Воры над законом, или Дело Политковского - Ефим Курганов

Как видно, император Александр Николаевич посчитал неосновательными те обвинения, что предъявил Брискорну венценосный отец его, государь Николай Павлович. Но публично решение вернуть Брискорна совершенно ничем мотивировано не было.

Так что взяли Максима Максимовича Брискорна опять на службу. Отнюдь не извинились при этом (да и что извиняться? Сын за отца не отвечает — это я про двух государей наших), а просто взяли, как ни в чем не бывало, и всё тут. Вернули в родное военное министерство.

И он продолжил служить под началом нового военного министра. И стал ещё более осанистый, важный, солидный, с ещё более разросшимся животом. Об опале Брискорна и об том, что царь Николай был страшно им недоволен и обвинял в попустительству ворам в комитете о раненых, никто уж и не вспоминал.

А вот светлейший князь Александр Иванович Чернышёв начисто увернулся от наказания. Более того, никаких ни монарших, ни судебных претензий к нему высказано вовсе не было, хотя он-таки не пускал государственных контролёров проверять работу канцелярии комитета о раненых, покровительствовал расхитителю Политковскому и был на самом-то деле виноват в сём деле гораздо поболее сенатора Брискорна.

Между прочим, как только Чернышёв ушёл в отставку с поста военного министра, именно Брискорн был тем ответственным лицом, которое тут же заслало в комитет о раненых целый отряд ревизоров.

Однако ж, как я установил, государь Николай Павлович был отчего-то непоколебимо убеждён (и как раз на этом строил своё обвинение), что Политковский стакнулся с Брискорном и даже прикармливал его, то бишь выплачивал ему нечто вроде дани.

В самом деле, в тайном дневнике царя Николая (хранится в Славянском институте в Париже) мне попалась следующая запись:

«Февраля 12-го дня 1853-го года.

А Брискорн — негодяй каких мало. Этот подлец Политковский просто подкупил его, выплачивал ему раз в квартал премию, а тот заверил, что не будет засылать в комитет своих контролёров.

В общем, погнать Брискорна совершенно необходимо. Ему просто не должно быть места в на государственной службе. А он же ещё и сенатор к тому же. Стыд! Стыд и срам!»

Царь, однако, не указал на источник своей сногсшибательной информации, даже ни единого намёка на сей счёт не сделал. Но если бы были хоть какие-то мало-мальские доказательства, то Брискорна неминуемо отдали бы под суд.

Скорее всего, царь воспылал гневом. Чернышёв для него был неприкасаемым, и признать, что тот не пускал в министерство чиновников государственного контроля, он не мог, вот и навалился на Брискорна, сделав его козлом отпущения.

Глава двадцатая. От публикатора: государь и контролеры

1

В сенатском архиве, в коллекции бумаг Максима Максимовича Брискорна, удалось мне разыскать черновик письма сенатора к государю Николаю Павловичу, датированный 8-м февраля 1953-го года.

Судя по всему, письмо было послано по назначению, но ответа, видимо, не последовало; во всяком случае, в означенных бумагах его нет.

Однако письмо это (фактически оно есть самооправдательная записка), как я полагаю, сыграло свою роль, ведь Брискорна хоть и отправили в отставку с поста товарища государственного контролёра, но к суду так и не привлекли.

Ефим Курганов,

доктор философии.

Всемилостивейший Государь!

Припадая к стопам Вашего Императорского Величества, спешу чистосердечно признаться в следующим.

То обстоятельство, что я на протяжении почти что двух десятилетий ни разу не инспектировал канцелярию комитета о раненых, является исключительно моей непростительной и даже преступной ошибкой.

Каюсь и раскаиваюсь в содеянном вседневно.

Светлейший же князь Александр Иванович Чернышёв многократно предлагал мне явиться с инспекцией в подведомственное ему военное министерство, но я, увы, неизменно отговаривался за недосугом. Тем более что я знал: сию канцелярию неоднократно инспектировали военные аудиторы, коим я вполне доверял, полагая, что более уже ничего и не надобно.

При этом спешу смиреннейше напомнить Вашему Императорскому Величеству, что в январе сего года первыми вскрыли безобразия, творившиеся в канцелярии комитета о раненых, именно чиновники из службы государственного контролёра, и послал сих чиновников именно я.

Но вины с себя за произошедшую волокиту я никоим образом не снимаю, и смею только надеяться на монаршие милость и снисхождение, которые Ваше Императорское Величество мне неизменно оказывали в течение многих лет.

И заверяю, Всемилостивейший Государь, что впредь в исполнении даже мельчайших самых дел по службе своей буду более спор и быстр.

Имею честь пребыть верноподданным слугою

Вашего Императорского Величества

Максим Брискорн,

действительный тайный советник и сенатор.

Февраля 8-го дня 1853-го года.

2

В том же сенатском архиве, но уже в коллекции сенатора Алексея Хитрово, удалось мне обнаружить письмецо Императора Николая Павловича, отправленное государственному контролёру перед самым судом.

Ефим Курганов,

доктор философии.

В Аничковом дворце.

Февраля 8-го дня 1853-го года.

Господину действительному тайному советнику,

Сенатору,

Господину государственному контролёру

Алексею Хитрово.

Как уже вы знаете, милостивый государь, произошли чрезвычайные события — открылось страшное воровство в канцелярии комитета о раненых военного министерства. И самое вопиющее тут то, что преступление творилось безнаказанно на протяжении многих лет.

Исходя из сих чрезвычайно грустных обстоятельств, повелеваю незамедлительно освободить от должности товарища государственного контролёра сенатора Брискорна. Мера сия, увы, совершенно неизбежна, ибо имело место величайшее ротозейство.

Вообще бездействие службы государственного контроля действует на меня необычайно удручающе. Таковое бездействие, надеюсь, впредь более никогда не повторится. В противном случае и вам, господин государственный контролёр, неминуемо придётся покинуть свой пост. Однако надеюсь, что до этого не дойдёт.

Милостивый государь!

Прошу принять уверения в моем всегдашнем благорасположении к Вашему Высокопревосходительству.

Николай.

Глава двадцать первая. Суд

(начало)

9-го февраля открылось первое заседание военно-судной комиссии, то бишь начался суд по делу Политковского. Председательствовал генерал-фельдмаршал Паскевич.

Собственно, сей «хитрый хохол», как любил говаривать в домашнем кругу император, вообще был не по словесной части.

Ругался мастерски, разносы подчинённым устраивал непревзойдённые (те прямо в обморок падали), а так был косноязычен и связно не очень способен выражаться. Особливо Иван Фёдорович робел в присутствии Николая Павловича. И всё-таки Его Величество именно Паскевичу доверил суд по делу Политковского, ему и никому иному.

Раз уж было решено засудить генералов, членов комитета о раненых военного министерства (случай совершенно беспрецедентный), то это должен был делать генерал-фельдмаршал по чину, а таковым тогда был в Российской империи один только Паскевич. Кроме того, Иван Фёдорович всегда неукоснительнейшим образом, до мелочей, воплощал в жизнь все прожекты и предположения императора Николая Павловича.

Так что совсем не случайно 9-го февраля председательствовал Паскевич. Он должен был дать острастку престарелым воякам, не заметившим у себя в комитете совершенно грандиозного воровства.

И Иван Фёдорович свою вступительную речь на заседании начал с оскорблений и страшного рыка (стены дрожали — ей Богу!), как видно подражая диким императорским разносам:

«Господа, мы здесь сейчас, дабы разоблачить гнусные деяния этого мерзавца Политковского, ловко сумевшего ускользнуть от виселицы. Мы сейчас полюбуемся на горе-генералов, под самым носом у коих разворовывали казну. Возьмём хотя бы генерал-адъютанта Ушакова, председателя комитета. Вдумайтесь: это генерал-адъютант самого императора, августейшего монарха нашего! И кем же оказался генерал-адъютант Ушаков: А оказался он чистым болваном, сопливым идиотом. Ушаков! Да ты бестолочь, истинная бестолочь, ты позорище наше, а никакой не генерал. Тебя, придурка, увешанного эполетами и орденами, обвела вокруг пальца жалкая канцелярская душонка. Ну как же ты не дурак стоеросовый после этого? Как же ты терпел под боком у себя столь грандиозное воровство! Заруби-ка ты себе на носу: ты не генерал, а болван, лысый, жирный болван, и более ничего…»