Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса - Михаил Полторанин

Мы снова сидели с Ельциным в комнате отдыха — открытые краны в ванной и умывальнике. Он признался, что реакция людей на его выступление на XIX Всесоюзной партконференции была неожиданной. Не удосужились вникнуть в суть речи, а все заце­пились за просьбу о политической реабилитации. «Осуждают, — с горечью произнес Борис Николаевич, — говорят, опять Ельцин перед начальством задницей крутит».

Кто звонит ему из бывших товарищей по ЦК? Почти никто — все боятся навлечь на себя неприятности. Только позванивает Николай Иванович Рыжков как земляк земляку. Уговаривает не лезть в политику: «Тебя пристроили, будь благодарен! Займись своим делом». Не иначе как поет с голоса Горбачева. Ельцину это очень не нравилось. Ездить по стране не давали, чтобы не бала­мутил народ, встречи с коллективами срывали, запретами обло­жили со всех сторон. Он чувствовал себя, как медведь на цепи: в корыте корма полно, а в лес за забором, манивший запахом сво­боды, не сунешься.

В советской печати имя его было по-прежнему под запретом. А ему так хотелось высказаться не за рубежом, а в своей стране, перед своими гражданами и о выступлении на партконференции, и о текущей политике. Он почему-то думал, что у меня имеется влияние на редакторов центральных газет. И просил поднажать на них. Если бы все было так просто! Странно, но он все еще счи­тал редакторов самостоятельными фигурами. Я пообещал пере­говорить с Егором Яковлевым, главным редактором «Московских новостей». Хотелось помочь человеку, придавленному неспра­ведливостью и местью обнаглевших от вседозволенности чинуш.

Егор был заводным человеком и обожал популярность. А по­пулярность приносили острые публикации. «Московские ново­сти» официально представлялись газетой не партийной, а учре­жденной, как я уже говорил, общественной организацией АПН. В ней разрешались кое-какие вольности. И этим пользовались журналисты. Я предложил Яковлеву сделать с Ельциным большую беседу — это будет гвоздевой материал. Он сначала отмахивался, а через пару дней подошел ко мне и сказал: «Давай, делай!».

На даче в Успенке мы просидели с Ельциным половину суббот­него дня — я пытался выдавить из него как можно больше разумных идей. И с сожалением обнаружил, что Борис Николаевич застрял в прошлых обидах и что для него нет темнее зла на земле, чем Егор Лигачев. Мы долго жевали эту подпахшую тему, затем я сказал ему: стоп! Надо обсуждать перспективу. Нравится Ельцину обстановка в стране? Нет! Почему? Нравятся экономические реформы? Нет! По­чему? Что бы он делал сам на месте кремлевской власти?

Постепенно Ельцин разговорился — он как бы почувствовал себя на трибуне, перед толпой. Емко анализировал ситуацию, да­вал злые оценки не личностям, а действиям всей власти. Он, ви­димо, давно не спорил ни с кем, и родничок его мыслей засосало унылостью, как песком. А вот встряхнулся, добавил ярости, и про­била свежая струйка. Вернувшись домой, я расшифровал запись нашей беседы, подчистил кое-что— получилось две газетные по­лосы острого материала.

У Егора Яковлева был обычай складывать в папку подготов­ленные к печати статьи, если они грозили ему опасностью, са­диться в машину и ехать за советом на Старую площадь к чле­ну Политбюро, секретарю ЦК Александру Николаевичу Яковлеву. Этот Яковлев давал зеленый свет материалам о репрессиях Ста­лина в отношении соратников Ленина, о расстреле поляков в Катынском лесу, о сговоре Молотова с Риббентропом. А критиче­ский разговор о современной политике зачастую похеривал. «За­бодал» он и несколько моих материалов. Его можно понять: надо быть Иванушкой-дурачком, чтобы давать добро на подкопы под тебя самого и твою команду. И когда Егор отвез на Старую пло­щадь беседу с Ельциным, хорошего я не ждал.

И не ошибся. Из беседы вычеркнули несколько страниц цели­ком, по другим тоже погулял синий карандаш (почему-то любили цензоры синие карандаши!) — материала осталось на полполо­сы. Причем выброшенной оказалась самая суть. Но и это еще не все. Александр Николаевич разрешил напечатать осколки беседы только в номере на немецком языке (тогда «Московские новости» выходили на русском, французском, английском и немецком). Это было издевательство. Я повез Ельцину исчерканные страницы, он походил по кабинету взъерошенный, а потом сказал:

— Черт с ними, пусть печатают хоть это. Все-таки газета не иностранная;

Он ненавидел Александра Николаевича: и за его антиельцин­ское выступление на октябрьском пленуме ЦК, и за травлю в пе­чати, подконтрольной секретарю ЦК по идеологии. Я слушал его иногда и думал, вот прижучит он однажды Яковлева в темном углу и тихо придушит. Но непостижимое дело! Став президентом РФ, Борис Николаевич лелеял его и, хотя держал чуть в стороне, обеспечивал непыльными должностями. Мне до сих пор не ясна подноготная их мирного сосуществования после развала Союза.

Блокаду удалось прорвать поздней осенью, и то через ВКШ — Высшую комсомольскую школу. Под видом встречи со слушателя­ми — комсомолятами пригласили в школу редакторов молодеж­ных газет и редакторов многих партийных изданий из союзных республик. К тому времени в национальных образованиях на Мо­скву оглядывались уже меньше.

Встреча продолжалась около пяти часов— вопросы, отве­ты. Не сказать, что Ельцин искрил идеями и нырял в глубину про­блем, но злые слова о вседозволенности чиновников, о круговой поруке в коридорах власти людей задевали. Здесь он на всю ка­тушку использовал популистский прием, к которому впредь бу­дет прибегать постоянно. Газеты больше месяца печатали отче­ты о встрече — на читателей хлынул освежающий поток правды. О Ельцине снова заговорили.

И тут, в феврале, как раз начались окружные собрания по вы­движению кандидатов в народные депутаты СССР. В стране пред­стояли первые альтернативные выборы— люди выдвигали, кого хотели. На Ельцина был большой спрос. Его назвали своим канди­датом десятка два городов.

Все-таки силен был Борис Николаевич своей интуицией! Где ему баллотироваться, чтобы пройти наверняка? Я предлагал и Свердловск и Петрозаводск. А в Москву не верил, считал, что Воруй-город прокатит его на вороных. Но Ельцин стоял на сво­ем: только столица! Он должен доказать, что Воруй-город и Моск­ва — это не одно и то же. Что именно Москва его считает своим. Он будет полноценным депутатом от национально-территориаль­ного округа, а не приживальщиком в других городах. Мне каза­лось, что он глубоко заблуждается. Но ошибался, как позже выяс­нится, не он, а я. Он волчьим нюхом чуял добычу.

У меня тоже началась предвыборная пора. Выдвигая канди­дата от Союза журналистов СССР, коллектив АПН остановился на моей фамилии. Надо было пройти чистилище — поездки по стра­не, победы на региональных собраниях. Каждый кандидат высту­пал с персональной программой: с чем он идет во власть? У меня программа состояла из четырех «де» — демократизация, деидеологизация, демонополизация и дебюрократизация. Плюс обеща­ние пробить через Верховный Совет Закон о печати, позволяю­щий создать четвертую власть. Думаю, эта программа сегодня даже более актуальна, чем тогда.

Командировки для поездок не оформляли, надо было мо­таться по областям и республикам за свой счет. А у меня-то откуда такие деньги? В аппарате Союза журналистов СССР работал Гри­ша Берхин — пролаза и мастер войти в любой кабинет. Он и пред­ложил мне шабашку. Кандидатами в депутаты народ пошел кося­ками, а как составлять программы — мало кто понимал. Дело-то новое. Вот денежные люди и начали искать программистов, а Гри­ша Берхин — тут как тут! Мы наладили с ним конвейер: я писал, он размножал и поставлял заказчикам. Заработок делили попо­лам. Появилась возможность поколесить по стране без срочных редакционных заданий.

Средняя Азия еще находилась в дремоте. Хотя до ферганских событий оставались всего месяца три, ничто здесь не намекало на перемены. Импульсы из Москвы отскакивали от брони фео­дальных традиций — и два столетия назад правили баи и ханы и теперь тоже они, только под псевдонимами первых секретарей ЦК и обкомов. Перед автоповозками партийных баев с одинако­вой смиренностью склоняли головы люди и ишаки. А на Украи­не скандалил с властями Народный Рух, обзывал их пособника­ми москалей. Скандалил шумно, по-хохляцки. И Грузию не узнать. Чтобы организовать со мной встречу, уже бежали за разрешени­ем к Звиаду Гамсахурдиа. Хотя был он еще никто, и звать его было никак. А в Прибалтике корректны по-западному. Только мягко да­вали понять, что их интересуют лишь свои кандидаты.

И вправду, разный был по составу и содержанию Советский Союз: смесь керосина с компотом. И если не сепарировать эту смесь, а взбалтывать размашистыми реформами, мог получиться отвратный напиток для всех. Горбачеву страна казалась ровным газоном, где для косилки нужен общий режим и не должно быть рытвин и валунов. А Союз был не только многонациональным, но и многоцивилизационным. Он требовал дифференцированного подхода к назревшим проблемам. И когда в отношении хозяйственных специалистов Михаил Сергеевич прокричал в Краснояр­ске общий призыв: «Вы их давите снизу, а мы будем давить свер­ху» — к нему отнеслись совершенно по-разному. В одних респуб­ликах полезли под кровать за винтовками, в других стали крутить пальцами у виска. И возводить заборы повыше.