Одесское счастье - Джанет Чарльз

Таки да, я имела дело с опытной торговкой.

– В офисе у меня случается свободное время, думаю, его хватит, чтобы перевести несколько писем. А заниматься с вашими клиентками манерами и языком я могла бы по вечерам и по выходным – в конце концов, многие из них тоже работают и так им самим удобнее.

Валентина Борисовна не могла знать, что я владею английским лучше большинства одесситов и хочу через язык построить достойную жизнь для нас с бабулей. Все, что за меня говорило, – рекомендация ее племянницы. Ну и плюс она сама убедилась, что я способна постоять за себя.

– Ты принята, – кивнула она мне.

Как говорят в Одессе, не важно, что ты имеешь в голове, важно, с кем ты знаком и сколько у тебя денег.

Наш с Валентиной Борисовной торг продолжился уже насчет справедливого вознаграждения. Наконец мы сошлись в цене, и новая начальница вручила мне пачку писем на перевод. Я почти пожалела, что не могу работать в ее офисе. У больших окон процветали орхидеи и папоротники, а на полке за столом из красного дерева красовался большущий серебряный самовар в окружении чайного сервиза. Чашечки были такими тонкими, что, казалось, просвечивали.

После собеседования я пошагала к автобусной остановке, прижимая к груди письма. Вторая работа в загашнике давала мне уверенность в завтрашнем дне. Даже потеряв козырное место в транспортной компании, я теперь не останусь совсем без ничего. И пусть придется поднапрячься по вечерам и по выходным. Зато на добавочные деньги мы сможем купить квартиру в центре. Обжималки в автобусе уже крепко достали.

Внезапно на меня упала тень. Сбоку притормозил и остановился «мерседес». Наглухо затонированное заднее стекло поехало вниз.

– Подвезти? – окликнул меня Владлен Станиславский.

Ride-rode-ridden. Forbid-forbade-forbidden.

Его глаза золотисто блеснули из темного автомобильного нутра. С греховной улыбкой он поровну источал соблазн и наглость.

– Ха, так-таки и ездите на заднем сиденье? – спросила я. – Поучились бы водить, вдруг сумеете.

– Хм, водить-то я умею, – заверил он.

– Ну да, водила-заднескамеечник, – пробормотала я, стараясь смотреть прямо перед собой, чтобы ему и в голову не пришло, будто мне интересно его предложение.

– Так поедешь или нет?

– Нет.

Машина умчалась.

Упорно не падая в тесном проходе автобуса, задыхаясь от миазмов пота и солярки, я себе признала, что поездка домой в автомобиле Влада была бы куда быстрее и комфортнее. Но даже от добра добра не ищут, а уж от бандита жди только неприятностей. Вдобавок соседи непременно взяли бы на заметку, как я вылажу из «мерседеса», и разнесли бы новость по кварталу всем и каждому, включая мою бабулю. Сплетни для нашего района – как обед из четырех блюд для голодающего. Только кашляни, и эхо тут же приговорит тебя к пневмонии.

Трясясь в автобусе, я задумалась о письмах. Интересно, что там насочиняли разные чудаки, ищущие заочно в стране далекой свою любовь. Захотелось глянуть хоть одним глазком. Но, увы, пассажиров было набито битком. А фотографии приложены? Симпатичные? А вдруг, чем черт не шутит, и я подыщу себе какого американца. Пенсионер рядом со мной начал кашлять, даже не пытаясь прикрывать рот. Я рыпнулась отодвинуться, но со всех сторон напирали. Ойц, холера. В такие моменты особенно отчаянно хотелось увидеть мир Джейн с ярко освещенными улицами и отдельным автомобилем для каждого.

                  * * * * *

Джейн. Моя Джейн.

Явилась, глянула, пошла.

Шагает, следует, ушла.

Друзья и соседи эмигрировали в Израиль и в Германию.

Американские миссионеры, с которыми я подружилась, прожили у нас около года, а потом отправились в какой-то другой обездоленный клочок мира.

В конце концов отсюда разъехались все.

Даже Джейн.

Я вспомнила день, когда провожала ее в аэропорт. Она во все стороны лучилась восторгом на радостях, что от нас уезжает, но при виде моего смурного лица тактично старалась скрыть свой настрой. Ее ждали родной дом и любящая семья. Я встречалась с ее родителями и сестрой, когда те прилетали к ней сюда в гости. Джейн была абсолютно счастлива. И рядом с нею я тоже чувствовала себя счастливой.

Она крепко обняла меня, растопырив пальцы по моей спине, и взгромоздила свой огромный черный чемодан на ленту конвейера.

Затем шагнула сквозь рамку металлоискателя, оглянулась.

– Я буду писать!

Пойдет своей дорогой и  забудет обо мне.

– Я буду звонить!

Только не мне.

– Я вернусь!

Ну, да. Когда рак на горе свистнет.

Она прошла в дверь, ведущую на Запад. Я осталась, опустошенная, посреди мрачного аэропорта еще советской постройки и тупо уставилась на ту дверь. Люди через нее уходят потоком и больше не возвращаются. Вот и из моей жизни туда опять ушел близкий человек. Ноги так отяжелели, что не сдвинуть. Душа болела. Казалось, она ломкая, обугленная и скукоженная, как сгоревший блин – нет, как блин зажухнувший, которому сто лет в обед. Вокруг сновала толпа. Пора было уходить. Но я хотела еще немножко побыть в том же здании, что и Джейн. Хоть пять минуток.

Что же ж мне теперь без нее делать? Как так вышло, что дочь фермера с другого конца света понимала меня лучше, чем девчонки, с которыми я бок о бок выросла? Вспомнилось, как мы сидели на бабулиной кухне и разговаривали без остановки. Как я призналась про бросившего нас отца, а Джейн стиснула мои ладони и сказала:

– Мне так жаль. Наверное, тебе было очень тяжело.

И ее участие легло мне на душу подобно росе: освежающее и очищающее. Пожалься я о том же самом Оле, она послала бы меня в центральную прачечную:

– Ну и что? Думаешь, проблемы только у тебя? Вот у меня…

И перечислила бы всех разочаровавших ее мужчин, которых встречала, а то и просто видела по телевизору, начиная с десятилетнего возраста. («Ты веришь мужу Пугачевой? Бабник он, точно тебе говорю!») Конечно, сама я ни разу не мешала Оле изливаться, но каким же облегчением стало для меня общение с Джейн, когда я могла говорить за себя и быть услышанной.

Погруженная в мысли, я краем уха заметила, как за дверью на Запад кто-то кричит. В Одессе раскардаш на каждом шагу. Но потом я узнала голос Джейн. Она выскользнула из двери, отбросила руку охранника, вцепившегося в ее предплечье, подбежала ко мне и обратно обняла.

– Даша, – прошептала она мне в самое ухо. – Я знаю, ты считаешь, что если человек однажды ушел, то больше уже не вернется. Но я вернусь. Обещаю.

– Ты опоздаешь на самолет, – прорыдала я, а она аккуратно стерла слезы с моей щеки.