Тайна на шестерых - Эдуард Янович Салениек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это звучало заманчиво; первым стал горячим сторонником предложения Нолда Полар.
— А я возражаю! — неожиданно подал голос молчавший до того Янка Силис. — «Ребята» — не годится. Что такое «ребята»? Множественное число от слова «ребенок». Ребенок, сосунок, ползунок… Не знаю, как вы, но когда мне говорят «ребенок», пусть даже мама, я обижаюсь.
Друзья опешили, лишь Нолд спокойно спросил:
— Что же ты предлагаешь? «Одулейские барчуки»?
Раздался громкий смех. Однако Янка, обычно легко со всем соглашавшийся, ко всеобщему удивлению, полез в бутылку. Надулся и заявил важно:
— Я предлагаю: «Одулейские парни».
Гирт Боят, над которым Янка нередко зубоскалил, использовал выгодный момент, чтобы его подкусить:
— Чем это лучше? Ребята или парни… Луна или месяц…
Полар, пошептавшись с Нолдом, заявил:
— Я лично — за «ребят». Мой крестный участвовал в Октябрьской революции, был красным латышским стрелком. И он говорил, что наши стрелки обращались друг к другу — «ребята». «Вперед, ребята!», «Ребята, зададим буржуям жару!»…
Янка упорно не сдавался: он порылся в памяти и выкопал еще одно слово — молодцы. «Одулейские молодцы»… Но его бормотание воспринималось как поспешное отступление.
Итак, с названием отряда покончено: «Одулейские ребята».
Но вставал еще один, более важный вопрос: чем вооружаться?
3
Наибольшую опасность для бандитов, несомненно, представляли братья Алвики. Оба они так наловчились запускать пращой камешки — просто чудо!
Оба брата — Карл и Витаут — были худощавыми, со стройными ногами и длинными руками; с виду тихони, но в головах у них непрестанно рождались всякие дерзкие замыслы. Близнецами они не были, однако так походили друг на друга, что даже соседи гадали — который из них Карл, который Витаут? Они росли, без конца соревнуясь друг с другом во всем: в учебе, в спорте, в чтении книг, в озорных выдумках; то один вырывался вперед, то другой. Никто из них по отдельности не научился бы так ловко орудовать пращой. Но Карл не хотел отставать от Витаута, Витаут от Карла, и в результате праща в руках Алвиков стала опасным оружием.
Следующим по степени опасности был, как ни странно, лирик Полар — он увлекался стрельбой из лука. Вероятно, сказалось влияние многочисленных романов об индейцах, а также седовласого преподавателя истории Кажока; после уроков долгими зимними вечерами он то путешествовал с ребятами по раскаленным пескам Древнего Египта, то защищал вместе с ними легендарные Фермопилы, то приводил в лагерь к Спартаку, громившему со своими соратниками-рабами грозные римские легионы.
Друзья, однако, точно не знали, чтó Полару, как стрелку из лука, действительно под силу, а чтó является плодом его буйной творческой фантазии. Решили проверить. Полар, указав на высохшее деревце у подножия горки, заявил уверенно:
— Хотите, попаду?
Янка Силис недоверчиво мотнул головой:
— Это тебе не стихи писать!
— Ах так!..
Полар долго целился, стоя на самом солнцепеке; пот так и струился с него ручьями.
Стрела со свистом вонзилась в ствол. Карл Алвик, осмотрев пораженное место, озадаченно почесал затылок:
— Ты только в лесу не стреляй. Нечего зря портить кору у деревьев…
Полар сиял…
Хоть выстрел и оказался метким, друзья понимали, что лук — не особенно опасное оружие. Конечно, в те времена, когда не был еще изобретен порох, стрелами пробивали тяжелые латы и валили с ног крупных зверей. Но разве это был такой лук, такие стрелы! А Полар со своим грозным оружием подстрелит разве что котенка.
Гирт Боят посоветовал:
— Вот если бы стрелы намазать ядом — другое дело!
Все они читали про отравленные стрелы в приключенческих книгах. Но ведь в Латвии нет ни ядовитых цветов, ни кореньев. Правда, Карл Алвик убеждал с жаром, что это все-таки не так: растут и в Латвии цветы, грибы и коренья, которыми вполне можно отравиться, особенно если ими наесться как следует. Но Витаут, возражая брату, с не меньшим жаром доказывал, что все эти растения годятся только для лекарств. Ведь нигде не написано, ни в истории, ни в книгах, что древние латыши стреляли отравленными стрелами. Будь у них хотя бы бочонка два страшного яда с берегов Амазонки, ни один пес-рыцарь не топтал бы их полей.
Ну, а чем вооружится Гирт?
Парень процедил с ненавистью, словно уже видел перед собой бандита, подкрадывающегося в темноте к домику Лапиней:
— Я приду с топором. Руки вверх! — и тогда пусть попробует…
Гирту жилось нелегко. Никто в школе не пропускал так много уроков, как он: отец часто брал плечистого не по летам паренька с собой на лесоповал. Зато Гирт Боят слыл силачом; ни один из ребят не умел так ловко орудовать топором, как он. Наколоть кучу дров ему было легче, чем иному отыскать и срезать подходящее кнутовище.
Нолд спросил осторожно:
— А хватит ли у тебя духу… в случае чего?
Он задал этот вопрос не случайно. Как-то мать приказала Гирту зарезать курицу — и тот сбежал из дому, полдня укрывался в кустах.
Гирт побледнел. Оказывается, ребята знают и это!
— А ты думай про другое! Перед тобой будет не беззащитная курица, а бандит, негодяй, убийца! — убеждал Нолд, и лицо его горело. — Сказать правду, я тоже не мог бы ни курочки тронуть, ни ягненка… Но фашистов, которые еще прячутся в наших лесах, убивают людей по ночам, — тех мне не жаль! Вот нисколько не жаль!
Ребята хмуро молчали. Они были детьми войны, повидали и убитых и их палачей, прятались в страхе, услышав выстрелы и треск гитлеровских мотоциклов. Еще совсем недавно с наступлением темноты они покрепче запирали двери на засовы и помогали закладывать окна специальными ставнями из толстенных досок, чтобы ночью в дом не смог вломиться «лесной кот»[11]. Но тогда у них за спиной стояли взрослые…
Хуже всех обстояло дело у Янки Силиса. У него было одно-единственное оружие — перочинный ножичек. Янка убеждал друзей:
— А я тоже камнями из пращи. Знаете, какой я способный! Вот посмотрел один только раз — и уже почти умею.
Схватил пращу Витаута Алвика, сунул в нее камешек и как размахнется!
Оба брата с криком «убьет!» рухнули как подкошенные. За ними, спасаясь от верной гибели, пали наземь и все остальные.
Но Янка не успел по-настоящему развертеть пращу. Камень выскочил раньше времени — и прямо ему самому в голову. Хорошо еще, глаз не вышибло, здоровенной шишкой на лбу отделался.
Янка стал, заикаясь, оправдываться:
— Ис-испортилось…
