Поют черноморские волны - Борис Крупаткин

Вскоре после освобождения Тихвина военные журналисты получили задание особо рассказать о тех, кто награжден в боях орденом боевого Красного Знамени. Среди награжденных значились красноармейцы Александр Иосифович Котов и Константин Иванович Пчелка.

В политотделе дивизии удивились:

— Нет у нас таких.

— Как нет? В газетах напечатано.

Показали политотдельцам газету, хотели пристыдить: героев своих, мол, не знаете.

А в ответ раздался в землянке веселый смех.

— Так это же Саша и Костя! Так и спросили бы, вся дивизия знает этих мальчишек. А вы их по отчеству величаете…

Оказалось, в Ленинградской дивизии живут и отчаянно воюют «сыновья полка» — 14-летний Костя Пчелка и 15-летний Саша Котов. Как и в катаевской повести, они стали разведчиками, не раз выполняли важные задания командования в тылу врага и уже в декабре 1941 года были награждены боевыми орденами.

Саша Котов был ординарцем командира роты разведчиков молодого лейтенанта Николая Андреевича Мойсеенко. Костя был всегда рядом со своим другом.

8 декабря рота получила ответственное задание: по тайным тропкам на болоте обойти укрепления врага на окраине Тихвина и без шума внезапно проникнуть во двор Тихвинского монастыря, превращенного в укрепленный пункт, и там уж загреметь вовсю! Это поможет наступающим на город нашим частям.

Небольшая, но важная операция разведчиков удалась. В монастыре поднялась паника. Многие фашисты бросали оружие, десятки пленных захватила удалая рота. Паника перебросилась и в центр города. А наши войска уже шли на штурм…

В этот час ординарец Саша Котов мчался на коне в штаб полка с донесением. А навстречу — фашистский офицер с автоматом.

— Конь давай! Шнель!..

Верная смерть ожидала юного разведчика, свой автомат развернуть ему не успеть. Саша резко рванул коня в сторону, пули пролетели мимо. В тот же миг он выхватил сигнальную ракетницу, и огонь ослепил фашиста.

Донесение в штаб полка ординарец доставил в срок. Штурм Тихвина продолжался.

Когда говорят о Ленинграде, мне прежде всего вспоминается Приморский район Ленинграда на Петроградской стороне. Здесь прошла моя молодость. Тут я работал незадолго до войны… Помню, в путеводителе по Ленинграду тех лет было указано, что наш Большой проспект застроен от Тучкова моста до Кировского проспекта в конце XIX и начале XX века «доходными домами», не интересными в архитектурном отношении». Пусть так. Но мы были убеждены, что район наш — самый красивый. Хотя бы потому, что он, наверное, ближе всех других в городе был к природе, к морю… Сказочный Елагин остров, устремленный к взморью. Спортивный остров у Тучкова моста. Большие и малые мосты, речки, в которых вечерами отражались тихие огни Петроградской стороны… Густо-зеленые скверы, парки, лужайки.

А достопримечательности? Здесь, в доме на Набережной Карповки, жил В. И. Ленин, тут проходило 23(10) октября 1917 года историческое заседание Центрального Комитета РСДРП(б), принявшее решение о вооруженном восстании.

В нашем районе жили Н. Г. Чернышевский, М. И. Ульянова, художник Б. М. Кустодиев.

На наших островах размещались не только старинные дворцы, но даже буддийская пагода — вся из красного гранита с золочеными украшениями и надписями… А в стороне от крупнейших предприятий, таких, как знаменитый «Печатный двор» и самая большая в стране трикотажная фабрика «Красное знамя», мимо завода «Вулкан», дорога вела на Черную речку, к месту дуэли А. С. Пушкина. Помню, как всегда волновал наши молодые сердца обелиск из зернистого гранита с бронзовым барельефом поэта…

Здесь, в Приморском райкоме, я был принят в ряды партии, и много счастливых воспоминаний связывают меня с этим своеобразным районом Ленинграда. И как приятно было узнать, что героический комиссар 44-й дивизии Дмитрий Иванович Сурвилло перед самой войной был секретарем Приморского райкома партии!

Мне не довелось часто общаться с Дмитрием Ивановичем, но одна фронтовая встреча помечена в записной книжке «6 декабря. Ночь. В землянке военкома Сурвилло. Настоящий комиссар…»

То были последние дни и ночи перед решающим штурмом Тихвина. На всех участках шли непрерывные наступательные бои. Штаб и политотдел Северной опергруппы продвинулся вперед вместе с войсками. И вдруг стало известно, что противник ворвался в расположение нашего соседа — 44-й дивизии, — под угрозой тылы, командный пункт. Связь с КП прервана.

Получили приказ — срочно связаться лично. И группа наших офицеров и политработников в сопровождении автоматчиков быстро направилась к соседям.

Лес — темный и снежный. Редкие бледные звезды блуждают меж верхушек огромных сосен и елей… Сугробы снега и, кажется, никаких дорог. Но строгий окрик: «Стой! Пароль!» — свидетельствует, что лес живет своей скрытой напряженной жизнью… В непроглядной тьме приводят нас к землянке командования. Синие лучики фонариков чуть высвечивают ступеньки. Наметанный глаз подмечает несколько накатов толстых бревен («И прямое попадание не пробьет!..») И вот мы в землянке. За самодельным столом Дмитрий Иванович Сурвилло листает газету.

На наши взволнованные вопросы комиссар спокойно ответил, что действительно был небольшой бой в глубине обороны дивизии, но противник получил отпор, и положение полностью восстановлено. Комдив сейчас отдыхает — на рассвете полки включаются в штурмовые действия.

Собственно, ничего особенного не было ни в самом факте прорыва какого-то участка обороны дивизии, ни тем более в том, что враг получил отпор. Но запомнилось абсолютное спокойствие комиссара: оно звучало не только в его словах, в его уверенных жестах, — весь облик Сурвилло излучал железное спокойствие.

По всему фронту шла слава о бесстрашии и мужестве, презрении к смерти бойцов 44-й Ленинградской дивизии. Внезапные ночные атаки на укрепленные пункты гитлеровцев, смертоносные лыжные рейды по глубоким тылам врага, лихое проникновение в Тихвинский монастырь — один из вражеских опорных пунктов — становились уже легендарными. Ленинградцы мстили фашистам за муки родного города, не щадя жизни приближали его освобождение. Среди героев дивизии были вчерашние рабочие и студенты, ученые и врачи…

«Ленинградцы — художник Джаков, комиссар Скворцов, медсестра Кузнецова»… За строкой записной книжки — жизнь и смерть скромных и бесстрашных людей… Николай Васильевич Скворцов до войны был доцентом Ленинградского политехнического института. С первых дней войны старший политрук Скворцов — комиссар полка. На пути к Тихвину батальоны полка вместе с танками в лоб атаковали укрепленный пункт немцев в совхозе «1 Мая». Было трудно, и атаку возглавил комиссар полка. Враг разбит, дорога на Тихвин открыта, но комиссар Скворцов пал здесь, сраженный смертельной пулей… Его последним словом было «Вперед!».

Подвиг комиссара полка повторяли в боях комиссары батальонов, политруки рот. А когда в одной из рот встречным огнем были убиты командир и политрук и бойцы приникли к заснеженной холодной земле, во весь рост поднялась девушка в солдатской шинели с санитарной сумкой через плечо, с автоматом в руке.

«За Ленинград!..» — звонко выкрикнул девичий голос, и рота рванулась в атаку, враг был смят… А медицинская сестра Женя Кузнецова погибла в бою, как гибнут герои. Бывшая работница Кировского завода посмертно награждена орденом Ленина.

К. С. Джаков до войны был известен в Ленинграде как своеобразный художник. На фронте он прославился как лихой командир саперного взвода. В районе Лазаревичей, куда бы ни ткнулись фашистские танки — они подрывались на минах Джакова… Он умел ставить мины там, где их меньше всего ждали враги. Орденом боевого Красного Знамени увенчаны героизм и мастерство художника-сапера.

…Когда я вспоминаю о героях славной Ленинградской дивизии, я всегда думаю о комиссаре этой дивизии — бывшем секретаре нашего Приморского райкома партии — Дмитрии Ивановиче Сурвилло. Частица его большого и мужественного сердца коммуниста во всех этих свершениях, имя которым — подвиг, народа.

В канун операции, в часы напряженного боя, каждый из нас нет-нет да прислушивался: не летят ли наши? В дни штурма Тихвина погода чаще всего была нелетной, во всяком случае «СМУ» — сложные метеорологические условия, как почти непрерывно сообщали сводки. И все же не было дня, чтобы наши самолеты не поднимались в низкое серое небо, не бомбили врага…

«СМУ — не помеха», — записано в моей записной книжке. И на полях: «Авиация — любовь моя!»

…Наверное, я очень странно выглядел в нашей опергруппе: всегда ходил в полной авиационной форме, в синей шинели авиатора, с «птичками» на петлицах. Лишь, отправляясь на передовую, по приказу начальства надевал полушубок и шапку-ушанку, как все командиры.