Люди сороковых годов - Алексей Писемский

Российские князья, бояре, воеводы,

Пришедшие на Дон отыскивать свободы!

Или восклицал из катенинского Корнеля, прямо уже обращаясь к Симонову:

Иди ко мне, столб царства моего!

Вообще детские игры он совершенно покинул и повел, как бы в подражание Есперу Иванычу, скорее эстетический образ жизни. Он очень много читал (дядя обыкновенно присылал ему из Новоселок, как только случалась оказия, и романы, и журналы, и путешествия); часто ходил в театр, наконец задумал учиться музыке. Желанию этому немало способствовало то, что на том же верху Александры Григорьевны оказались фортепьяны. Павел стал упрашивать Симонова позволить ему снести их к нему в комнату.

- Чтобы генеральша чего как... - произнес тот обыкновенное свое возражение.

- Но ведь я не шалить ими и не портить их буду, а еще поправлю их, толковал ему Павел.

- Это так, какие уж от вас шалости, - говорил Симонов и потом, немного подумав, прибавил: - Берите, ничего!

И сам даже с Ванькой стащил фортепьяны вниз.

Павел сейчас же их на свои скудные средства поправил и настроил. В учителя он себе выбрал, по случаю крайней дешевизны, того же Видостана, который, впрочем, мог ему растолковать одни только ноты, а затем Павел уже сам стал разучивать, как бог на разум послал, небольшие пьески; и таким образом к концу года он играл довольно бойко; у него даже нашелся обожатель его музыки, один из его товарищей, по фамилии Живин, который прослушивал его иногда по целым вечерам и совершенно искренно уверял, что такой игры на фортепьянах с подобной экспрессией он не слыхивал. В гимназии Вихров тоже преуспевал немало: поступив в пятый класс, он должен был начать учиться математике у Николая Силыча. Переход этот для всех гимназистов был тяжким испытанием. Дрозденко обыкновенно недели две щупал новичков и затем, отделив овец от козлищ, с первыми занимался, а последних или держал на коленях, или совсем выгонял из класса. Павел выдержал этот искус блистательно.

- Пан Прудиус, к доске! - сказал Николай Силыч довольно мрачным голосом на первом же уроке.

Павел вышел.

- Пиши!

Павел написал.

- В чем тут дело?

Павел сказал, в чем тут дело.

Николай Силыч, в знак согласия, мотнул головой.

- Что ж из оного выходит? - продолжал он допрашивать.

Павел подумал и сказал. Николай Силыч, с окончательно просветлевшим лицом, мотнул ему еще раз головой и велел садиться, и вслед за тем сам уже не стал толковать ученикам геометрии и вызывал для этого Вихрова.

- Ну, пан Прудиус, иди к доске, - говорил он совсем ласковым голосом.

Павел выходил.

Николай Силыч задавал ему какую-нибудь новую теорему.

- Объясняй и доходи своим умом, - продолжал он, а сам слегка наводил на путь, которым следовало идти.

Павел угадывал и объяснял теорему.

У Николая Силыча в каждом почти классе было по одному такому, как он называл, толмачу его; они обыкновенно могли говорить с ним, что им было угодно, - признаваться ему прямо, чего они не знали, разговаривать, есть в классе, уходить без спросу; тогда как козлищи, стоявшие по углам и на коленях, пошевелиться не смели, чтобы не стяжать нового и еще более строгого наказания: он очень уж уважал ум и ненавидел глупость и леность, коими, по его выражению, преизбыточествует народ российский.

Одно новое обстоятельство еще более сблизило Павла с Николаем Силычем. Тот был охотник ходить с ружьем. Павел, как мы знаем, в детстве иногда бегивал за охотой, и как-то раз, идя с Николаем Силычем из гимназии, сказал ему о том (они всегда почти из гимназии ходили по одной дороге, хотя Павлу это было и не по пути).

- Ну, так что же - заходи как-нибудь; пойдем вместе! - сказал ему Николай Силыч.

- С великой готовностью, - отвечал Павел и на той же неделе вытребовал из деревни свое ружье и патронташ.

Затем они каждый почти праздник стали отправляться: Николай Силыч - в болотных сапогах, в чекмене и в черкесской шапке, нарочно для охоты купленной, а Павел - в своей безобразной гимназической шинели, подпоясанной кушаком, и в Ванькиных сапогах. Места, куда они ходили, были подгородные, следовательно, с совершенно почти выстрелянною дичью; а потому кровавых жертв охотники с собой приносили немного, но зато разговоров между ними происходило большое количество.

Юный герой мой сначала и не понимал хорошенько, зачем это Николай Силыч все больше в одну сторону склонял разговор.

- А что, ты слыхал, - говорил тот, как бы совершенно случайно и как бы более осматривая окрестность, - почем ныне хлеб покупают?

- Нет, Николай Силыч, у нас ведь хлеб некупленный - из деревни мне привозят, - отвечал Павел.

Лицо Дрозденки осклабилось в насмешливую улыбку и как бы свернулось несколько набок.

- Да, я и забыл, что ты паныч! Крестьянской слезой питаешься! проговорил он.

Павел невольно потупился.

- По рублю на базаре теперь продают за пуд, - продолжал Николай Силыч, - пять машин хотели было пристать к городу; по двадцати копеек за пуд обещали продавать - не позволили!

- Кто ж мог это не позволить? - спросил Павел.

- Начальство! - отвечал Николай Силыч. - Десять тысяч здешние торговцы дали за то губернатору и три тысячи полицеймейстеру.

Павел обмер от удивления.

- Этаких людей, - говорил он с свойственным юношам увлечением, - стоит поставить перед собой да и стрелять в них из этой винтовки.

- Попробуй! - сказал Николай Силыч и, взглянув Павлу прямо в лицо, захохотал.

- Попробую, когда нужно это будет! - произнес тот мрачно.

- Попробуй! - повторил Николай Силыч. - Тебя же сошлют на каторгу, а на место того вора пришлют другого, еще вористее; такая уж землица наша: что двор - то вор, что изба - то тяжба!

Николай Силыч был заклятый хохол и в душе ненавидел всех москалей вообще и всякое начальство в особенности.

Результатом этого разговора было то, что, когда вскоре после того губернатор и полицеймейстер проезжали мимо гимназии, Павел подговорил товарищей, и все они в один голос закричали в открытое окно: "Воры, воры!", так что те даже обернулись, но слов этих, конечно, на свой счет не приняли.

Другой раз Николай Силыч и Павел вышли за охотой в табельный день в самые обедни; колокола гудели во всех церквах. Николай Силыч только поеживался и делал свою искривленную, насмешливую улыбку.

- Что, отец Никита (отец Никита был законоучитель в гимназии), чай, вас все учит: повинуйтесь властям предлежащим! - заговорил он.

- Нет, - отвечал с улыбкой Павел, - он больше все насчет франтовства, франтить не велит; у меня волоса курчавые, а он говорит, что я завиваюсь, и все пристает, чтобы я остригся.

- Всегда, всегда наши попики вместе с немецкими унтерами брили и стригли народ! - произнес Николай Силыч ядовитейшим тоном.

- Про отца Никиту рассказывают, - начал Вихров (он знал, что ничем не может Николаю Силычу доставить такого удовольствия, как разными рассказами об отце Никите), - рассказывают, что он однажды взял трех своих любимых учеников - этого дурака Посолова, Персиянцева и Кригера - и говорит им потихоньку: "Пойдемте, говорит, на Семионовскую гору - я преображусь!"

Николай Силыч очень хорошо знал этот анекдот и даже сам сочинил его, но сделал вид, что как будто бы в первый раз его слышит, и только самодовольно подтвердил:

- Да, да!

- Потом он с теми же учениками, - продолжал Павел, - зашел нарочно в трактир и вдруг там спрашивает: "Дайте мне порцию акрид и дивиева меду!"

- Так, так! - подтверждал Николай Силыч, как бы очень заинтересованный, хотя и этот анекдот он тоже сочинил.

Дрозденко ненавидел и преследовал законоучителя, по преимуществу, за притворство его, - за желание представить из себя какого-то аскета, тогда как на самом деле было совсем не то!

В один из последних своих походов за охотой, Николай Силыч и Павел зашли верст за пятнадцать, прошли потом огромнейшее болото и не убили ничего; наконец они сели на кочки. Николай Силыч, от усталости и неудачи в охоте, был еще более обыкновенного в озлобленном расположении духа.

- А что, скажи ты мне, пан Прудиус, - начал он, обращаясь к Павлу, зачем у нас господин директор гимназии нашей существует? Может быть, затем, чтобы руководить учителями, сообщать нам методы, как вас надо учить, - видал ты это?

- Нет, не видал! - отвечал в насмешливом тоне Павел.

- Может быть, затем, - продолжал Николай Силыч ровным и бесстрастным голосом, - чтобы спрашивать вас на экзаменах и таким манером поверять ваши знания? - Видел это, может?

- И того не видал, - отвечал Павел.

- Так зачем же он существует? - спросил Николай Силыч.

- Для высшего надзора за порядком, полагаю! - сказал Павел в том же комическом тоне.

- Существует он, - продолжал Николай Силыч, - я полагаю, затем, чтобы красить полы и парты в гимназии. Везде у добрых людей красят краскою на масле, а он на квасу выкрасил, - выдумай-ка кто-нибудь другой!.. Химик он, должно быть, и технолог. Долго ли у вас краска на полу держалась?