Ступени - Борис Давыдов

Иван стал ждать гипнотизёра, уверенный в том, что гипнозу он поддаётся плохо. Но сам себе при желании мог внушать. Однажды ему потребовался бюллетень; он пришёл в поликлинику, сел в очередь и начал себе внушать, что у него повышается температура, повышается… Входит к терапевту. Тот замеряет ему артериальное давление – в норме. Врач спрашивает: «На что жалуетесь?» – «Слабость, в сон что-то клонит». Врач сунул ему под мышку термометр. «Посиди несколько минут». Иван сидит и усиленно внушает себе: «У меня повышается температура, у меня…» и незаметно постукивает по полу ногой, думая, что его внутреннее волнение сработает в его пользу. И… чудо! Термометр показал 37.7 Больничный ему тогда выписали. Что это, совпадение? Иван не знал, но чувствовал, что он может внушать себе. А ему вряд ли кто внушит, если он сам этого не захочет.

Медсёстры между тем, продолжали каждую ночь будить Ивана; в основном бесцеремонно толкали: «Иди в туалет». – «Я не хочу». – «Иди, нечего придуривать». Не все медсёстры, конечно, обращались так грубо. Вот обаятельная Оксана, в очках, обычно мягко трогала его за плечо: «Ваня, – шептала, чтобы другие не проснулись в палате, – вставай». Потом: «У тебя всё нормально?» – «Нормально». – «Ты ходил в туалет?» – «Да». Она уходила тихо, словно кошка на мягких лапах. Чудесная девушка!

Но однажды ночью он увидел, как Оксана выходит из кабинета начальника отделения без очков, каштановые локоны взъерошены, лицо алое. И без медицинского халата, платье поправляет на себе. Увидев больного, она страшно засмущалась.

Иван на секунду встал, наблюдая, как от волнения она быстро пошла по коридору, виляя округлыми бёдрами. Тут вышел Забодаев, тоже с красным возбуждённым лицом. Он растерялся, явно не ожидая встретиться с пациентом в два часа ночи. «Ваня, ты чего здесь делаешь?» – «В туалет иду» – «А-а, это надо, ступай». Такую картину Иван во время дежурств Забодаева наблюдал ещё не раз. И он не удивлялся: здоровому майору нужна женщина в соку. А у Оксаны, возможно, супруг слабенький. Или вообще его нет. В то же время всё-таки осуждал её, думал: «Солдаты, которые видят такое безобразие, каково им? Какие им мысли приходят? Кто-то может вспомнить свой дом, девушку: как она там? Чем занимается?..»

Чтобы быстрее пролетали дни, Иван ходил в красный уголок, играл там с кем-нибудь из больных в шашки или в шахматы. Иногда садился за стол и писал письмо: то Полине, то Руфе. Марте он не писал, но думал о ней ежедневно, правда, чаще всего перед сном. Очень приятно её представлять, когда в палате все спят, а ты мысленно разговариваешь с ней, обнимаешь её, целуешь… Главного храпуна, Игоря, не стало – выписали. О своей выписке он никому ничего не сказал, даже «коллеге» по несчастью. Иван обиделся на симулянта, что тот ничего не сказал, не оставил ни пожеланий, ни советов.

Наконец решающий день настал. Забодаев после завтрака попросил Ивана не отлучаться из палаты.

Вскоре Молодцова вызвали в кабинет начальника отделения. Самого Забодаева не было, там находился мужчина среднего роста лет сорока, с большими залысинами. «Ага, – подумал Иван, – это и есть гипнотизёр». Тот, задав Ивану несколько уточняющих вопросов и получив на них ответы, усадил его в низкое кресло и, попросив закрыть глаза, снова принялся задавать вопросы: с какого возраста у больного недержание, как часто это происходит… Потом начал внушать ему: «Вы засыпаете, засыпаете… вы слышите только мой голос… говорите правду…» Гипнотизёр что-то ещё говорил, задавал вопросы. А Иван сделал вид, что уснул, хотя на вопросы отвечал. Но отвечал как бы в полусне, машинально. Он до этого сеанса так настроился, что мог приказывать себе и ставить перед собой (он был уверен в этом) самые трудные задачи. Может, поэтому сейчас ничто не трогало его. Он отвечал лишь то, что считал нужным, что выгодно ему. Он даже отключился на какое-то время от внешнего мира, думая о том, чтобы не сказать лишнего. Гипнотизёр тем временем продолжал водить руками над его головой (Иван чувствовал лёгкое дуновение от его манипуляций), иной раз прикасался к голове (Ивану казалось, что он надавливал на какие-то точки). Также ему казалось, что прошла целая вечность, когда он услышал обыденные слова, что у вас всё хорошо, вы абсолютно здоровы. Гипнотизёр, возможно, посчитал свою миссию выполненной. Ивану же закралась мысль: «Гипнотизёр ли это? Может, подстáва?» Такая мысль пришла к нему неспроста. Во-первых, он не уснул, как его гипнотизёр не пытался усыпить, во-вторых, вопросы показались ему наивными. «Наверное, это обычный врач».

На следующее утро Забодаев вошёл в палату улыбающимся, как будто свершил какое-то чудо.

– Ваня, ты почувствовал улучшение?

– Пока не знаю, – скромно ответил Иван. – Дело в том, что я позавчера… – Он не стал продолжать, но Забодаев всё понял. И мягким, даже вкрадчивым голосом попросил:

– Ты, главное, не нервничай. И всё будет хорошо.

– Дай Бог, – ответил на это Иван.

Молодцова выписали из госпиталя на тридцать седьмой день. Что было написано в его медицинских документах, он не знал. Но Забодаев при выписке намекнул ему, мол, приедешь домой – женись, и болезнь улетучится. Иван понял: его комиссуют. Когда? Сколько ждать?

Ждать документы из окружного госпиталя он стал в авиационной школе. Офицеры, сержанты роты, где он до госпиталя вёл активную жизнь, сейчас не обращали на него никакого внимания. Первые три дня он утром поднимался вместе со всеми, занимался на улице физзарядкой… После завтрака все шли в учебный класс, он ходил по казарме как неприкаянный. В наряды его не ставили, отделением теперь командовал другой курсант…

Вскоре Иван почувствовал незнакомую лёгкость в душе, не понимая, откуда такое ощущение. Он стал ходить по военному городку, продолжая отдавать честь офицерам и сержантам. Заходил в буфет при клубе, где брал лимонад, пряники и с наслаждением всё это уплетал, не думая, что скоро в наряд по кухне, пусть и старшим, как совсем недавно, или дежурным по роте. Не сразу, а постепенно он начинал осознавать всю радость происходящего. Неужели он выиграл неравный бой? Или это сон?

На четвёртый или пятый день, как он приехал из госпиталя, его всё же увлёк за собой в оружейную комнату командир роты, Барский

– Молодцов, – без командирского металла в голосе обратился к нему майор, – может, надумаешь всё-таки служить? С тобой позанимаются преподаватели, и ты наверстаешь упущенное. Думай, пока не поздно. – В его голосе Ивану послышалась то ли угроза, то ли какое-то предупреждение.

– Товарищ майор, – состроив невинное лицо, ответил Иван, – неужели вы до сих пор думаете, что я симулирую?

Барский досадливо поморщился.

– Товарищ майор, – продолжил Иван, – я бы с удовольствием послужил в авиационной школе, тем более вы обещали мне должность замкомвзвода, а потом старшины роты. Но что я могу сделать в этой ситуации? Подскажите.

– Сказать правду, которая останется между нами, – продолжал гнуть свою линию майор. – В противном случае я ничем тебе не смогу помочь. А сейчас могу.

– Товарищ майор! – приложив руки к груди, воскликнул Иван. – Я не обманываю вас, почему вы мне не верите? Я не понимаю…

– Ладно, Молодцов, не хочешь открываться, дело твоё. Но как бы это боком тебе не вышло.

После этого разговора Иван старался не попадаться Барскому на глаза.

В душе многие хотели бы комиссоваться из армии, но кто-то не знал, как это можно сделать, кто-то боялся, что не сумеет выстоять в противоборстве с военными. Естественно некоторые из них завидовали Молодцову. «Повезло», – говорили одни. «А может, Хабаровск не утвердит», – с тихим злорадством, утверждали другие. Павел, посоветовавший, как именно можно комиссоваться из Армии, но сам не сумевший воплотить в реальность свой план, завидовал «белой» завистью Ивану. Курсанты из Прибалтики, увидев его после госпиталя в столовой, показывали ему большой палец, при этом что-то говорили на своём языке. Похоже, давали дружеское напутствие, судя по их улыбкам.

Добрый десяток солдат знал, что он симулировал, но… Иван в душе благодарил судьбу, что никто не «накапал» на него куда следует. «Поверили, что я действительно заболел? – задумался он как-то, играя сам с собой в шахматы. – Не понимаю…» Многого он не понимал: и как решился на подобный поступок, и как удалось сыграть непростую роль. Видимо, сумел внушить себе и окружающим, что он – больной. Ну, детское заболевание, и что? А однажды, размышляя на эту тему, он пришёл к такому выводу: служить в армии, конечно, необходимо, но, чтобы у солдата не появлялось дурных мыслей, служба должна проходить поближе к родному дому. Чтобы родные или близкие могли к нему в любое время наведаться. Да и подходить к каждому будущему солдату надо индивидуально, заранее выявлять его желания, способности. Солдат должен служить не под воздействием нажима, а под воздействием духовного подъёма, удовольствия от общения с армейской средой. А среду такого рода, как известно, делают люди.