Hollywood на Хане - Ян Рыбак

— Саша, это всего лишь третий день экспедиции!..

— Разве во мне дело?.. Без этого ни один фильм сегодня не обходится!.. Знаете, что ждёт нас без обнажённой женской натуры? Пустые залы, заплёванные проходы — полный провал в прокате…

Бурное обсуждение кандидатур, бесплодные попытки назначить соблазнителя…

Первые пару дней мы слоняемся по лагерю, присматриваясь к контингенту и прикармливая потенциальных актёров и актрис. Когда они начинают брать корм с руки, мы начинаем приучать их к мысли, что скоро приедет Гоша, Георгий Молодцов, и тогда-а-а… Будьте готовы!..

И вот теперь — «всегда готовы!..» — мы вихрем слетаем вниз с первого лагеря на встречу со своим художественным долгожданным руководителем…

Мы успели на завтрак точнёхонько к третьему удару сигнального колокола.

Волнение от близящейся встречи с родимым режиссером самым незначительным образом отразилось на моём аппетите, и я азартно уплетаю красавицу глазунью: выпиваю густое тягучее солнце и хрущу пузырчатой корочкой. Утолив скорее не голод, но тягу к прекрасному, перехожу к вещам более прозаическим: сыру, колбасе и хлебу, и запиваю всё это пятью чашками чая.

Непонятно по каким, но вероятнее всего эстетическим соображениям наша столовая оснащена крохотными чашечками, пригодными лишь для японских чайных церемоний: для чинных посиделок на тростниковых циновках, для чутких лапок гейш. Пополнять же из таких чашечек запасы жидкости в организме после возвращения с иссушающих тело высот, — всё равно, что наполнять радиатор «камаза» с помощью напёрстка…

Примерно на пятой чашке я замер, вытянув шею: вдалеке послышался характерный рокот низко летящего вертолёта, и все посетители столовой высыпали наружу — одни в надежде на скорое возвращение на Большую Землю, другие просто из любопытства увидеть чистеньких, не поношенных новоприбывших.

Игнорируя все эти ожидания — и весомые, и легкомысленные, — серебристая искра облетела ледник по дальней стороне, не приближаясь к базовому лагерю. Она проплыла на фоне пика Чапаева, натужно набирая высоту, пролетела над ледовыми сбросами чуть ниже седловины, затем развернулась и пролетела ещё раз.

Ищет погибшего поляка…

Где-то там, среди ледового хаоса Северной Стены, в сияющей нарядными голубыми сосульками трещине или под метровым пуховым одеялом снега, лежит крохотное стеклянное тело человека, совершившего на спуске с вершинной башни одну единственную ошибку, суть которой так и останется для всех нас загадкой.

Вопреки тому, что думают о горах очень многие, вопреки известной сентенции всеми любимого поэта и смутителя душ, в горах «гибнут зря» куда чаще, чем в каком бы то ни было другом месте. Смерть в горах, если только она не связана со спасением другой жизни, столь же бессмысленна, как и смерть под колёсами машины, а смерть самого поэта от водки, на мой взгляд, была на порядки осмысленнее такой вот случайной смерти, поскольку являлась логическим завершением некоего жизненного процесса, — последней станцией точно отмеренного пути.

Не задержавшись нигде и, следовательно, ничего не обнаружив, вертолёт перевалил через седловину и ушёл на южную сторону, оставив нас наедине с поляком, который сидел где-то там в своей трещине высоко над нами — днём и ночью, день за днём, всё то время, пока мы ели, пили, смеялись, болтали, любили или сквернословили.

Все молча разбредаются по палаткам — к своим делам и заботам. Купол обыденной суеты — это всё, что прикрывает базовый лагерь от бесстыжего глаза смерти, от её очевидного присутствия в этом месте. Инородным телом, тёплой линзой залегает он, этот лагерь, между бирюзовыми толщами льда и фиолетовым пластом стратосферы — хрупкий инопланетный форпост…

В лагере царит атмосфера прощания, как это обычно бывает перед прибытием вертолёта.

Володя Заболоцкий повредил ногу на самом подходе к базовому лагерю и теперь, готовясь к отлёту, делит с нами плоскую бутылочку Red Lable, которая, как ничто другое, цементирует будущие добрые воспоминания друг о друге. Не скажу, что он не был огорчен случившимся, но воспринимал слом своих планов, как человек, для которого горы — естественная среда обитания, а периодические травмы — неизбежное следствие обитания в этой среде… Пригубив лёгким гусарским движением и артистично отставив в левой руке красную крышечку от термоса, указательным пальцем правой он прогуливает нас по пройденным им маршрутам. Он ведёт нас по Северному Иныльчеку, как хозяйка проводит по дому новоприбывших гостей: почти искренно сетуя на то, что время идёт, и силы уже не те — стареют и люди, и вещи, — и покосился старый шкаф, а в углу под потолком завелась паутина, и предатель паркет, свидетель и соучастник головокружительных вальсов и стремительных мазурок её молодости, скрипит и топорщится…

Несмотря на Red Lable, а быть может и благодаря ему, мы с Лёшей вдруг вспоминаем, что так и не сумели позвонить «родным и близким», и отправляемся на поиски спутникового телефона — многодневная сага с перерывами на высотный альпинизм. День за днём мы выслеживаем эту штуку, идём по пятам и сидим у неё на хвосте, но всякий раз, когда нам кажется, что заветная вещица, наконец, настигнута, вместо Золотого Руна в наших руках оказывается клок бараньей шерсти, а вместо Чаши Грааля — разбитое корыто…

На этот раз мы направляемся в соседнюю палатку, где, как доверительно сообщил нам доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным, обитает очередной Владелец Спутникового Телефона…

В палатке, в позе охотников на картине Перова, пируют и беседуют трое. Души их подобны монгольфьерам: наполненные тонкосортными спиртовыми парами они успели воспарить в такие выси, что приземлённый трезвый ум новоприбывшего решительно не поспевает за их легкомысленными воздушными пируэтами. Отнюдь не случайно слово «спирит» в английском языке означает одновременно и дух, и спирт: ещё в стародавние, поросшие мохом времена небритые, но мудрые бритты отметили глубокую связь этих двух летучих субстанций.

— Садитесь!.. Выпейте и закусите с нами! — приглашает нас Сергей Владелец Спутникового Телефона, — «Тураю» дать не смогу, «Турая» разряжена (вот оно — корыто вместо Грааля!…), но вы садитесь — попейте и поешьте с нами! Мы провожаем сегодня Игорька. Вот тут коньяк, а там — гренки… Откуда вы, друзья?..

— Мы снимаем фильм о Хан-Тенгри, точнее — о горах… точнее — о людях… я из Москвы…

— А вы?..

— А я из Израиля.

— Мы все в душе евреи!.. — с пафосом: роняя голову на грудь и вознося крышку от термоса…

«Амен!» — подумал я, но ничего не сказал, а просто принял коньяку из рук родственной еврейской души.