Подсказки пифии - Эрик Аксл Сунд

– Конечно. Давай.

Каролина откинулась на спинку стула, потянулась, расправляя спину, и начала рассказывать, а София, не в силах удержаться, изучала ее грудь, непропорционально большую на хрупком теле.

Сшита на скорую руку, подумала она. Как и они сами.

– Это будет бомба, – драматически объявила Каролина. – Очень многие плохо обходились со мной, и теперь я собираюсь поквитаться. Среди прочих есть там одна знаменитость, богатая свинья, о которой мне есть что сказать.

Она огляделась, нагнулась вперед и щитком приложила ладонь ко рту. София перегнулась через столик, собираясь слушать. Когда Каролина прошептала имя и причину, по которой изложенные ею сведения станут бомбой, София не удивилась – скорее, встревожилась. От имени за версту пахло проблемами.

– Ты уверена, что издательство тебя прикроет?

– Железно. И мне еще есть что рассказать. – Теперь Каролина уже не шептала. – Как тебе известно, у меня есть некоторый опыт в кино.

Сколько опыта можно нынче приобрести, снявшись в десятке порнофильмов за два месяца, ехидно подумала София.

– Для меня это пройденный этап, – самоуверенно добавила девица. – В основном все было норм, хотя попадались мутные типы… Среди прочих – один легавый…

Каролина замолчала, ожидая реакции Софии.

– Вот как… Полицейский? И кто же?

– Я не называю его в книге, но те, кто его знают, сразу все поймут, – с нажимом сказала Каролина. – В этом-то все и дело, так что как только пойдут разговоры – он попался.

О боже, подумала София. О чем ты толкуешь, девочка?

– Ты о чем? Он причинил тебе какой-то вред?

Каролина фыркнула, вытащила жвачку изо рта и намотала на палец.

– Нет… Не мне, бедняжке. Другие – да, а он – нет. Он-то вообще такой порядочный. Про него и не подумаешь, что он имеет дело с детской порнографией.

Ах, вот в чем дело, подумала София. Будет ли этому конец?

– Ты сказала – имеет дело с порнографией? Откуда ты знаешь?

– Я могу доказать, что он продает порно педофилам. Я сама видела у него в компьютере. – Каролина сплющила жвачку салфеткой и пожала плечами. – Ну и когда книжка выйдет, копу капут.

София поразилась способности этой девушки отряхнуться и идти дальше. От одного к другому с единственной целью. Пробиться в знаменитости.

Продать себя каким угодно способом.

София не могла не согласиться с теми, кто называл это предпринимательской жилкой.

Она задумалась о самой себе и своих отчаянных попытках сделать из себя нечто противоположное. Таить свою идентичность от всех и ни при каких обстоятельствах не раскрывать, кто она такая. Скрывать это даже от себя самой.

Сегодня все едва не полетело в тартарары.

Ее мысли прервал звонок – звонил телефон Каролины. После короткого разговора та виновато посмотрела на Софию и объяснила, что издатель хочет встретиться с ней и ей надо идти.

И Каролина Гланц исчезла так же внезапно, как возникла.

Все ее существо заставляло и мужчин, и женщин оборачиваться на нее, и когда она уже скрылась из виду, за ней, как за плугом, протянулась борозда любопытных взглядов – от кафе до самого выхода.

София поняла: это именно то, чего хочется ей самой. Вот она я. Смотрите на меня. Дайте мне ваше внимание – и я отдам вам все мои тайны.

Она решила посидеть еще немного, хотя бы пока волосы не просохнут как следует, и чем больше она думала о Каролине Гланц, тем больше убеждалась в одном.

Она завидовала этой девице.

Инъекции красоты действуют как маскарадная маска. Скрытая за слоем штукатурки и силиконом, Каролина Гланц разоблачала себя. Маска придавала ей смелости, позволяя сыграть всю шкалу образов, от вульгарной дурочки-простушки до язвительной интеллектуалки. София нисколько не сомневалась, что Каролина на самом деле – очень, очень умная целеустремленная особа; из головы не шла Долли Партон. Тот же типаж: кукла Барби, но с мозгами. В действиях Каролины была логика, инстинктивная логика, которая шла из самого нутра. Каролина знала, какими путями идти, чтобы предъявить себя миру.

В отличие от меня, подумала София.

Она знала, что внутри у нее идет непрекращающийся бал-маскарад, действующие лица которого противоположны друг другу настолько, что вместе не могут составлять единую человеческую личность. Как ни дико это звучит, но Каролина Гланц со своей сконструированной внешностью – более настоящая и цельная, чем ей, Софии, когда-либо удастся стать.

Никакой меня просто не существует, подумала она.

Шум в голове вернулся. Голоса и лица неслись потоком. Они были одновременно внутри и снаружи.

Она бессмысленно разглядывала людей, входящих в кафе, движущихся к выходам, а минуту спустя видела, как тела несутся через помещение, точно в ускоренной съемке, где машины проносятся мимо длинными размытыми штрихами разного цвета. Она могла сделать стоп-кадр и рассматривать их лица, одно за одним.

Две светловолосые девушки прошли к выходу из галереи, каждая с собачкой на поводке. Обернувшись, они укоризненно посмотрели на нее. Девушки поразительно походили на Ханну и Йессику.

Два человека как три человека, подумала София. Или, скорее, три частичных человека.

Трудяге, Аналитику и Зануде послужили прообразами ее прежние соученицы, Ханна Эстлунд и Йессика Фриберг. Две совершенно одинаковые девочки, которые, как зеркало, отражали себя самих и друг друга. Как одна безвольная тень одного человека.

Как девочка с собакой. Покорное стайное существо, которое делает, как другие, как было приказано. Убирает в комнате, хотя уборки не требуется, готовит бессмысленные задания по математике, прилежно учится – и тут же ноет, как это тяжело.

Виктория задействовала эти части личности, чтобы избежать убивающих мозг занятий, но они также служили заменителем ее собственных чувств, которые ей не нравились.

“Я лучше знаю”, пессимизм и мелочность. Подчиняться без вопросов, быть покорной, подхалимничать, заискивать. Быть одной из многих в стае умненьких блондинок. Те же качества, которые Виктория видела и у Ханны с Йессикой.

Трудяга, Аналитик и Зануда больше ничего не значили для нее. С теми тривиальными качествами, которые они олицетворяли, она теперь была в состоянии справиться сама. Главное в процессе созревания было или оставить, или принять свои банальные стороны.

Этому должна научиться даже собака.

Домой, подумала она. Мне надо домой.

Нигде

Ульрика Вендин не знала, сколько времени пролежала, крепко связанная, в сухой жаркой комнате. Из-за темноты чувство времени выключилось почти сразу, к тому же раны заживали тяжело, и ей казалось, что большую часть времени она спит.

Звуки, которые она слышала раньше и приняла за шум лифта, утихли. Тишина теперь была такой же плотной, как темнота.

Или нет?

Довольно скоро Ульрике начало мерещиться разное. Что она слышит голоса. Что где-то льется вода, чистое журчание. Но Ульрика подозревала, что этот звук – у нее в голове.

Иногда она приходила в себя, потому что больше не чувствовала своего тела. Из-за отсутствия зрительных впечатлений ей казалось, что она плавает в вакууме и парит, невесомая, ничего не ощущая, в абсолютной темноте и тишине.

Она понимала, что должна как можно скорее освободить руки, скрученные скотчем за спиной, иначе они перестанут действовать. С огромным трудом ей удавалось иногда приподняться, чтобы пошевелить ими, и тогда чувствительность возвращалась. Но перерывы между этими сеансами становились все дольше, к тому же ее движения ограничивали металлические прутья, протянувшиеся в нескольких сантиметрах над ее грудью и коленями.

Ульрика снова выгнула шею и посмотрела вверх. Полоска света была там же, только, кажется, немного побледнела.

Может, все, что здесь, внутри, наконец сольется и станет одинаково серым?

Трубы и паровой котел иногда казались плоскими, словно были нарисованы на стене.

К тому же здесь не было никаких движущихся предметов, что тоже беспокоило Ульрику.

Неужели все на самом деле оптический обман? Неужели она видит картинки, порожденные ее собственным мозгом?

Ульрика дернула головой, словно чтобы освободиться от этих мыслей. Есть вещи пострашнее. Например, жажда. Жажда хуже голода, который то появляется, то исчезает.

От жажды постоянно жгло в глотке, обезвоживание ускорялось стоявшей в помещении жарой и слезами Ульрики.

Единственным способом усилить слюноотделение было провести языком по скотчу, которым был заклеен ее рот. Ульрике делалось дурно от едкого вкуса клея, но через равные промежутки времени она облизывала губы изнутри, вдоль скотча, который немного отошел на углах рта и на верхней губе.

Если бы слюны стало достаточно, он бы вообще отклеился.