Звезда Одессы - Герман Кох

Я наклонился и присел перед девочкой на корточки.

— Покажи-ка мне, — попросил я.

Девочка сделала протестующий жест и отвернулась от меня, словно испугалась, что я отниму йо-йо.

— Шерон, веди себя хорошо! — сказала Сильвия. — Дядя просто хочет тебе помочь. Господи, что ты опять натворила? Ты можешь хоть с чем-нибудь поиграть и не сломать это через минуту?

— Погоди, Шерон, — сказал я.

Я взялся за веревочку от йо-йо; один конец был зацеплен петлей за средний палец девочки, а на другом болтался шарик. Затренькал мобильный телефон. Сильвия стала рыться в сумочке.

— На улице Бетховена, — слышал я ее голос высоко надо мной, пока распутывал узел веревочки. — Минут через пятнадцать… Или ты хочешь через полчаса?.. О’кей… Пока.

Я уже снова выпрямился и, взяв девочку (Шерон!.. Шерон!.. Шерон!..) за руку, показывал ей, как надо обращаться с йо-йо, чтобы веревочка не запуталась. Судя по тону Сильвии, она только что разговаривала с Максом, но разговор был очень коротким. Так, например, она не сказала: «Угадай, с кем я тут стою?» Я сделал глубокий вдох и вдруг понял, что не знаю, как быть дальше.

— Он еще стоял под душем, — сказала Сильвия, опуская мобильник обратно в рюкзачок.

Я понятия не имел, кому она это сказала: мне или девочке. Потом она взглянула на часы:

— Shit,[25] мне же нужно в банк. Давай, Шерон, попрощайся с дядей и скажи ему спасибо.

Я широко ухмыльнулся и жестом показал, что это ничего не значит и не стоит благодарить меня за такой пустяк, как починка йо-йо. Но это все-таки что-то значило, — правда, я еще не слишком хорошо понимал, что именно. Может быть, это значило: ничто не проходит бесследно, всегда что-то остается — даже от распутывания узлов на веревочке от йо-йо. Было самое время сказать «ну, я пошел», но я промолчал. Я только посмотрел Сильвии в глаза, а потом опустил взгляд к тротуарным плиткам — в страхе, что это выдаст мое нежелание расставаться с ней.

Она уже приняла позу, говорившую о готовности продолжать путь: одна нога была выставлена вперед — в туфле на высоком каблуке, как я заметил только теперь. Сильвия и без того была достаточно высокой (слишком высокой, как, наверное, сказали бы другие), однако для нее, судя по всему, лишний десяток сантиметров не составлял проблемы добавить себе еще роста. Но все же пока она стояла, а не шла.

— Ты живешь поблизости?

Я покачал головой.

— Мне надо было туда, — сказал я, указывая куда-то назад. — По работе.

После этого она спросила, что у меня за работа. И я рассказал.

— Должно быть, у тебя не только феноменальная память, но и ангельское терпение, — заметила она.

Она улыбнулась. Йо-йо на полном ходу, с громким стуком врезался в тротуар; половинки разъединились, одна из них покатилась к водостоку.

— Мама! — закричала девочка.

Я сделал шаг в сторону и вовремя успел остановить подошвой половинку шарика, прежде чем она исчезла под припаркованной машиной. Осторожно подняв ногу, я опустился на корточки.

— Ничего, — сказал я. — Сейчас все приделаем.

Порой тебе удается сделать что-нибудь в два счета, почти всегда — в тот момент, когда на это рассчитываешь меньше всего. Непринужденность можно разыграть, но, если притом изобразить убежденный вид, тебе поверят. Совершив несколько простых действий, я прикрепил половинки йо-йо друг к другу и аккуратно продернул между ними веревочку; на другом конце я сделал новую петельку и надел ее на средний палец девочки, продолжавшей всхлипывать. Я чувствовал себя добрым дядей из книжки с картинками, пусть даже из такой, в которой картинки иллюстрируют не всю историю. Сильвия тяжело вздохнула и снова посмотрела на часы.

— Знаешь, мне на самом деле нужно в банк, — сказала она. — Но если ты хочешь, я договорилась с Максом минут через пятнадцать… Тут, поблизости. Если ты тоже хочешь прийти… Думаю, Максу будет приятно.

— Может быть, вам лучше… — начал я, но Сильвия оборвала меня.

— В кафе «Делкави», — сказала она. — Знаешь, где это?

Я покачал головой, и она объяснила мне, как туда добраться.

Семнадцать минут спустя я во второй раз за утро вошел в «Делкави»; Макса и Сильвии пока не было. Я подумал, не обойти ли еще разок весь квартал, но в конце концов решил остаться: нужно было заглянуть в туалет.

Посетителей в «Делкави» было гораздо больше, чем в первый раз. Только в глубине, у стойки бара, оставались незанятыми два табурета. По пути в туалет мне пришлось протискиваться между этими барными табуретами и вешалкой с толстым слоем пальто.

На одном из табуретов, рядом с тем местом, где стойка поворачивала на сорок пять градусов, сидел старик в темно-коричневом пиджаке и ел сэндвич. Не помню, что именно в его сгорбленной позе, в том, как он подносил сэндвич ко рту, заставило меня замедлить шаг. Прежде чем закрыть за собой дверь туалета, я обернулся; лицо старика я мог видеть только в профиль, но ошибиться было невозможно.

Расстегнув ширинку и с хлопком открыв очко унитаза, я почувствовал, что у меня пылают щеки. Когда я, облегчившись, мыл руки, в зеркале над раковиной отразились два красных пятнышка у меня под глазами. Увидел я и ухмылку на своем лице. «Ну и ну», — сказал я вслух своему отражению в зеркале, вытирая руки. Прежде чем открыть дверь туалета, я повторил: «Ну и ну».

Оба места рядом со стариком были заняты. Я сел на один из свободных табуретов и подозвал девушку за стойкой.

— Пива, — сказал я.

Старик уже доедал свой сэндвич. Как я теперь разглядел, это был гамбургер — или то, что от него оставалось. Старик наклонял голову низко, почти до тарелки, очевидно стремясь как можно больше сократить расстояние между тарелкой и ртом. Его пальцы шарили по булочке, но не находили в ней опоры; когда старик наконец крепко ухватывал ее, булочка издавала короткий сопящий звук.

В то же самое время раздавались и другие звуки, которые шли не от булочки, а изо рта мужчины. Я видел, как его язык что-то ищет внутри рта; сначала он колыхался у передних зубов, а потом снова исчезал в глубине, чтобы обстоятельно ощупать задние зубы. Рот раскрывался шире, и губы складывались в трубочку, направляясь к остаткам сэндвича, размачивая белый хлеб, который пальцы поднимали кверху.

Вообще-то, теперь я смотрел только на пальцы; эти пальцы, особенно обгрызенные до самых кутикул ногти, служили окончательным доказательством того, что я не ошибался с самого начала.

Эти пальцы — точнее, части пальцев, которые должны быть закрыты ногтями, — блестели в свете оплетенных бурыми корзинками лампочек, висевших над баром. На некоторых кутикулах виднелись остатки горчицы. Я подумал, что не видел господина Бирворта больше четверти века. Вероятно, все эти годы он не переставал грызть ногти; все это время зубы учителя французского снова и снова, все менее успешно, пытались зацепиться за остатки ногтей в отчаянных поисках отросшего ногтя.

Подумал я и о его жене. Я задался вопросом, жива ли она еще, а если да, то продолжает ли она щипать господина Бирворта за письку через ткань пижамы; продолжает ли хрюкать, как свинья, и стрижет ли волосы ежиком?

Я тихонько охнул, и в то же самое время господин Бирворт поднял голову и взглянул на меня. Его водянистые глаза таращились из-за толстых стекол очков, не подавая никаких признаков узнавания.

Я посмотрел в его глаза, белки которых пожелтели, словно старая газетная бумага, и вдруг совершенно ясно осознал, что его жена уже умерла; наверное, она чем-нибудь подавилась или одним дождливым утром просто осталась сидеть мертвой за столом во время завтрака. На столе, между крошками и остатками скорлупы только что облупленного яйца, медленно остывал ее кофе; так или иначе, господин Бирворт остался совсем один на всем белом свете, и уже никто не ущипнет его за пижамные штаны.

— Фред! — прозвучало из другого угла кафе.

Тон, которым выкрикнули мое имя, свидетельствовал о том, что меня окликали уже во второй раз, а первый я прозевал. У свободного столика возле входной двери стоял Макс и махал мне рукой.

— А Сильвия? — спросил я, усаживаясь напротив него.

На Максе была белая трикотажная спортивная куртка с капюшоном и серыми буквами «russell athletic»[26] на груди. Он потер руки и взял со стола меню.

— Ей надо было пройтись по магазинам, — сказал он.

Я едва не рассказал о том, что здесь сидит наш бывший учитель французского, но сдержался.

— У тебя чудесная дочка, — заметил я.

Макс широко улыбнулся, захлопнул меню и выудил из-под куртки пачку «Мальборо» и зажигалку.

— Красавица, а? — сказал он, закуривая сигарету.

Он посмотрел на свои руки и покрутил обручальное кольцо на безымянном пальце. В это время я увидел, как у стойки бара господин Бирворт встает с табурета и исчезает в туалете; я снова подумал о его пальцах, о том, как они возятся с брючной застежкой.