Народ, или Когда-то мы были дельфинами - Пратчетт Терри

Судя по шагам, отец направился к выходу. У Дафны двумя ручейками текли слезы, встречаясь на подбородке, ночная рубашка промокла.

И тут бабушка сказала:

– А где девочка будет учиться, позволь тебя спросить?

Как ей это удается? Как она может выдавать такое, когда в серебре и люстрах еще бродит маленькое жестяное эхо? Неужели она не помнит те гробы?

Может, и помнит. Может быть, она полагает, что ее сын должен провести жизнь на одном месте, как корабль на приколе. И, видимо, это сработало, потому что он остановился, взявшись за ручку двери, и сказал почти без дрожи в голосе:

– В Порт-Мерсии у нее будет учитель. Это ей будет полезно – расширит горизонты. Видите, я обо всем подумал.

– Ты их этим не воскресишь, знаешь ли.

В этом была вся бабушка. Дафна в ужасе зажала рот рукой. Почему эта женщина такая… тупая?

Дафна прекрасно представляла себе, какое у отца сейчас лицо. Она услышала, как он идет по столовой, направляясь к выходу. Сейчас он изо всех сил хлопнет дверью… Но папа был не такой человек. Дверь закрылась с едва слышным щелчком, который отдался у Дафны в голове громче любого грохота.

Тут Дафна проснулась и очень этому обрадовалась. Расширившийся горизонт алел, но Дафна закоченела до костей и была такая голодная, словно с самого рождения ничего не ела. Проголодалась она как раз вовремя: из горшка доносился рыбный, пряный запах, от которого у нее слюнки потекли.

Мальчик стоял поодаль, держа копье и вглядываясь в море. Дафна едва различала его в свете костра.

Он подложил в костер еще бревен. Они ревели, трещали и взрывались, выпуская пар. Густые облака дыма и пара уходили в небо. А мальчик охранял пляж.

От чего? Это был настоящий остров. Многие острова, виденные Дафной в плавании, были гораздо меньше. Иные представляли собой просто скалу, окруженную песчаными дюнами. Осталась ли хоть одна живая душа в радиусе ста миль? Чего боится мальчик?

Мау смотрел в море. Оно было такое ровное, что отражало звезды.

Откуда-то с края света к острову летел завтрашний день. Мау понятия не имел, чем обернется этот день, но ждал его с опаской. У них были еда и огонь, но этого недостаточно. Люди говорили: человеку нужно найти воду, еду, оружие и укрытие. Они думали, что больше ничего не нужно, потому что самое главное принимали как должное. Человеку нужно к чему-то принадлежать.

Мау никогда не считал, сколько людей в Народе. Их было… достаточно. Достаточно, чтобы чувствовать себя частью чего-то большего. Чего-то такого, что видело вчерашние дни и увидит еще множество завтрашних дней. Живущего по известным правилам, которые работали именно потому, что все их знали настолько хорошо, что они стали тканью самой жизни. Люди жили и умирали, а Народ был всегда. Мау отправлялся с дядьями в долгие путешествия, на сотни миль от острова, но Народ никуда не девался, он был где-то за горизонтом и ждал, пока Мау вернется. Мау это чувствовал.

Что ему делать с призрачной девчонкой? Может, какие-нибудь другие брючники будут ее искать и явятся сюда? И заберут ее, и Мау опять останется один. Это будет ужасно. Его пугали не призраки, а воспоминания. Может, это одно и то же? Если женщина ежедневно ходит с калебасом за водой по одной и той же тропе, запомнит ли ее тропа?

Мау закрывал глаза, и остров наполнялся людьми. Может быть, это остров помнит их шаги и лица и вкладывает их в голову Мау? Дедушки сказали, что теперь Народ – это он. Но этого не может быть. Много людей могут стать одним, но один человек не может стать многими. Но он будет их помнить, и если сюда придут другие люди, он расскажет им о Народе, и тогда Народ опять оживет.

Хорошо, что призрачная девочка здесь. Без нее Мау вошел бы в темную воду. Ныряя за девочкой в косяк серебряных пузырей, он слышал шепот. Так легко было поддаться на хитрые слова Локахи и кануть во тьму, но тогда и девочка утонула бы.

Мау не намерен был оставаться в одиночестве. Да и не будет. Остаться наедине с голосами стариков, которые все время командуют и никогда не слушают? Ни за что.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Нет… они будут тут вдвоем, и он научит ее говорить, чтобы поделиться с ней воспоминаниями, и когда кто-нибудь придет, они смогут сказать: «Когда-то здесь жило много людей, а потом пришла волна».

Он услышал, как девочка зашевелилась, и понял, что она за ним наблюдает. И еще одно: из горшка вкусно пахло супом, а для себя одного Мау, скорее всего, не стал бы готовить. В супе была рыба-лапша, наловленная им с рифа, горсть мидий, имбирь из Женской деревни. Еще Мау нарубил туда таро – для сытности.

Он взял две палки, вытащил горшок из углей и вручил девочке половинку раковины в качестве ложки.

А потом на них «напала смешинка». Наверное, потому, что обоим приходилось дуть на суп, чтобы он остыл, и девочка заметно удивилась, когда оказалось, что Мау выплевывает рыбные кости в огонь. Сама она очень осторожно выкашливала их на клочок материи с оборочками, задубевший от песка и соли. Кто-то из них двоих захихикал… а может, и оба сразу… и Мау так ослабел от смеха, что не смог выплюнуть очередную рыбью кость, а вместо этого выкашлянул ее на ладонь с тем же звуком, который производила девочка, – что-то вроде «пю!», и девочка чуть не подавилась от смеха. Но ей удалось на секунду подавить смех, чтобы попробовать выплюнуть кость. Правда, это у нее так и не вышло.

Они не знали, почему это смешно. Иногда человек смеется, потому что в душе больше нет места для слез. Иногда потому, что светский этикет у костра на морском берегу – это очень смешно. Иногда потому, что ты выжил, когда все было против тебя.

А потом они легли у костра, глядя в небо, где звезда Воздуха сверкала желтоватым светом на востоке, а Костер Имо краснел прямо в зените. И сон накрыл их, как волной.

Мау открыл глаза.

Мир был полон птичьих песен. Они царили повсюду, самые разные – от трубных звуков, с которыми птицы-дедушки отрыгивали вчерашний ужин, до чего-то такого, что, строго говоря, никак не могло считаться песней. Оно доносилось от нижнего леса и звучало следующим образом: «Попка хочет сахарку! Старый святоша! Покажи нам панталончики!»

Мау сел.

Девочка исчезла. Ее странные беспалые отпечатки ног вели в сторону нижнего леса.

Мау заглянул в горшок. Вчера они съели все без остатка, но пока они спали, какой-то мелкий зверек вылизал горшок дочиста.

Сегодня, пожалуй, можно продолжить расчистку полей. Может быть, от урожая осталось хоть что-то…

– ВОССТАНОВИ ЯКОРЯ БОГОВ! ИСПОЛНИ ПЕСНОПЕНИЯ!

Ну вот… А ведь день начинался так замечательно, хоть и ужасно, конечно.

Якоря богов… Трудно объяснить, что это такое. Если ты о них спрашивал, тебе отвечали, что ты еще мал и не поймешь. Мау знал только, что якоря удерживают богов на месте и не позволяют им улететь в небо. Конечно, боги все равно жили в небе. Но любые вопросы по этому поводу считались глупыми. Боги могли быть где им угодно. Хотя по каким-то причинам – совершенно очевидным, или, точнее, совершенно очевидным для жрецов, – боги оставались в окрестности якорей богов и приносили людям удачу.

Так какой же бог привел большую волну и какая именно в этом была удача?

Люди рассказывали, что большая волна уже один раз приходила. Она часто упоминалась в историях про времена, когда все было другое и луна тоже была другая. Старики говорили: волна пришла, потому что люди стали плохие. Но старики всегда такое говорят. Волны приходят, люди умирают, а богам все равно. Имо сотворил всё и сам был всем – почему он?.. Неужели он мог сотворить бесполезных богов? Это была очередная мысль, которая родилась в темноте, царившей внутри Мау. Несколько дней назад ему не пришло бы в голову даже подумать о таком. Эта мысль была настолько опасна, что Мау решил выбросить ее из головы как можно скорее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Что ему делать с якорями богов? Но Дедушки не отвечали на вопросы. Небольшие алтари из глины или дерева были раскиданы по всему острову. Люди ставили их с самыми разными целями – чтобы боги помогли больному ребенку выздороветь или позаботились о сохранности урожая. А поскольку передвигать алтари было очень плохой приметой, их никто не трогал. Они сами со временем разваливались.