Боги слепнут - Роман Буревой

Идти в редакцию не хотелось.

Но о том, чтобы не идти, речи быть не могло. И она пошла. Очень медленно. И другие шли. Впереди… позади. Непрерывный поток вливался в широко открытые двери. Люди поглядывали друг на друга подозрительно и прятали глаза. Но не все. Некоторые, напротив, смотрели гордо. И Порция тоже старалась смотреть точно так же. Как будто на ней не стираная-перестираная туника, а роскошная стола с золотым узором. Крул, выйдя в просторную приёмную, сразу заметил именно её и поманил жирным пальцем к себе в таблин.

– Ты довольна, крошка? – перед ним на столе стояла тарелка с нарезанной ветчиной. Он отправлял ломти в рот один за другим.

– Да, наверное.

– Что-то не так?

– В принципе… я не так хотела.

– Что значит – не так? Ты же сама попросила, чтобы Тиберию переломали ноги. Вот мы и исполнили. И ты должна быть довольна. И благодарна.

– Я довольна, – покорно согласилась Порция.

«Только бы никто не узнал, – мысленно взмолилась она. – Если узнают… о боги, если узнают…» Представить, что будет, если узнают её друзья и знакомые, она была не в силах. Позор. Ужас. Смерть… Но ведь боги знают… Она вспомнила старую заповедь: «Моё поведение, хотя бы я оставался наедине, будет таково, что на него мог бы смотреть народ»[25]. Порция содрогнулась…

– Отлично. Тебе придётся исполнять поступившие к нам желания.

Что значит – придётся? Разве она не может отказаться? Порция с возрастающей тревогой следила за пальцами Крула. Старик хватал один за другим конверты, оставляя на бумаге жирные пятна. Писем было штук двадцать.

«Неужели они все просят о том же самом? То есть…» – Порция не успела додумать.

– Вот подходящее письмо. Одна женщина обращается за помощью.

Убить… Отравить… У Порции тоскливо забилось сердце. Но тот, кого отравят, наверняка виноват… Как Тиберий. Как Элий. Нет, не как Элий, конечно. Элия она уже не винила. Почти.

– Старая матрона просит, – продолжал медленно Крул, – чтобы кто-нибудь приехал и грамотно составил от её имени жалобу в суд.

Порция облегчённо перевела дыхание. Всего-то! Жалоба в суд! Да хоть десять. Эта работа как раз для неё. Она составит. Она… она… Она спешно взяла письмо и выскочила из таблина. Как приятно – какое счастье – всего лишь жалоба в суд.

«А потом я подсыплю матроне в чашу яд». Порцию стал разбирать мерзкий гаденький смех. А почему бы и нет? Она готова подсыпать яд. Чтобы все свершилось окончательно, бесповоротно.

– Ещё одна мышка в мышеловке, – ухмыльнулся Крул. – Ну почему люди так любят, чтобы кто-нибудь другой исполнял их желания? Почему они не могут сделать это сами? Не хватает энергии? Нет сил? Нет фантазии? Да, с фантазией всегда у римлян было туго.

Нога Летиции распухла бревном. На коже проступали отвратительные красные пятна. Они нагнаивались, превращаясь в чёрные глубокие язвы. Никакие лекарства не помогали, но хуже всего было то, что не помогали и обезболивающие. Поначалу Летиция старалась держаться. Но очень скоро выдержка оставила её. Уже и морфий не помогал. Сна не было. Были какие-то провалы. Всякий раз она оказывалась в чёрной пещере с отвратительным сернистым запахом, металась, звала на помощь и… никто не приходил… И выхода из пещеры не было.

Её палата была просторна и светла. Лёгкие завесы на окнах, красивая, совсем не больничная мебель. Два раза в день меняли цветы. Каждое утро перестилали бельё. Но ничего этого Летиция не видела. Она ослепла. Тьма слилась с болью и превратилась в единое целое.

Один за другим являлись в её палату медички, озадаченно рассматривали ногу, потом светили фонариком в невидящие глаза. Старшие медики удалялись с озабоченным видом, вместо них являлись молоденькие медички, ставили капельницы или кололи в вену лекарства. Все без толку. Несколько раз приходил Макций Проб, что-то говорил. Во всяком случае Летиция слышала его голос. Но смысл сказанного до неё не доходил. Её ничто не интересовало. В её жизни отныне были только тьма и боль.

– Помогите, пожалуйста, помогите, – умоляла, хватая медиков за длинные рукава туник.

Летиция не видела их лиц, но в темноте, ныне её окружавшей, лица медиков мерещились ей злобными масками лемуров.

Одни спешно уходили, другие пытались обнадёжить. В темноте их слова звучали особенно фальшиво. Средства помочь не было. Боль не утихала.

– Кто-нибудь, помогите, – шептала Летиция.

И вдруг почувствовала прикосновение чьих-то пальцев к плечу и услышала быстрый тихий шёпот:

– Вечером я приду, принесу лекарство. Но никому ни слова. – Голос был женский, молодой.

Летиция вцепилась в руку своей благодетельницы.

– Все что угодно, хоть яд.

– Тише! До вечера.

Быстрый шорох шагов, дуновение ветерка, когда дверь открылась и закрылась.

Да был ли здесь кто-то вообще?

– Кто здесь? – спросила Летиция.

– Сиделка. Я здесь с утра, Августа.

– А вечер скоро?

– Сейчас полдень.

О, если б вечер наступил через минуту! Но не минута, а часы отделяли её от обещанной помощи. Летиция считала секунды, складывала в минуты и всякий раз ошибалась. Ей мнилось, что синь за окном начала густеть, сделалась лиловой, потом почти мгновенно – чёрной.

– Который час? Уже стемнело? – спрашивала она сиделку. Но выяснялось, что минуло меньше получаса.

И все же, как ни противился Кронос, вечер наконец наступил. И тогда явилась неведомая спасительница. Августа узнала её шаги, её голос, почувствовала лёгкий укол. Боль стала стихать. Тело сделалось поразительно лёгким, и его потянуло к потолку. Лететь, лететь!

– Что это? – спросила Летиция.

– "Мечта", синтетический наркотик.

Значит, в самом деле яд.

"А хорошо бы умереть, – подумала Летиция. – Я встречусь с Элием.

Наконец-то!"

Укол погрузил её в сон. Знакомый сон. Опять пещера. И серный запах. Но теперь она без труда нашла выход. Перед нею расстилалось поле под зелёным мёртвым небом. Зелёный туман клочьями плыл над землёй. И по пояс в тумане брели белые студенистые фигуры. Летиция оглядывалась, пытаясь отыскать знакомое лицо. Но никого не узнавала. И её тоже никто не узнавал. Она рванулась вперёд. Она кого-то искала в тумане. Тени разбегались, пугаясь живой души.

– О Маны! – звала Летиция.

Никто не откликался на её призыв. Она выбилась из сил, она устала. Хотелось лечь в зелёный туман и уснуть. Но знала, что спать нельзя. Повернула назад. И сразу же очутилась в пещере. Железная дверь приоткрылась, за дверью была тьма.

Сон кончился. И вместе со сном кончилось действие наркотика.

Гимп очнулся. Что-то противное, липкое ползло по лицу. Липкое, но оставляющее влажный, прохладный след. Неведомая тварь уже подбиралась к щеке. Он схватился за лицо. На ощупь – влажная плотная тряпка с какими-то клочьями, торчащими во все стороны.

– Н… н… д… – сказала тряпка вполне отчётливо. Гимп отшвырнул её и расслышал мокрый шлёпок.

Гимп открыл глаза. Он видел по-прежнему. Напротив него к стене прилепилась чёрная тряпка, такая драная, что даже на помойку её нести было бы стыдно. И эта тряпка смотрела на него, Гимпа. Бывший покровитель Империи несколько раз отчаянно моргнул, пытаясь прогнать наваждение. Но видение не исчезало. Тряпка наблюдала за пленником. И при этом старательно что-то «изображала». В чёрных складках то и дело мелькало подобие человеческого лица. Чёрный тряпичный рот гримасничал, будто силился выдавить какой-то звук.

– Т… в… д… ш… – произнесла тряпка. «Ты видишь!» – догадался Гимп.

– Ловушка! – наконец дошло до бывшего гения.

Тряпка, висящая напротив Гимпа, что-то пробулькала. Говорит? Но что? Гимп не понимал.

Лужи, застывшие чёрными стёклами на римских мостовых. Дважды он проваливался в их предательскую глубину. Но то была не первая встреча. Первая – гораздо раньше. В лагере недалеко от Нисибиса. Именно там впервые он ощутил это липкое прикосновение. Он помнил, как неведомая тварь обвилась вокруг его ноги. Они оттуда, издалека, из безумного пламени, что выжгло гению глаза и уничтожило тридцать тысяч человек.

– Ты видишь в этой комнате? – удивился Гимп.

– Д-д… – сообщила тряпка и изобразила некий жест, отдалённо напоминающий кивок головы.

Конечно же, собрат по несчастью, она тоже видела свет смерти. Свет, обративший мир гения Империи во тьму.

– Зачем они поместили меня в эту комнату? Ты знаешь?

– Д-д… – отозвалась тряпка. – Д-ш…

– У гениев нет души.

– …ст…

– Гений сам дух. Что же тогда его душа?

– Зн… н…

– Его знания?

Гимп почувствовал, что холодеет. Будто лучи смерти, освещавшие его комнату день и ночь, уже отделили душу от тела. Знания… Тайна гения. У каждого она своя, недоступная для прочих. Ими гении не делятся друг с другом. Гений Империи как гений власти знает много чего такого… И прежде всего, он знает подлинное латинское имя гения Рима. Того самого, о котором людям даже неизвестно – женщина это или мужчина. Единственного гения, не сосланного на землю. Тот, кто знает это имя, повелевает Римом. Так вот что нужно Гюну! Так вот почему такая забота. Когда душа (или знания) покинут гения, они достанутся Гюну. Когда это случится? Завтра? Через час? Что же делать?! Бежать, бежать немедленно! Но как?