Путеводитель на Парнас - Константин Александрович Уткин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, с другой стороны, профессиональное выгорание не обошло стороной и литераторов. Поэтов – тем более. Если в начале творческого пути похвала могла испортить, а ругань просто убить, то в середине, а уж тем более – ближе к концу возникает понимание, насколько это все относительно. Что люди хвалят любую муть. Что коллеги по цеху предпочитают хвалить крепкую серость, нежели литературный прорыв. Что тебя вполне могут поставить рядом с самовыраженцами, от которых тебя, мягко говоря, воротит – но для благодарного зрителя в десятом ряду все равны. Что любой читатель считает себя знатоком и не стесняется об это заявлять направо и налево, рекомендует менять размеры, менять рифму, менять смысл – особенно смысл, потому-то он что-то клеветническое узрел в невинных строчках.
И вот со временем поэт уходит в нирвану – совершенно, совершенно спокойно принимает обвинения в графоманстве и поощрение гениальностью. И барахтаясь в столь разных оценках различной целевой аудитории, начинаешь жалеть свой семинар критиков-убийц. Которые знали, что делали, чья критика была поводом для дальнейшей серьезной работы, а похвала оказывалась ценнее золота и платины.
Но! Литературный институт умер. Да здравствует Лит!!
Образы
Это тоже засада, про которую начинающий писать человек даже не догадывается.
Он справился с бурным морем рифм. Он подогнал под себя размер, и теперь может относительно спокойно писать как амфибрахием, так и легендарным пятистопным ямбом, а также всякими хореями, перемежая их цезурами и фалеховым гендикосилабом. Но при этом от проклятых друзей поэта, которые не преминут ткнуть его носом в малейший огрех – а он избавился от них, от огрехов!! – не дождешься ни слова одобрения.
Он уже перестал кричать, что пишет душой. Он перестал бросаться на Литературный институт, крича, что там убивают творческое своеобразие. Он сидит часами, раздумывая над третьей-пятой-шестой строкой, не по порядку, а над теми, что пришли на смену первой. Он ныряет в свою записную книжку – чаще в телефон – всегда, где бы он не находился, потому что не выходит из творческого потока!
Но все равно получается типичное не то, как говорили молодые циники. Вот вроде все то – но не то, хоть ты тресни. Потому что наш мозг продолжает гнуть свою линию, экономит энергию и радостно подсовывает то, что всем мило и любо. Седой туман (Туман, ставший сиреневым, незамедлительно становится хитом из-за своей новизны), костер рябины (которая горит, но никого согреть не может, и которая алою кистью зажглась), дальше можете продолжить сами.
Мы попали в тупик – кажется, что все образы уже украдены до нас. Все, что могли, поэты использовали и не по разу. Ту же рябину поджигают каждый день миллионами, и, поверьте, лучше она от этого не становится. Прямо вот бери и бросай писать.
Если вы послушаете меня на этой стадии – вы герой, мой идеал и пример для подражания. Давно надо было сделать именно так. Ну а если вы бросать писать все равно не собираетесь, значит, вам предстоит веселый квест по созданию новых образов. То есть таких, которые заставят вашего потенциального читателя взглянуть на проблему с неожиданной точки зрения.
Давайте навскидку: облака – пестрая грудь ястреба, кусты – застывшие взрывы, осенняя трава – неряшливая шерсть, листья осени – да, монетки, куда от них денешься, но монетки собираются в кошелек, значит, осень собирается выкупать дни, последние дни у лета.
С образами все происходит точно так же, как с рифмой – наш враг мозг подсовывает нам в первую очередь то, что лежит на поверхности, он не хочет работать, ему не нужно напрягаться, эволюция приучила его к экономии энергии. А поиск новых образов – это лишняя трата.
Но мы, на самом деле, великие приспособленцы, и если заставлять мозг работать день ото дня над чем-то одним, то в итоге он нас будет радовать самыми великолепными поэтическими образами. Правда, новизна новизной, но в русском языке есть линейка, от которой никуда не денешься. Образно-смысловая шкала, грубо говоря. Допустим, ручей.
Он звенит по камням, правильно? Или журчит, если уж совсем просто. Другого определения не подберешь, как ни старайся – все будет либо просто неточно, либо пошло, либо некрасиво.
Одна приятельница – бывшая приятельница, сейчас нас нельзя назвать даже знакомыми – написал так: верещит источник. Верещит. Источник. Я быстро объяснил, что верещать может крыса, которой наступили сапогом на хвост, источник верещать не может, у этого слова есть четкая смысловая и интонационная окраска. И никак иначе.
Я ее понимаю, она тоже зажата в тисках давно использованных образов, но искать новые тяжело, да и неблагодарное занятие – все равно народу нравиться то, к чему он привык, то есть быстрого ответа получить не удастся. Тем более, что чем смелее образ, тем чаще он требует развития, иногда просто ведет стихотворение за собой. Ну вот, например:
Проделав брешь в затишье,
Весна идет в штыки,
И высунули крыши
Из снега языки.
Вроде смело и хорошо, но явно чего-то не хватает. И автор вынужден продолжить:
Голодная до драки,
Оскалилась весна,
Как с языка собаки
Стекает с крыш слюна.
И что мы видим? Повтор и усиление образа – от собачьего языка к драке, оскалу и слюне. Тут удивительно другое – при столь отталкивающих образах общая картина вырисовывается именно весеннего, будоражащего, агрессивного такого азарта. Дальше автор еще много накрутил – и небесные легки доспехи, и окно с фрамугой, но стихотворение остается в памяти именно из-за парада необычных образов. Причем всем понятно, что крыши – не языки, что капель – не слюна, и драка… а вот может быть драка. С зимой. Об этом и текст – но пока что про это ни слова не сказано, все можно вывести из ярких образов.
У этого автора что ни стихотворение – то радость узнавания, воображение несется, словно мысли-скакуны, ничем его не остановишь.
Часто бывает так, что от стихотворения остается один только образ, причем непонятно, почему. Именно так ко мне пристала фраза «ночь в изгибе сентября». Я до сих пор не могу объяснить, что это за изгиб сентября, что в нем за смысл и почему он на меня так повлиял,
