Париж встречает дождём - Людмила Дюбург

– Он устанет столько сидеть, а в «бизнесе» кресла шире, полежит, поспит, – уговаривала она Нину.

– Ничего, не устанет. Тридцать лет в тюрьме сидел – не устал, а уж сутки-то выдержит как-нибудь и в «экономе», – строга была бывшая эмэнэсница, когда дело доходило до распределения бюджета. Неважно какого – института, лаборатории или туриста.

Договорились, что Соломонов придет за документами к Вере домой накануне отъезда, в субботу. Тимофей, узнав об этом, облегченно вздохнул, потому что, хотя он и перепроверил сто раз ваучеры, даты, услуги, но мало ли… Все же нестандартное прошлое клиента было опасным для нежного Тимоши.

– Но, если надо, я выйду, – сделал он робкую попытку истинного джентльмена.

– Да ладно, сиди уж… В субботу имеют право работать только начальники.

По правде сказать, дело было даже не в этом. Вере самой хотелось познакомиться с Соломоновым.

Он летел один. Из Сибири. На Таити. На три недели. Проведя тридцать лет в тюрьме (Нина, конечно, прибавила сроку, но все равно впечатляло). Она пыталась догадаться по фотографии в паспорте о характере преступления. Ничего особенного в лице не было. Никакое лицо. По крайней мере, в паспорте. Если бы такое фото висело на стенде «их разыскивает милиция», то разыскать уж точно было бы невозможно. Он мог быть и убийцей, и профессиональным мошенником, и просто авантюристом. Ближе всего была эта версия: авантюрист, что-то типа Остапа Бендера. У того была идея-фикс: Рио де Жанейро, здесь – Таити и акулы. Разница небольшая.

«Да козел полный», – припечатала визовичка Инна, впрочем, аккуратно приклеивая фото на бланк анкеты. Вера, конечно, тут же вставила, напомнив, что в «Эсперанс-тур» категорически запрещалось обсуждать клиентов.

Звонок в дверь раздался в девять утра, хотя договаривались на десять. «Блин, даже кофе не дал выпить», – раздраженно подумала Вера, наспех натягивая джинсы.

– Привет, – мошенник-убийца-вор-насильник-растлитель Соломонов и не подумал извиниться за ранний приход. – Можно войти? – сказал он уже в коридоре общего холла. Благо, в такую рань сосед Николай еще не вышел покурить, а то, увидев Вериного гостя, разболтал бы невесть что. Выглядел Соломонов, конечно, импозантно или, правильнее сказать, фартово: темно-бордовый плащ, шелковое кашне, кепочка и – просто «Калина красная»! – лакированные туфли!

– Можно закурить? – блеснул он самой настоящей золотой фиксой, уже доставая пачку «Мальборо».

В общем, первые пять минут, тут же перейдя на «ты», говорил он, признавшись, что решил прийти пораньше, чтобы улететь побыстрее.

– Так время вылета-то не изменится, – осторожно вставила Вера.

– А я как увижу билет, так будто и полечу, – Соломонов шутил, был легок в общении и совершенно покорил Веру. За кофейком выяснилось, что он любит читать, играть в казино и собирать всякие древности. Для зека очень даже приличное резюме!

– А на каких языках вы говорите? – спохватилась Вера.

– Не понял, – кажется, он и вправду не понял вопроса.

– На французском, на английском? Вы же летите так далеко, один, всякое может случиться. Как объясняться будете?

– А, вот ты о чем… Ничего не случится. Или вот что, – Соломонов вытащил конверт с документами, – ты напиши мне вот здесь, прямо на конверте, пару французских фраз русскими буквами.

Секунду подумав, выбрал приоритеты: «Как пройти?», «Где казино?» и «Счет, пожалуйста».

– А если все же потеряетесь, заблудитесь? – не унималась Вера, поразившись и по-своему восхитившись такому авантюризму.

– Я бы там с удовольствием потерялся. Так найдут ведь! Ну ладно, – согласился он. – Добавь еще одну: «Я – Соломонов», и хватит. А то полиглотом стану: русский, французский…

Гость ушел, оставив аромат дорогого одеколона, заверив, что обязательно вернется и расскажет, как все прошло.

Он позвонил в офис ровно три недели спустя, когда его уже немножко подзабыли, представившись по тексту четвертой, бонусной, фразы: «Бонжур. Же сюи Соломонов». А позже приехал на фирму с подарками: женской половине – бижутерию, выбранную со вкусом, не жмотясь, Тимофею – роскошно иллюстрированную книгу по Французской Полинезии. Тот рассыпался в благодарностях, задав вопрос, который периодически всплывал в офисе:

– Так с акулами что? Мечта сбылась?

– Да когда сбылась, подумал, что, может, не о том мечтал.

Соломонов сказал это как-то странно. Не грустно, а именно странно. Что-то было в голосе беззащитное, трогательное даже, или, может, показалось?

Бывший зек словно почувствовал, что «спекся», мгновенно закрыв маленькую дверцу, за которой и обитал тот самый неуемный искатель приключений, поддерживающий его на зоне. Впрочем, она, как всегда, навоображала.

– Все нормально было. Пойдем, покажу кое-что, – обратился он к Вере.

Они уединились в ее кабинетике, и Соломонов неожиданно спросил:

– Отгадай, где я пропадал в Париже?

– Думаю, не в Лувре.

– Это ты зря. Надумаешь картину покупать – со мной посоветуйся. Найду тебе людей, которые помогут правильно вложиться.

– Кто о чем. Да в Париже можно в миллионе мест пропадать: в кабаре, в ресторанах, на башне, у девочек.

– Нет, я не ходок, ты ж поняла уже. У меня серьезно только с акулами.

– Может, казино?

– Не смеши. Какие в Париже казино?

И тут она догадалась:

– Блошиные рынки?

– Точно. Ты там была?

Нет, эта страсть ей была неведома, и понять, как можно часами рыться в рухляди, рассматривать – и покупать! – покрытые вековой пылью безделушки, восхищаться какой-нибудь ветхой шляпкой, бесцветной, выцветшей акварелькой, как ни силилась, не могла. На Соломонова же блошиные рынки, броканты, антикварные магазины и знаменитые парижские букинисты произвели впечатление не меньшее, чем акулы. С той лишь разницей, что он сам, как акула, рыскал, охотился, выискивая, высматривая, вынюхивая, выторговывая одни ему понятные ценности.

Он вывалил на стол пачку старых открыток, фотографий, каких-то документов, конвертов с письмами:

– Да ты посмотри, посмотри и переведи мне. – Как картежник, выбрасывал все новые и новые козыри, будто ожидая услышать: «Все. Твоя взяла».

Вера перебирала старинные открытки, адресованные когда-то кому-то, фотографии людей, живших когда-то, писавших кому-то: «Дорогой Пьер. С вершины Сан-Франсуа шлю тебе искренние и наилучшие пожелания в новом 1935 году…» Некий Эмиль пишет своему «камараду» Жилю, радуясь, что на период войны – надо полагать, Первой мировой – его определили помощником мясника. Попалась фотография, отправленная из Ниццы и датированная 1910 годом: «Дорогая мама, мы добрались хорошо, только Кэтти заболела». Улыбающиеся лица, складки платьев, кружева зонтиков, пальмы.