Кузьма Минин на фоне Смутного времени - Валерий Перхавко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От голода страдали и в Новгородской земле, и в Нижнем Новгороде, и в Твери, и в северных уездах Европейской части России (о чем, в частности, свидетельствует писцовая книга Яренского узда, в которой зафиксированы десятки сгинувших голодной смертью крестьян). Вместе с тем даже при самом внимательном изучении писцовой книги 1602–1603 гг. Казанского уезда не удается найти хотя бы один намек на голод, если не считать объяснения отсутствия при переписи жителей одной из деревень их поездкой «в Казань с хлебом»{209}. Зная, несомненно, о существенном росте цен на зерно и возможности получить хорошую выручку, они отправились туда продавать излишки зерна. В меньшей степени голод ощущался в Северской земле, под Курском, где погодные условия позволили собрать нормальный урожай и где цены на зерно не поднялись слишком высоко. Поэтому туда, а также в Москву (в надежде на царскую милостыню) устремились толпы голодных — крестьян, холопов, мелких ремесленников.
Запасы зерна, конечно, имелись и в хозяйствах светских феодалов, и в монастырских житницах, и в купеческих закромах. Даже сам патриарх Иов, «имея большой запас хлеба, объявил, что не хочет продавать зерно, за которое должны будут дать еще больше денег». А цены на хлеб с 1601 по 1603 г. подскочили в 20–25 раз, что сделало его недоступным для бедноты.
Вот какая динамика роста цен на зерно в 1601–1603 гг. представлена в Псковской 3-й летописи:
Четверть включала 2 осмины, или 6–8 пудов, или 8 четвериков, или 96–108 кг, или четвертую часть кади. Менее достоверной представляется лаконичная запись из Бельского летописца, согласно которой и рожь, и ячмень, и пшеницу тогда продавали по одной цене — по 2 рубля за четверть.
По свидетельству Пискаревского летописца, помещенному под 7109 (1601) г., когда «учинился глад хлебной» и людям приходилось покупать «кадь ржи в четыре рубли и выше на Москве и по всем градом», царь Борис Годунов устроил массовые раздачи хлеба и «велел давати милостыню всяким требующим, и на всякой день даваше по триста и по четыреста Рублев, и выше»{210}.
Обезумевшие от голода бедняки питались летом липовым листом, березовой корой, падалью, умирали сотнями от голода и вынуждены были отдавать в кабалу своих детей, дабы спасти их жизнь. В ряде случаев дело доходило до людоедства{211}.
На фоне систематического недоедания, приема эрзац-пищи и истощения организма возникли массовые заболевания. В Галичском летописце сообщается о распространении смертельных болезней зимой и весной 1602 г. в северных уездах Европейской части России, где люди страдали «корчевинною скорбию и с умом смешивалися и мерли»{212}. Мы не можем, к сожалению, установить характер этого заболевания, проявлявшегося в судорожных спазмах. Как отметил, описывая страдания голодающих, голландский коммерсант Исаак Масса, от негодной «пищи животы у них становились толстые, как у коров, и постигала их жалкая смерть; зимой случались с ними странные обмороки, и они в беспамятстве падали на землю», тогда «на всех дорогах лежали люди, помершие от голода, и тела их пожирали волки и лисицы, также собаки и другие животные»{213}. В Кратком Московском летописце (вторая редакция по Академическому списку) под 1603 г. помещена лаконичная информация: «…бысть по всей Руской земли мор велик, якоже многие грады и селы опустели»{214}.
В августе 1602 г. король Дании Христиан IV, согласившись на брак своего младшего брата герцога Ганса Шлезвиг-Голштинского с царской дочкой Ксенией Борисовной Годуновой, отправил его в Россию в составе посольства во главе с Акселем Гюльденстиерне. Датский посол вел подробный дневник, в котором отчасти отразилась хроника сильнейшего голода и эпидемии чумы в России и соседней с ней Прибалтике. Чуть больше недели понадобилось путешественникам, чтобы доплыть из Копенгагена до Нарвы. Передвигаясь далее по суше от Ивангорода до Новгорода Великого, они застали 19–20 августа в небольших обителях в Зайцево и Тесово 12 «несчастных черных голодных монахов». По дороге от желудочных болезней скончались некоторые из слуг, перевозивших багаж герцога из Нарвы в Новгород. Смерть продолжала уносить жизни датчан и в Москве, где правила бал эпидемия. Через пристава был передан запрет являться к царскому двору тем из членов посольства, кто общался с усопшими и участвовал в их похоронах. В конце октября 1602 г. от горячки скончался и сам жених. По свидетельству участников посольства, только 12 ноября из одних лишь городских ворот «вывезено было десять возов трупов людей, умерших накануне и за последнюю ночь от мороза и голода». Такие же картины они наблюдали и в феврале 1603 г.{215}
Причинами голода во все времена были не только неблагоприятные природно-климатические условия (засуха, заморозки, наводнения) и связанные с ними неурожаи, но и социально-имущественное неравенство, неравный доступ к еде. Сельская и городская беднота, существовавшая от урожая к урожаю, не имела возможности прибрести хлеб по взлетевшим ценам. Голодные люди умирали от анемии, дистрофии и желудочно-кишечных заболеваний. Дабы дать людям заработок, в Кремле устроили масштабные строительные работы{216}; предпринимались меры для снижения рыночных цен и обуздания хлебных спекулянтов{217}. В Смоленск правительством было направлено 20 тысяч рублей{218}. В копии XVIII в. сохранилась родословная роспись 1686 г. дворян Лазаревых, один из которых, воевода Тимофей Лазарев, в 7111 (1602/03) г. находился «во Пскове и во всем Псковском уезде с милостыною з денежною и хлебною во время глада»{219}.
Денежные раздачи спасли некоторое число жизней. Напрасно В. Д. Назаров принижает, пусть касаясь одной лишь погребальной сферы, значение усилий Бориса Годунова: «Похороны жертв голода в коллективных захоронениях и за государственный счет в катастрофические 1601–1603 гг. были не только и не столько актом благотворительности, сколько попыткой упреждающих мер санитарной и социальной безопасности. Попытка оказалась далекой от успеха»{220}. В действительности широкомасштабные благотворительные акции проводились в России впервые, их невозможно себе представить, скажем, в царствование Ивана Грозного, когда от голода и эпидемий на рубеже 1560–1570-х гг. также страдали тысячи людей.
При захоронении не удавалось соблюсти все церковные традиции, не хватало священников для отпевания и даже гробов.
Мертвых, облаченных в саваны, складывали штабелями в больших братских могилах-скудельницах, которые устраивались обычно на городских окраинах{221}. Могильщикам, подвергавшим свои жизни неимоверной опасности, власти выделяли деньги за погребение по числу умерших,
