Истории 80-го танкового - Сергей Владимирович Сороковиков

Вход не удержали. Стали откатываться внутрь здания. Метр за метром. Нацистов клали штабелями. Они полностью обдолбанные шли, это не новость, но легче не было. Плохо. Мы каждые три метра сдавали жизнью одного своего. Двадцать метров. Семь пацанов. На сколько разменяли? Непонятно, да оно и по барабану, не та математика, чтобы такой ценой успех мерить. В какой-то момент у укров что-то сломалось. Навал резко прекратился, даже закралось: «Кончились они, что ли?» Нет, без подарков. Перегруппировываются, скоро снова пойдут, а пока не дают расслабиться, с пулемётов без остановки весь коридор простреливают. Как один ленту отстреляет, две секунды на смену, второй в работу. Это все, чтобы у нас идей выскочить не возникало.

Штурмы в этом коридоре полегли все. Все семеро. Нас пятеро. В торцевой комнате по коридору. Один триста. Два полрожка. И спасительная граната, на всех на пятерых. Нам хватит, мы уже всё продумали, кучкуемся. С гранатой не торопимся, на гранату свои секунды найдем, а вот оставшиеся два полрожка требуется не в белый свет — в копеечку, их нужно зряче, в аккурат по цели. Запал до упора довернули, у чеки усики разогнуты, все готово. Ждём. Было бы тихо, если б только вот не пулемёт в коридоре, глухо так, как будто бубен из-под земли бум, бум, бум, бум, бум, бум, бум… Ждём.

Рация! Рация ожила! Командир штурмовой группы! Знаю его. Рыба! Ры-ы-ы-ба-а-а! Ты где! Бл… «ин»! Ходишь. Или он плавает? Ры-ы-ыбба-а-а! Сука! Помогай, вытаскивай нас. Сто процентов, все твои грехи зачтутся! Африку, Бахмут помнишь? Все тебе зачтётся, клянусь, все! Да, я, именно! Угадал, гадатель хренов. Давай Рыба-а-а-а! У тебя нас вытаскивать, на решение секунд сорок у тебя. Как новый навал пойдет, нам остаток БК отстрелять пять секунд, потом, потом, потом только граната, всем пятерым. Ты с тыла зайдешь, не ждут они. Красиво все будет, Ры-ы-ыба-а-а!

Сложно сказать, хороший день или нет. Если по задаче смотреть, день хороший, задачу мы выполнили, здесь без вопросов. И вышли… Почти. Но семь штурмов остались там, в коридоре. Один наш, из разведки, он раньше, ещё в лесополке, когда миномётом утюжили. Трёхэтажку зачистили, и штурмы, новая группа, там закрепились. После все тела забрали. За нашим сходили. Спасибо вам, пацаны, всем семерым спасибо. Товарищу нашему спасибо, на себя мину взял. Рыба, радость моя, в ножки к тебе, ты мне за Бахмут всё вернул, с плюсом. В расчете, короче. Только вот, как мне теперь с моими долгами? Я отдам. Сто процентов. Кому?..

Мишки

Где он? Вот он, со мной. Нашарил, схватил рукой, сжал. Так спокойнее. Целый. Хорошо. Практически целый. Немного шкурку порвал. Не страшно, зашью. Мишка был на карабине, пристегнут к рюкзаку. Рюкзак пришлось скинуть и бросить в окопе. Когда меня потащили, Мишку схватить успел, но карабин отстегивать времени не было, сорвал, и его плюшевая шкурка не вынесла такого грубого обращения. Немного, маленький треугольник, язычком теперь болтался. Зашить легко. Ему не будет больно.

Группой, вчетвером, в патруле на обход, не передок. Красиво нас подловили. Квадрик не видели. Накрыли миномётами, прилёты пошли, часто, кругом земля вздыбилась. Как засвистело, рванули с обозначенной тропы в окоп, рядом, ещё до первого разрыва. На звук среагировали, поэтому и жив ещё. Может, и сто двадцать. Восемьдесят два — это минимум. До окопа было совсем недалеко, и всё было бы отлично, если бы не мины-лепестки. От разведанной тропы до окопа много этих лепестков рассыпано. Но вариантов не оставалось, на открытке не выжить, вообще без шансов. На земле мины теоретически можно проскочить, смотри внимательно, шагай аккуратно. Если готов на вдумчивость, под миномётным обстрелом. А ведь почти получилось. Жаль, одного прыжка не хватило.

Свой подрыв слышал. Глухой хлопок. Потом толчок, и тело куда-то швырнуло. Сразу боли не было. Вроде сознание не терял. Если и терял, то не помню. Жгут мотал. Или я, или кто моими руками. Я почти со стороны смотрел, как руки турникет накручивают. Даже не понимал, где это происходит и почему именно на ноге. Боль пришла потом, когда эвакуационная группа вытаскивала из окопа. Помню, раскаленным железом стопу прожгло. Не было там никакого раскалённого железа, это понятно, но боль такая. Орал им, просил: «Промедол вколи, бл… блин». Сержант, вроде сержант, говорил: «Уже, первым делом, нельзя больше».

Сука! Как больно. Не сержант «сука», боль — «сука». Вообще «сука!». Нога есть или нет? Едем, не несут, в кузове едем — значит, вытащили, значит, везут в пункт эвакуации, в медроту едем.

— Сержант! Как тебя?

— Миша.

— Мишка? Это зашибись. Вон со мной друг, тоже Мишка. Миша, остальные где? Миша, где остальные? Миша, нога у меня есть? Честно скажи.

Молчит. Почему молчит-то? Рядом лежат. Мои? Живы? А этот молчит. Раз меня вытащили, не могли остальных оставить. Пот глаза залил, мутно всё вокруг, не вижу ни хрена. Но кажется, с кем был, они вот они, все рядом. Уже легче. Нужно ногой пошевелить. Сука-а-а! Больно-то как. Значит, есть. Если бы не было, неоткуда бы быть такой боли. Боль, она, значит, ногу порвало, но она есть. Не, есть, есть. Пусть он молчит.

Сержант наклонился, ослабил жгут. Сразу боль ушла. Так хорошо. Без жгута легче. Даже дыхание выровнялось. Где Мишка? Который плюшевый. Вот он, я его не отпускал. Игрушка. Сын прислал. Мишка, большой, до локтя в длину, в карман не спрячешь, поэтому жил пристегнутый к рюкзаку. Не, не талисман. Он не мог меня хранить, ребёнок ещё, я его хранил. Собой закрывал. Дурак? Нет? Не знаю. Но в окопе, когда под обстрелом, всегда Мишку с рюкзака снимал и прятал, под себя прижимал. Как оно оказалось, вдвоём легче прилёты переживать.

С ним мы часто говорили. Особенно во время отдыха. Любого. Если короткий, то парой фраз перекидывались, длинный — могли долго разговаривать. Про дом вспоминали. Семью. Мы с Мишкой оба по ним скучаем. Очень сильно. Мочи нет скучаем. Мишка в себе хранил тепло. От сына. От жены моей. Она его тоже в руках держала. Целовала. Запах их он на себе хранит. Мишка никогда не пах ни порохом, ни дымом, от него всегда пахло домом. Моим домом. Любимой. Любимыми.

Хорошо было прислониться спиной к стенке в окопе там или к дереву на привале, одной рукой прижмешь плюшевое тело, в другой кружка с горячим. И вспоминать. Рассказывал ему про нас всех.