Земля Санникова (илл. Г. Никольского) - Владимир Обручев

— Представление кончилось, занавес опущен, и пора уходить! — заметил Ордин.

— Уйдем от греха в палатку! — предложил Горохов. — И как вы себе хотите, Матвей Иванович, а все это — одно наваждение, марево, и земля эта, и леса, и луга, и звери. Вот увидите, завтра проснемся, ничего, кроме снега, не будет, и нам придется ворочаться поскорее.

— Ну ладно, прорицатель, завтра увидим, — ответил Горюнов.

Легли спать, но спали тревожно, потому что собаки по временам поднимали лай и визг, вероятно чуя каких-то не очень далеких животных.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ НА ЗЕМЛЕ САННИКОВА

Когда рассвело, туман еще не рассеялся; он был так густ, что в пяти шагах силуэт человека почти исчезал в молочно-белой мгле. Даже по соседству со стоянкой нужно было ходить очень осторожно, чтобы не свалиться с обрыва, находившегося в нескольких шагах от палатки. Приходилось ждать возможности идти дальше по гребню в поисках места для спуска. Развели огонь последними дровами, взятыми с Котельного, накормили собак, не торопясь позавтракали.

Судя по часам, солнце поднялось уже больше часа, но туман совершенно скрывал его; он, казалось, переливался через гребень, словно жидкий кисель, переполнивший огромную чашу впадины и стекавший через выщербленный край.

— Это дымит ваш вулкан, — острил Костяков. — Он действует по ночам; сначала загорелись огни, а потом повалил дым.

— Смейтесь, смейтесь, Павел Николаевич, — ответил Ордин. А все-таки эта впадина — вулкан, и это открытие не менее важно, чем нахождение самой Земли Санникова.

— Но разве могут быть вулканы среди полярных льдов? — спросил Костяков.

— Почему же нет! В южной полярной области есть даже действующие вулканы Эребус и Террор и несколько потухших. А в Ледовитом океане мы находим вулканические породы разного возраста и в Гренландии, и на Шпицбергене, и на Земле Франца-Иосифа и даже на ближайшем соседе Земли Санникова — острове Беннетта.

— Но это все очень старые.

— Не все. А Исландия с ее грандиозной вулканической деятельностью?

— Ну, этот вулкан заткнет за пояс все остальные по своим размерам, — заметил Горюнов. — Вот что заставляет меня пока сомневаться в правильности вашей гипотезы…

— Он действительно очень велик; я полагаю, он имеет километров двадцать в поперечном и сорок — пятьдесят в продольном направлении.

— А каковы размеры самых крупных кратеров, известных на Земле?

— Насколько помню, кратер Мауна-Лоа на Гавайских островах имеет около четырех километров, а Гунунг-Тенгер на Яве немного меньше шести километров в диаметре.

— Ну вот видите! Этому впору быть на Луне, а не на Земле, — заметил Костяков.

— На Луне он был бы самым заурядным, потому что там есть кратеры в шестьдесят, восемьдесят, сто и больше километров в диаметре; например, кратер Птоломея имеет сто шестьдесят один километр, Лянгренус — сто пятьдесят восемь, а в семьдесят-девяносто километров имеется больше десятка. Всего же на Луне насчитывают около тридцати тысяч кратеров.

— Должно быть, красивое зрелище представляла Луна, когда все они действовали!

Пока наши путешественники беседовали о Луне, солнце делало свое дело — и туман быстро начал редеть, поднимаясь вверх и превращаясь в тонкие пленки, которые постепенно таяли в воздухе. Скоро гребень настолько очистился, что можно было тронуться в путь, хотя впадина представляла еще молочно-белое море, поверхность которого медленно колебалась. Пошли дальше, уже на запад, согласно изгибу гребня, который продолжал понижаться. Наконец, незадолго до полудня, дошли до самого низкого места, за которым ясно было видно новое повышение.

— Если здесь нет спуска, то придется искать его далеко на северном конце впадины, — заявил Горюнов.

— Это будет очень печально, — заметил Ордин, — потому что дров у нас нет, а корма для собак хватит дня на три, не больше. Подошли к краю обрыва, чтобы осмотреть его внимательнее. Барометр показывал только сто двадцать метров над уровнем моря, и можно было надеяться, что при помощи веревок удастся спуститься с уступа на уступ.

— Ну вот вам и спуск! — воскликнул Горюнов, указывая вправо.

Все взглянули туда. Там тянулся от гребня в глубь впадины длинный снеговой откос, огромный сугроб, нанесенный пургами, наметавшими снег со стороны моря через самое низкое место гребня и отлагавшими его под защитой обрыва. Он спускался довольно круто в виде двускатной крыши с широким коньком, поднимаясь до самого края обрыва; правее и левее его видны были еще подобные сугробы, но не доходившие уже до повышавшегося гребня, так что только он один давал возможность спуска. Попробовали плотность снега — она оказалась вполне достаточной: нога погружалась только на четыре-пять сантиметров.

Так как уклон доходил до 40?, нарты нельзя было спускать с упряжкой. Отстегнули собак, достали веревки и, привязав их по две к каждой нарте, стали спускаться, удерживая нарту вдвоем. Пока две нарты спускались, Костяков остался наверху с третьей нартой и с собаками. Когда Горохов и Никифоров поднялись обратно, Костяков повел все три потяга собак вниз; пустить их одних было опасно, так как они могли немедленно увлечься погоней за какой-нибудь дичью. Но вести тридцать собак вниз по уклону — нелегкая задача; увидев внизу нарты и людей, собаки помчались так быстро, что Костяков не удержался на ногах, упал ничком и покатился на животе по всему откосу, вздымая тучу снежной пыли, к общему удовольствию зрителей вверху и внизу.

Закончив спуск, осмотрелись кругом. Почва вокруг подножия сугробов была совершенно обнажена. Сюда солнце начинало заглядывать в самые летние дни и со стороны севера, то есть собственно ночью, когда оно стояло низко и грело слабо. Снег, вероятно, долго не таял, и растительность не могла развиваться. Но шагах в тридцати от конца сугробов среди плит и обломков базальта, рассеянных по поверхности почвы, зеленел мох и карликовые цветы раскрывали свои первые лепестки. Немного дальше видны были стелющиеся кустики, еще обнаженные, а затем в полукилометре — более высокие и густые, чуть подернутые зеленью. За ними уже темнела стена невысокого леса. За обедом или, вернее, за закуской с чаем, сваренным на остатке дров, найденных по нартам, обсуждали важный вопрос — как двигаться дальше. Байдара, нарты, собаки уже не были нужны, так как в котловине не было ни снега, ни достаточно больших рек для плавания. Вести с собой тридцать собак и заботиться об их корме было слишком стеснительно для передвижения. Ввиду обилия дичи собаки доставили бы много хлопот, разбегаясь для ее преследования, а вести их на привязи — значило бы все внимание уделять им и занять трех членов экспедиции этой непроизводительной работой. Запрячь собак в нарты и ехать на них по траве и по лесам — это значило стереть дочиста полозья нарт и сделать их негодными для обратного пути через льды, а также измотать собак трудной работой.