Отнять всё - Джейн Лителл

Я предложила Маркусу выпить. Попросила его налить, потому что у меня от волнения всегда дрожат руки. Он налил вино и сел напротив меня. Пристально глядя, задал вопрос, которого я ждала:

– Хейя, ты должна сказать правду. Почему ты работаешь в журнале Кэти?

– Люблю писать о зданиях. Ты научил меня их видеть.

– Но почему именно там?

– Он лучший. Я приехала в Лондон, чтобы сделать новую карьеру, и сама поразилась, когда узнала.

– И я – когда узнал, что ты там работаешь. Никак не мог понять. Писать для журнала? Да твое имя знал каждый…

– Мне все это опротивело. Нужно было уйти. Можешь себе представить, как разъярилась мама, когда я бросила работу.

– Вряд ли им нравится, что ты уехала так далеко.

– Ей всегда были важнее собаки. Папа скучает, и я по нему скучаю… А как твои? – спросила я, вспомнив о его ссоре с родителями.

– Почти не видимся, особенно после смерти деда. Для них я так и остался паршивой овцой.

– А ты рассказывал про нас Кэти?

– Нет.

Я приготовила простой обед – копченый лосось и сельдь, его любимая еда, и салат из огурцов и помидоров. Маркус нарезал ржаного хлеба и налил еще вина.

– Нелегко хранить такую тайну, – мягко заметила я.

Он не ответил. Я подалась вперед, положила ладонь ему на руку.

– Маркус, нам не следовало расставаться. Слишком многое нас связывало. После такого просто невозможно начать все заново с кем-то другим.

Рука у него была теплая. Он накрыл другой ладонью мою руку и сказал:

– Вечно ледяные руки. Я думал, Хейя, думал об этом много лет. Мы были слишком молоды и слишком рано встретились.

– Маркус, это же не на поезд сесть – подумать и дождаться следующего!

– У тебя все шло так хорошо…

– И потому ты ушел – потому что у меня все было хорошо?

На миг он задумался.

– Наверное, это нам отчасти и мешало – то, как ты зависела от мира телевидения.

– Это же моя работа!

– Как ты только выдерживала некоторых коллег?

Я вспыхнула.

– Ты думал, что я становлюсь такой же?

– Нет, не думал. Просто рано или поздно добрались бы и до тебя. Раскопали бы все про Хейю Ванхейнен и студента-революционера. Ты сама потом пожалела бы о наших отношениях.

Он высвободил руку и стал смотреть в окно. На лице у него появилось давно знакомое страдальческое выражение.

– А с работой у тебя хорошо? – спросила я, чтобы вернуть его к разговору.

– Когда как, – невесело ответил он.

– Расскажи, над чем работаешь.

А потом мне пришлось собрать всю свою отвагу, чтобы спросить, каково быть отцом. Маркус пустился рассказывать о Билли, с гордостью показал мне его фото. Я отвечала, как полагается – какой славный малыш и так похож на отца. Было больно видеть, как он восхищается своим – и ее! – сыном; вся его жизнь сосредоточилась на Билли. Маркус много чего наговорил, хотя, наверное, и не собирался. Объяснил, почему все так быстро произошло. Они встречались лишь несколько месяцев, и Кэти неожиданно забеременела, но он рад, что все так случилось. Мои догадки подтвердились: он ее не любит. Он с ней только из-за сына.

Маркус оставался допоздна. Мы сидели на диване и слушали наши любимые композиции. Он посмотрел мою коллекцию дисков, прочитал надписи.

– Как всегда, русская классика.

Приглядевшись, он засмеялся.

– Только ты так можешь – расставить все в алфавитном порядке, а каждого композитора еще и в хронологическом.

– Кто бы говорил! Вспомни свои книги. А можно мне посмотреть твои чертежи для Дарема?

Он согласился. Мы договорились встретиться через два дня, до ее приезда. Уже уходя, стоя в холле, Маркус легко прикоснулся к моим волосам.

– Я весь вечер хотел сказать: я жалею, что оставил тебя так неожиданно.

И ушел.

Я стояла у огромного окна и смотрела на реку. Маркусу нужна я. Она ему не подходит. Ничего о нем не знает. Не понимает его гнева. Она погубит его своей неорганизованностью. Маркус утратит ту неповторимую цельность, которой всегда отличался.

Кэти

Июнь—июль

В вагоне мы сидели друг напротив друга, держались за руки и пытались объяснить наш поцелуй как защитную реакцию на смерть того старика на пароме.

Больше – никаких поцелуев. Весь день мы дружно работали, с удовольствием пообедали, а вечером, расходясь по своим комнатам, лишь обменялись взглядами.

Пока я была в Лиссабоне, Маркуса словно подменили. Он стал со мной мягче и ласковей, приехал встретить нас в аэропорту. Когда я, толкая коляску с уснувшим Билли, вышла в зал, Маркус стоял у ограждения; вид у него был измученный. Меня кольнуло: оставила его одного как раз тогда, когда у него столько работы. Мы обнялись.

– Ты хоть иногда отдыхал?

– Работы – уйма. Мы тут можем где-нибудь пообедать? Дома есть нечего.

– И ты весь день не ел?

– Ну, практически… – Он виновато улыбнулся.

Мы нашли в аэропорту ресторан, и Маркус ел суп, мясо и яблочный пирог, не сводя глаз с Билли. Никак не мог дождаться, пока тот проснется.

– Как родители?

– Прекрасно, оба, а от Билли они просто без ума. Каждый день с ним гуляли, пока я работала. Папа считает, что катать коляску – лучше всякой зарядки.

– Фотограф хорошо справился?

– Прекрасно, весь выкладывался. Снимки будут нечто.

Мне не хотелось рассказывать о Гекторе. Я знала, что если скажу еще хоть слово, не выдержу взгляда мужа, и потому не упомянула даже о смерти старика на пароме. Это было событие из тех, которые вырываются за рамки привычной жизни и которое я запомню навсегда; наше с Гектором совместное переживание. Именно из-за него у нас возникло чувство, будто мы сто лет знакомы, и именно оно привело нас к тому незабываемому запретному поцелую.

И все же мне было неприятно, что между мной и Маркусом возникают тайны и недомолвки.

Билли наконец проснулся, и Маркус попросил:

– Дай его мне.

Он обнял сына, поцеловал в обе щеки.

– Мальчик мой, как же я по тебе соскучился!

Потом мы приехали домой и сидели на кухне. Посередине стола стоял мой любимый зеленый кувшинчик. Маркус его склеил.

– Спасибо тебе большое! Он совсем как новый.

– Ну… почти.

Я порылась в сумке, достала пакет и протянула Маркусу.

– Это тебе. Нашла в магазине в Лиссабоне.

Маркус открыл пакет и вынул прозрачный камень. Снаружи он был неровный и шершавый, а внутри весь переливался сверкающими искорками. Я нашла его в день отъезда и решила, что Маркусу понравится контраст между грубой поверхностью и сверкающей сердцевиной.

– Мне нравится. Спасибо.

– Можно его держать на столе, например, в качестве пресс-папье.

Фотографии у Гектора получились замечательные. Он прислал их тем же утром. Некоторые просто очень красивы, другие поражают необычностью – результат его своеобразного видения мира. Наш главный художник, который оформляет путеводитель, решил поместить один из этих снимков на обложку первого выпуска. Свои портреты я никому не показывала.

Накануне моего отъезда Гектор предложил опять отправиться на пароме на другой берег.

– Чтобы изгнать воспоминания о печальном событии.

Мы сидели на скамье на палубе и любовались видом Лиссабона. Из-за предстоящего отъезда город казался мне особенно желанным. Я отлично понимала, почему маме так хотелось сюда вернуться.

– Мне нравится вон та церковь. – Гектор повел рукой в сторону поблекшего фасада. – Грустно – вблизи видно, что камень крошится, а фрески внутри осыпаются.

Он отдал мне два больших конверта. В одном были контрольки Вифлеемской башни, монастыря и объектов в Порту и Синтре. В другом – шесть готовых фотографий: я на пристани на фоне Вифлеемской башни. Одна была наклеена на кусок картона.

– Вот эта мне нравится больше всех, – сказал Гектор.

Убрав фотографии в стол, я занялась правкой статьи. Путеводитель начал обретать черты, и Аиша, слава богу, вернулась из отпуска. Сотрудников моя идея воодушевила, да и сама я чувствовала себя увереннее, хотя Филип все еще держал дистанцию.

Около шести, когда я собралась уходить, в кабинет сунулась Аиша.

– Кэти, там, внизу – Эдди, спрашивает тебя.

– И как он?

Аиша была знакома с Эдди; она состроила гримасу.

– Боюсь, успел выпить.

– Черт!

Я быстро заперла дверь и поспешила вниз.

Меньше всего мне хотелось, чтобы пьяного Эдди застукал Филип или кто-нибудь из моих сотрудников.

Он с дурацкой ухмылкой раскинул руки и попытался меня обнять.

– Милая моя Кей…

Пришлось с ним обняться; от него пахло спиртным. Именно в этот миг по лестнице спустилась Хейя. Я высвободилась из его рук.

Он снова меня схватил и забормотал:

– Не уходи, не уходи…

Хейя не могла не понять, что он пьян. Она чуть задержала на нем взгляд, кивнула мне и, не сказав ни слова, вышла на улицу к своей машине. Мне было неловко и стыдно: и так ужасно не хотелось, чтобы кто-то увидел пьяного Эдди, но чтобы еще и Хейя, эта снежная королева… Я прошипела: