Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли - Виктор Кротов

Папа (пока был с нами), мама и мы, трое братьев, принаряженные, выходили на Девичку. «Большой королевский выход», – обязательно произносил кто-нибудь из родителей с торжественным удовлетворением. Порою выходили и дедушка с бабушкой, но они на Девичке и оставались, усевшись где-нибудь на лавочке. А мы, побыв рядом с ними, пообщавшись со знакомыми (этим занимались взрослые) на многолюдной в этот день, праздничной Девичке, отправлялись дальше, к Зубовской площади.

На Большой Пироговской стояла длинная колонна демонстрантов – с плакатами, с флагами, с красными ленточками на груди. Кое-где случался гармонист, под аккомпанемент которого некоторые плясали. Ближе к Садовому Кольцу, к Зубовской площади праздничного народа становилось всё больше. Чаще встречались продавцы-разносчики. Продавали круглые разноцветные воздушные шарики, летучие или нелетучие, петушков на палочке, простенькие флажки, надувные гуделки «уди-уди», китайские разворачивающиеся веера и прочие раскладные украшения того же типа (то получался шар, то три шарика поменьше). Ещё продавали мячики на резинке и смешно прыгающих (тоже на резинке) глиняных обезьянок с лапками на пружинках. Не знаю, частные ли это были продавцы, а если да, то как они уживались с запретом частного предпринимательства. Конечно, каждому из детей что-нибудь покупали. Мы медленно шли (младший Максимка до поры до времени был в коляске) от Министерства бумажной промышленности на Зубовской до метро «Парк культуры».

Потом начиналось главное зрелище: возвращение войск с парада. На самом параде, мы, естественно, никогда не бывали – это являлось большой привилегией, – но и не жалели об этом. По Крымскому мосту на Садовое Кольцо выезжали моторизованные войска: танки, бронемашины, грузовики с военными, автомобили с командирами и прочее. Все действующие лица были ещё в парадном настроении, но вели себя попроще, чем на Красной площади: улыбались, всем махали руками. Им дарили цветы, флажки, шарики. Это было больше похоже на вход войск в освобождённый город, без парадного официоза. Однажды я даже подсадил маленького Максимку на что-то бронированное (его бережно взял на руки один из военных), и он – к своему и моему восторгу – проехал так целый квартал, пока колонна в очередной раз не приостановилась, тогда я получил брата обратно.

К вечеру на маленькой площади перед клубом «Каучук»61, по соседству с нашим домом, происходило «народное гуляние». На эстраде, расположенной на крыше входной части клуба, выступали артисты, пели и плясали. Машины не ездили, народ глазел на представление, потом публика танцевала. Бывало, что на ограде нашего двора со стороны площади сооружали экран и показывали на нём бесплатное кино.

Но дома у нас был свой праздник, так что мы в гулянии не участвовали. Накануне бабушка готовила всякое вкусное, пекла пироги и пирожки. Обычно к ней на помощь приезжала тётя Фаня62, дедушкина сестра. Мама готовила свой фирменный «наполеон», иногда ещё что-то. Приезжали гости: тётя Дея с семьей, другие родственники. Часто меня посылали в киоск купить «торт-мороженое» или два больших брикета пломбира.

Застольями дома отмечали и дни рождения, и Новый год. Основным напитком для детей и взрослых была газировка: «Дюшес», «Крем-сода», «Крюшон» и так далее – в пол-литровых стеклянных бутылках. Взрослые пили и вино, но немного. Водки не было.

Самым желанным, самым важным в семье праздником был Новый год. Настоящая ёлка была у нас в комнате, а у бабушки с дедушкой стояла искусственная ёлка-малютка, для которой имелся специальный набор миниатюрных ёлочных игрушек (в точности как настоящие). На нашей ёлке магазинные игрушки (их было немного) соседствовали с самодельными – флажками, фонариками и прочими результатами творчества к прошлым новогодним праздникам. Что-то новенькое мы делали для наступающего Нового года.

Вечером являлся Дед Мороз. Постепенно, по мере взросления, каждый из детей делал открытие, что это наш дедушка, облачённый в старую шубу. Но даже после этого открытия Дед Мороз пользовался всеобщим признанием. На ночь мы, дети, выставляли обувь, в которой наутро всегда оказывались орехи (обычно фундук).

Вызывают ли у меня ностальгию праздники детства? Нет. Это всё равно, что пытаться влезть в штанишки с лямочками.

Семейные праздники приятно вспомнить. Не застолья (хотя бабушка и тетя Фаня готовили вкусно), а ощущение большой семьи. На одной из старых праздничных фотографий стоит мама с нами, тремя сыновьями, на фоне большой афиши, рекламы фильма, с крупной надписью «Большая семья»63…

А советские праздники сейчас воспринимаются совсем по-другому. На воспоминания о танках, идущих с парада, наложились более поздние эмоции, связанные с вводом советских танков в Прагу в 1968 году64 (а до неё, в 1956 году, было подавление восстания в Венгрии, о чём я узнал лишь из книг). Ещё с тоской припоминаешь чрезмерную стандартизированность тогдашней окружающей жизни. Всё было одинаковым, унифицированным – и в будни, и в праздники. Одежда, игрушки, машины на улицах, праздничное оформление…

Что осталось

«Что остаётся от свечки, когда она догорела?» – спрашивает Алиса в Стране Чудес, героиня сказки Льюиса Кэролла. «Что остаётся от сказки потом, после того, как её рассказали?» – спрашивает Владимир Высоцкий в песне из мюзикла об Алисе65.

Что остаётся от детства после того, как оно прошло? Остаётся на всю жизнь? – спрошу я сам себя.

Самый очевидный ответ – память. То, о чём рассказывает эта глава. Но хочется копнуть глубже. Попробовать разглядеть следы детства в характере, в представлениях о жизни.

Первое, что здесь различимо, – это свобода. Да, у мальчика, предпочитающего сидеть дома, была уйма свободы, которая впитывалась в душу. Я мог свободно думать, читать, пробовать то, что мне было интересно.

Запомнилось, как отец вручил мне подростковый велосипед. До этого у меня был детский, не самый маленький, не трёхколёсный. Но новый «Орлёнок», на котором я делал первый круг по двору (отец бежал рядом, подстраховывая), удивлял меня своим большим колесом, с оранжевой, ещё не запачканной покрышкой, выкатывающим меня в какое-то новое измерение жизни.

В детстве это случалось неоднократно – выкатывание в новое измерение жизни.

Не менее важным было ощущение любви, которой я был окружён. Не той слепой экзальтированности, которая впадает в панику при всяком «не так», а душевно углублённой, внешне спокойной радости, что ты есть, ты рядом, с тобой хорошо.

Надёжность и целостность семьи (даже когда отца арестовали, семья осталась единой) стала для меня неким архетипом. Всю жизнь потом я ощущал себя однолюбом и семьянином – и, наконец, стал им, хотя путь к этому состоянию оказался непростым, с резкими разворотами.

Осталось ли это ощущение семейной любви у моих детей?.. Не мне отвечать на этот вопрос.

Большое значение для меня всегда имели братья и то, что я был для них старшим. Позже, в отрочестве, это приучало к заботе и ответственности. Но в детстве важно было само присутствие рядом младших, для которых жизнь выглядит совсем иначе.

Им, наверное, пришлось хуже. Комплекс младшего брата (когда неминуемо слышишь, что ты ещё маленький и старшим можно то, чего пока нельзя тебе), а тем более комплекс среднего брата (когда слышишь и это, и что младшему можно то, чего уже нельзя тебе) сказываются на характере…

Братья всегда были для меня чем-то органичным, естественной частью жизни. Хотя с возрастом наши судьбы расходились и отношения в какой-то степени отчуждались, но ранняя соединённость осталась удивительным ключиком ко взаимопониманию, который действует до сих пор.

Наверняка от многих других зёрнышек детства протянулись ростки длиной во всю жизнь. Но и для следующих глав надо что-то оставить.

Спасибо детству и судьбе за всё, что мне досталось. Хотелось бы мне в достаточной степени «отработать» полученное.

Тридцать пятая была первой

Да, для меня она стала первой, начальной, первоначальной школой66. Какой она мне запомнилась?..

В ней присутствовало что-то армейское, особенно в самом начале, когда ещё сохранялось раздельное обучение67. Вскоре обучение стало совместным, но сохранилось ощущение некоторой солдатской повинности – хотя и в детском, игрушечном масштабе.

Наша учительница, Зоя Александровна, вполне годилась в сержанты или старшины: квадратная, неулыбчивая, блюдущая дисциплину… и всё, больше ничего о ней сказать не могу.

Армейскую тональность подчёркивала форма: гимнастёрка, ремень с большой пряжкой бронзового цвета, такие же пуговицы, подшивной белый воротничок. Девочки тоже в униформе – коричневые платья, черные фартуки (белые по праздникам).