Уходила юность в 41-й - Сонин Н. Т.

правое крыло нашего Юго-Западного фронта, угрожая непосредственно нам,

пробивавшимся сквозь бездорожье на восток.

Долгие пасмурные дни и ночи в багровом зареве. Движемся тяжело, беспрерывно.

Доходят до нас разговоры, как неотступно противник преследует наши арьергардные

части. Он стремится перехватить наш отход, с помощью засланных на маршрут

разведывательно-диверсионных групп внести сумятицу или нанести максимальный

урон в кровавых стычках. В лесных чащобах по обеим [64] сторонам большака то и

дело вспыхивают перестрелки, ухают разрывы гранат. Это наше боковое охранение

сбивает засады фашистских лазутчиков.

Невдалеке от реки Случь движение приостановилось. Вышли вперед, чтобы

узнать причину. У моста копошатся саперы, укрепляя сваи. Видимо, диверсанты

пытались подорвать мост. Но не вышло. А в стороне, на берегу, бугорок свежей могилы.

Вынырнув из-за автомашин, лейтенант Григорьев тихо произносит:

— Рядом, у моста — наше высшее командование!..

Действительно, неподалеку от нас — трое в дождевых плащах. По круглым

кокардам на фуражках видно: генералы. Григорьев говорит:

— Крайний слева. — генерал-майор танковых войск Потапов, командующий

армией. Справа — командир корпуса генерал-майор Лопатин. Они были у нас в полку

вместе с генералом Кирпоносом. Третьего не знаю.

— Что, наш командарм — танкист? — интересуется Пожогин.

— Да, на Халхин-Голе танковой группой командовал.

С генералом Михаилом Ивановичем Потаповым мне еще не раз придется

встретиться на израненных перепутьях сорок первого года. И в послевоенное время

однажды виделся и беседовал с ним. Человек тяжелой и честной судьбы, он всегда

оставался ровным, рассудительным и добрым. По своим мимолетным встречам могу

утверждать, что хладнокровие и невозмутимость не покидали нашего командующего

даже тогда, когда вокруг, казалось, все горело и рушилось.

Пожалуй, нетрудно представить, о чем думал он, наш командарм, теперь, когда

армия покидала район боевых действий, отходя на новый оборонительный рубеж.

Огромное бремя ответственности нес на своих плечах генерал, одетый в простой

дождевик. Земляк и боевой товарищ Георгия Константиновича Жукова, полковник

Потапов на Халхин-Голе командовал Южной группой. Взаимодействуя с другими

нашими и монгольскими частями, группа замкнула кольцо окружения, и японская

армия капитулировала.

Комкор Жуков, командующий всей армейской группой войск, сказал полковнику

Потапову: «Принудил к сдаче противника, езжай на переговоры. Чтоб представительнее

выглядеть перед японскими генералами, нарком [65] Ворошилов присвоил тебе звание

комбрига. Действуй, Михаил Иванович!»

А в госпитале умирала жена. Рядом был сын Юрка, такой забавный и пытливый

мальчишка. С тех пор они были всюду вместе. Когда началась война, хотел отправить

Юрку к родителям в село, что близ Юхнова, под Калугой. Но тот отказался: «Разве

здесь труднее, чем в Монголии, где пески да тарбаганы?» — «Труднее? Не то слово,

сынок! Вот Случь, пожалуй, чем-то походит на Халхин-Гол. Но сколько бед она увидит

еще — никак не сравнить с Халхин-Голом».

Армия сейчас отходит по двум основным направлениям. Из-под Ковеля дорога

тяжелая. Фашисты преследуют, виснут на наших плечах, ищут случай, чтобы

опередить, вырваться вперед.

На другом направлении отходят ослабленные корпуса Рокоссовского и Фекленко.

Однако они ведут тяжелые непрерывные бои, препятствуя прорыву противника на

Житомир и Киев. Правда, враг нащупал слабое звено в нашей обороне, втерся на левом

фланге в стык с соседней, 6-й армией. Задачи по своей сложности возросли вдвое.

Чтобы удержать Киевское шоссе, надо неустанно контратаковать с севера, бить по

левому флангу вражеского танкового клина. Это между тем лишь полумера. Ох как

необходим совместный удар с севера и с юга! Именно на это указал утром по прямому

проводу командующий фронтом генерал Кирпонос: «Мы нажмем на Музыченко,

командарма 6-й, чтобы и он атаковал со своей южной стороны энергичнее. Тогда

фашистам будет не до Киева!» Эх, если б было так.

И колесит в сопровождении броневика с охраной «эмочка» командующего армией

по бедолажным лесным проселкам, направляясь на юг, где сейчас несоизмеримо

труднее, чем здесь, среди полесского бездорожья...

Ударом на удар

1

Через завесу лет и поныне мне видятся дни, когда мы, выбравшись из хляби

полесских болот, сосредоточивались в Коростеньском укрепрайоне. Враг неотступно

[66] преследовал поредевшие в минувших боях и изнуренные тяжелыми переходами

части армии. Он во что бы то ни стало старался упредить наш выход к укреплениям,

чтобы захватить огневые точки.

Отбиваясь от наседавших фашистов, мы вышли наконец в район лесов и

перелесков, больших и малых селений, связанных между собой сетью большаков и

проселков. Крупных магистралей вокруг не было. Лишь в северной стороне по

болотно-лесистой местности от Сарн на Киев да с юга на северо-восток, от Новоград-

Волынского к Коростеню, протянулись две железнодорожные ветки и одна шоссейная

дорога. Зато ниже, опоясывая южный фас укрепрайона, вытянулось Киевское шоссе,

которое с началом военных действий принесло нам немало хлопот.

С зимних квартир в назначенное место подошел второй эшелон полка — огневые

взводы вместе с тыловым хозяйством. Теперь мы — единая и мощная боевая единица!

В подразделениях появилось пополнение — мобилизованные приписники. В

нашем взводе среди них как-то сразу выделился Иван Донец — плотный молодой

мужчина. Оказался он очень говорливым, всякий разговор обычно начинал со слов:

«Вот у нас, бывало, в Семаках...» Это он о своем родном селе.

Иван приглянулся нашему помкомвзвода Козлихину и тот решил взять его в

разведчики. Я не возражал. Отделение связи формировалось, пожалуй, не хуже, но там

преобладали запасники пожилые и малорасторопные. Козлихин морщился: «Ох,

намучаемся с такими!.. Каким должен быть связист? Катушки на плечи, телефон под

руку и — на линию. Аллюр три креста! А что эти?» Я успокаивал: привыкнут, мол. Но

тот не унимался: «Если б не положение парторга, ввел бы властью помкомвзвода им

физзарядку от зари до зари, чтоб животы похудели и еще кое-что!..» Это он, конечно,

шутил. Однако, услыхав шутку, Атаманчук, один из новых связистов, грузный,

широкоплечий, с укором посмотрел на Козлихина: «Не суди по животам, а смотри по

ногам да рукам. В уборку-то, бывало, за день по двести мешков с зерном перебрасывал

на расстояние. И в каждом, понятно, стандартный вес — полцентнера! А твои катушки,

старшой, мне как игрушки. Так-то!» И, взяв одну — с намотанным кабелем, подбросил

и так же ловко поймал. [67]

Заметно пополнилась наша командирская среда. Мы, молодые лейтенанты,

познакомились с командиром дивизиона капитаном Бухваловым, который оставался на

зимних квартирах, как говорили, из-за болезни жены. Он, малорослый и полноватый,

выглядел слишком угрюмым, казалось, вовсе не улыбался и всегда был чем-то

недоволен. Полным противовесом ему предстал перед нами старший лейтенант

Бабенко, начальник штаба дивизиона. Шумный, подвижный и рассудительный, он всем

пришелся по душе.

Но что нас с Пожогиным особенно обрадовало — вернулся на свое место Павка

Побережный, наш третий «мушкетер». Встретились с Павкой, конечно, бурно, но когда

поинтересовались ранением, он, застенчиво улыбнувшись, проговорил: «А, заживет

как-нибудь на ходу». И спрятал забинтованную руку за спину.

Мои друзья остались на огневых позициях, расположенных на лесной поляне за

селом Сербы. А я отправился на южную окраину села Цыцелевка, где разместился наш