Фавориты и фаворитки царского двора - Александр Николаевич Боханов

властных амбиций Нелидова не проявляла, что, впрочем, не помешало Цесаревне напрямую обратиться за помощью к Императрице. Этот свой шаг она не согласовало с Павлом, что не прибавило его к ней расположения.

Екатерина могла торжествовать. Наконец-то она добилась роли арбитра во внутрисемейной жизни Павла: это единственная сфера, куда ранее доступ ей был закрыт. Цесаревна умоляла Императрицу удалить Нелидову и получила урок «царской мудрости». Она подвела невестку к зеркалу и изрекла: «Посмотри, какая ты красавица, а соперница твоя мелкий монстр; перестань кручиниться и будь уверена в своих прелестях». Нелидова осталась фрейлиной при Малом дворе еще на несколько месяцев.

Павел Петрович в силу своего бурного темперамента не мог долго выносить укоры и сетования жены, но особенно ее конспирации с матерью. Весной 1792 года он имел бурное объяснение с Марией Федоровной, а затем покинул Петербург и уехал в Гатчину. Это была первая серьезная размолвка в их семейной жизни. Теперь уже у Нелидовой не оставалось никакого выбора; она должна была удалиться, так как почти все бросали ей упреки в разрушении счастливого семейного союза. Через две неделе после рождения у Марии Федоровны дочери Ольги, 25 июня, Екатерина Нелидова подала Императрице прошение об отставке и дозволении поселиться на жительство в Смольном монастыре. Павел Петрович воспринял поступок своего друга как страшное огорчение и умолил Нелидову взять прошение обратно. В свою очередь, Мария Федоровна увидела в этом поступке только «комедию».

Сохранилось письмо Александра Куракина, которое он отправил Павлу Петровичу из своей саратовской ссылки после получения известия об уходе Нелидовой. «Новость, которую Вы изволили сообщить мне, мой дорогой повелитель, – писал князь, – озадачила меня. Возможно ли, чтобы наша приятельница, после стольких опытов нашей дружбы и Вашей доверенности, дозволила себе возыметь намерение Вас покинуть? И как она могла при этом решиться на представление письма Императрице, без Вашего ведома? Мне знакомы ее ум и чувствительность, а чем более я думаю, тем понятней для меня причины, столь внезапно побудившие ее к тому. Во всяком случае я рад, что дело не состоялось и что Вы не испытали неудовольствия лишиться общества, к которому привыкли».

Нелидова всей душой была предана Павлу Петровичу. Он был единственный человек на свете, ради которого она готова была пожертвовать жизнью. Но таковая жертва не требовалась. Требовалось же совсем иное: присутствовать на каждодневном испытании чувств, ума и самообладания. Нелидова имела развитое чувство собственного достоинства, а это заведомо делало ее персоной малопригодной для придворной жизни.

Павел Петрович ей доверял. Это была единственная причина, удерживавшая Екатерину Ивановну на фрейлинской службе. Но с некоторых пор она стала замечать, что ее дорогой друг начинал спорить с ней по пустякам, не хотел слушать никаких суждений, не совпадавших с его собственными. Нелидова была снисходительной; она слишком хорошо знала, в атмосфере какого невероятного напряжения ему приходилось существовать каждодневно многие годы. Она сама эта видела и понимала всю глубину человеческой трагедии, которую олицетворял ее «дорогой друг».

Однако любая снисходительность имеет свои пределы. Нелидова совершенно не хотела превращаться в придворную «куклу для битья». Она прекрасно знала клевету, которой окружили ее имя в Петербурге. Она не придавала ей значения, поскольку сердце ее не было замутнено неправдой, ум – интригами. Самое же главное: ей доверял тот, кого она чтила беспредельно, тот, чей образ для нее навсегда запечатлелся в портрете благородного рыцаря. Она тяжело переживала, когда нарушилось многолетнее взаимное молчаливое взаимопонимание. Князю Куракину в начале 1793 года признавалась в письме: «Различные сцены, которые происходят у меня пред глазами, для меня так непонятны, что я вижу, что сердце этого человека – лабиринт для меня. Я не сделаю ничего, чем бы я боялась скомпрометировать своих друзей, но я решилась, и даю в том клятву пред Богом, сделать вторую попытку удалиться от Двора».

Клятва перед Богом – самая высшая и непреложная клятва из всех возможных. Для Нелидовой, которая принадлежала Вере Христовой всем сердцем и всем помышлением, выбор был уже окончательным. Она поняла, что Павлу ее душевная привязанность не требуется, а Мария Федоровна вообще воспринимала ее с холодной отстраненностью. А при таких условиях находиться каждый день в кругу семьи, где ты не чувствуешь к себе расположения, было непереносимо.

В сентябре 1793 года Нелидова подала просьбу об отставке, которая была принята Императрицей. Ей было выплачено значительное денежное вознаграждение, назначена пожизненная пенсия, и она получила право жить при Смольном институте, где прошли годы детства и юности.

Павел Петрович вначале был категорически против отставки, но поняв, что решение бесповоротно и уже санкционировано Императрицей, смирился. Нелидова сообщала Куракину: «Друг наш (Павел), я не могу отрицать этого, был чрезвычайно взволнован и огорчен моим поступком и особенно его успехом в более сильной степени, чем я желала бы видеть это… (но) теперь он несравненно спокойней». Цесаревич выдвинул два условия-просьбы, которые Нелидова приняла: во‑первых, часто бывать у него в Петербурге и, во‑вторых, гостить у него летом в Гатчине и Павловске.

Поступок Нелидовой открыл глаза и Марии Федоровне, и она резко изменила свои былые представления, начав воспринимать бывшую свою фрейлину не как хитроумную «мадам де Ментенон», а как преданного друга семьи, которых у них с Павлом было совсем немного. В конце концов от удаления Нелидовой выиграли третьи лица, а совсем не Мария Федоровна.

Граф Николай Петрович Шереметев.

Гравюра Дж. Уокера. 1799

Отношения между Павлом Петровичем и Нелидовой не завершились после ее удаления в Смольный. Лето 1794 года она провела с великокняжеской четой в Павловске. Мария Федоровна приняла ее теперь с большим расположением, хотя ее все время волновала мысль, как это воспримут при Большом дворе. Она вообще считала, что по отношению к Императрице следует придерживаться только одной линии поведения: покорность, покорность и еще раз покорность.

Павел Петрович так не считал и не находил нужным безропотно сносить укоры и притеснения. Его в этом целиком поддерживала и Екатерина Нелидова, уверенная, что Цесаревич имеет право на собственное мнение, имеет право иметь особую точку зрения. Именно в этом Мария Федоровна и усматривала теперь главную опасность. Как писала она Плещееву в 1794 году: «Настоящее жестоко, но будущее внушает мне ужас, потому что, если мужа моего постигнет несчастье, то не он один подвергнется ему, но и я вместе с ним». Однако Мария Федоровна не могла не признать, что Нелидова умеет умиротворяюще влиять на Павла в минуты его гнева.

Отношения между двумя женщинами еще более укрепились после восшествия