Древний рим — история и повседневность - Георгий Кнабе

81. Легионеры с ассером на плечах. Рельеф колонны Траяна

Ношение носилок на ассере было самым распространенным, но не единственным способом. Высказанное выше соображение о том, что лектику можно было носить также на плечах, так что сидящий в ней располагался над головами лектикариев, подтверждается в ряде случаев бесспорно. "Восемь сирийцев ты дал для поддержки носилок подруги", - упрекает Марциал легкомысленного и влюбчивого юношу[149]. В подлиннике сказано: "Octo Syris suffulta datur lectica puellae". Причастие "suffulta" происходит от "subfulcio" ("подпирать снизу", "выталкивать наверх") и предполагает лишь один способ ношения лектики - на плечах.

Вот в основных чертах, что представляла собой римская лектика и как она практически использовалась. Обладало ли это повседневное бытовое явление общественно-историческим содержанием и в чем оно состояло?

Почти все упоминания о носилках у древних авторов носят отрицательный - разоблачительный и осудительный - характер. Гай Гракх в названной выше речи описал поведение ехавшего в носилках аристократа, чтобы обличить его изнеженность и развращенность. "Слыхано ли, - спрашивал Цицерон у сената, - где-либо в наших землях про такое преступление, такую подлость и такой позор? В боевой колеснице ехал народный трибун, перед ним - ликторы в лавровых венках, а среди них, в открытых носилках, - актриса!"[150]. Марциал считал, что носилки - средство пускать пыль в глаза: "Хоть и шести у себя никогда ты не видывал тысяч, Цецилиан, но шесть слуг всюду носили тебя"[151]. Как показывает внимательное чтение подряд такого рода отзывов, рассыпанных по всей латинской литературе, отрицательное отношение римских писателей и моралистов к носилкам связано с тремя моментами. Во-первых, езда в лектике считалась проявлением изнеженности: "Хоть и здоров, а несут Филиппа, Авит, целых восемь. Коль, по тебе, он здоров, ты помешался, Авит"[152]. Носилки не только выдают изнеженность человека, ими пользующегося. Они смешны и отвратительны также тем, что позволяют старикам прятать в них свою немощь и неподвижность, всегда казавшиеся римлянам чем-то позорным и жалким. Так, скрытый в носилках, пытается командовать "здоровыми и храбрыми, хорошо вооруженными людьми" легат Нижней Германии при Вителлии Гордеоний Флакк, которого вверенные ему войска "презирали за телесную немощь, вызванную старостью и подагрой"[153].

Во-вторых, носилки связывались у римлян с представлением о бесстыдной демонстрации собственного богатства.

"...Близок К краху Тонгилий с его притираньями из носорога, С шумной толпой неопрятных клиентов; пока ж через площадь Слуги мидийские в длинной лектике несут его, с целью Вилл накупить, серебра, и рабов, и мурринских сосудов"[154].

Марциал считает необходимым отделить себя от вульгарных римских богатеев с их обычными замашками:

"Думаешь, ради того, Пастор, я желаю богатства, Ради чего и толпа, и тупоумная чернь?.. Чтобы носилки таскал сириец в сукне канузийском И разодетых толпа шла бы клиентов за мной?"[155]

Наконец, лектика была ненавистна римлянам потому, что наглядно выражала имущественную и социальную дифференциацию, представляла собой осязаемый признак распада былых, как они верили, солидарности и равенства. Будучи шокирующей и сама по себе, езда в носилках вызывала еще большее раздражение, если число лектикариев превышало практически необходимый минимум. У Марциала и Ювенала обычные носилки подчас упоминаются без особых эмоций, отзывы о гексафорах и октофорах каждый раз ироничны и злы. Использование шестерых или восьмерых лектикариев не диктовалось необходимостью и воспринималось как тщеславие, как желание противопоставить себя окружающим и встать выше них. Поэтому для римлян еще более одиозным, чем неоправданное число лектикариев, было их обыкновение поднимать носилки на плечи, так что человек оказывался над уровнем заполнявшей улицы толпы.

"Если богач спешит по делам, над толпы головами, Всех раздвинув, его понесут на просторных носилках"[156].

Такой же богач, но к тому же еще добывший свои миллионы преступлением, едет "презрительно глядя на нас с высоты своих мягких подушек"[157]. В поведении уже знакомого нам юноши, подарившего возлюбленной сирийских лектикариев, хуже всего было не мотовство, а то, что "Восемь сирийцев на плечи поднимут лектику подружки, // Тело же друга лежать будет на голом одре"[158].

82. Носилки-лектика

83. Ложе

Ювенал не понимал, как можно сдержать ярость и не излить ее в стихах, которые тут же, стоя на перекрестке, наносишь на восковые таблички, если видишь, как

"На горбу шестерых и видный всем отовсюду Полулежит богатей на открытых носилках"[159].

Взглянем на эти носилки глазами римлян, попробуем проникнуть в их чувство возмущения и уловить его причины.

На первый взгляд они те же, что и причины, заставлявшие римлян ограничивать подачу воды в частные дома или поручать цензорам заботу о бытовом водоснабжении, - исконный консерватизм римского мировосприятия, обусловленный сохранением общинной подосновы существования, противоречие между этой подосновой и постоянным усложнением общественных отношений, цивилизации, быта. Еще во II в. до н.э. носилки проносили в триумфах среди прочих диковин, отнятых у чужеземных народов[160]; ни Плавт, ни Теренций, при всем изобилии бытовых реалий, переполняющих их комедии, носилок не упоминают; неизвестно, чтобы кто-либо из великих полководцев прошлого ими пользовался. Значит, - мог рассудить рядовой римлянин - они представляют собой новомодное новшество и как таковое не заслуживают с точки зрения стародедовской морали ничего, кроме осуждения и презрения.

Для такого объяснения были все основания. Езда в носилках как проявление изнеженности или старческой немощи подлежала осуждению в той архаической системе воззрений, в которой выносливость и физическая сила считались важным и необходимым свойством гражданина. Катон Цензорий, давая педагогические наставления сыну, ставил закалку на одно из первых мест и сам отличался редкой выносливостью, как Сципион, как Цезарь. С I в. до н.э. такое отношение к физической силе из реальной жизни исчезает. Уже в педагогической системе Цицерона почти не остается места для физической закалки и тренировки. Квинтилиан ценил в воспитании знание греческого языка, учет детской психологии и многое другое, но о выносливости как добродетели не упоминал. В рамках подобных представлений пользование носилками не могло, казалось бы, вызвать теперь никакого протеста. (Протест, основанный на том, что такой способ передвижения одного человека на плечах другого унизителен для обоих, столь естественный для нас сегодня, был бы римлянам просто непонятен.) И тем не менее он рос из каких-то более глубоких, но живых слоев общественного сознания.

84. Носилки-селла (реконструкция)

С незапамятных времен исчезло из актуального, "дневного" политического мышления народа представление о том, будто правитель физически воплощает в себе здоровье и силу общины и потому не может позволить им угасать в собственной старости, должен править лишь до тех пор, пока он молод, силен и прекрасен, от всего же одряхлевшего, себя изжившего община обязана систематически избавляться. Но в римских деревнях до конца античности сохранялся обряд изгнания Мамурия Ветурия, то есть "Старого Марса": ежегодно 14 марта римляне с только что сорванными, свежими, еще испускавшими весенний сок прутьями в руках толпой преследовали человека, одетого в шкуры, и выгоняли его на территорию давних своих соседей и некогда врагов - осков. Еще в эпоху принципата римская толпа с непонятной для нас страстью восхваляла молодых и красивых правителей и выказывала свое презрение старым - семидесятитрехлетний Гальба считал свой возраст "единственным, что можно поставить мне в вину"[161]. Один из знаменитых командующих флавианской эпохи говорил на сходке солдатам, что "полководцу подобает служить победе умом и знаниями"[162], и это было верно, полностью соответствовало военной практике времени, но в народе и в армии тем не менее жил образ идеального полководца, в котором главным были именно физическая сила и выносливость[163]. Корбулон, например, прославился ею в народе больше, чем своими завоеваниями[164]. Демонстрация болезненной слабости, заключенная в пользовании носилками, была неприлична, ибо это свойство, этически нейтральное и простительное на уровне актуальных представлений конца республики и начала империи, продолжало быть оскорбительным для архаичных, подспудных и острых, убеждений римской толпы.