Багровый рассвет - Виталий Винтер

– Что-что?.. – тихо проговорил Сашка.

Лицо паренька вдруг разлетелось серыми ошмётками мозга и брызгами плоти, заляпавшими всё вокруг. Не успел Сашка утереться, как рядом раздались торопливые шаги и откуда-то сверху загрохотал голос:

– О, смотри, Иван! Кажись, кто-то из наших ещё живой.

Сашка, ещё не пришедший в себя окончательно, не успел дёрнуться, как его подхватили с двух сторон и, встряхнув, подняли. Тут же он получил ставший уже знакомым мощный хлопок по спине:

– Ну, ты ж гляди! Младшой – и снова живой! Вот это чудо из чудес, – загрохотал, словно паровой каток под самым ухом, хорунжий. – Смотри, Роберт, – обратился он к бунчужному, стоявшему рядом и придирчиво осматривавшему Сашку, словно какое-то удивительное событие, – вот везёт парню так везёт.

Видимо не разделяя такого оптимизма, Тельманов скривился и, оставив Сашку в покое, резким движением выдернул из безголового трупа, скорчившегося у их ног, автомат с тёмным от крови штыком. Повертев его в руках, он протянул оружие младшему уряднику и обратился к тяжело дышащему Шестопалу, показывая на обезображенное тело:

– Да не кричи ты так, хорунжий. Хорошо, видать, тебя приложило?! Контузило, небось? – И, обращаясь уже к Сашке, сказал: – Смотри, парень: азап-то твой – ещё б секунда, и подорвал бы вас обоих! – Тельманов носком разбитого ботинка ткнул в сжавшуюся в предсмертной конвульсии руку с намертво зафиксированным в ней серебристым цилиндриком гранаты. – Проверь оружие, патроны, и гранату тоже прибери. Она ему больше ни к чему. Ты не ранен? Идти сможешь?

Сашка механически закивал, всё ещё не в силах оторваться от изуродованного тела у ног. Кровь, везде кровь. Такая разная: яркая и тёмная, водянистая и густая, блестящая от полосующих небо трассеров и осветительных ракет, но ни в одном варианте не похожая на те бутафорские лужи, что доводилось видеть в старых фильмах. Кровь имеет запах, который часто более выразителен, чем её вид. А ещё есть другие запахи – ведь люди, да, мёртвые люди, а уже не враги-соперники, перед неминуемой смертью не могут стыдиться. Незачем, да и смысла более нет. Поэтому вокруг висит резкий запах крови, смешанный с другими запахами, высвобожденными скорченными в смертельных конвульсиях телами. Запахи, к которым он привык с детства, но почему-то только сейчас понял их простую суть. Конец для всех один, а после него тебе уже всё равно, как о тебе подумают: вспомнят ли, похоронят с почестями. Просто будет темнота и, возможно, наконец-то, спокойствие.

Хорунжий что-то пощёлкал в нарукавном компе и через минуту, став вновь самим собой, обратился к ним:

– Медпакет сработал. Я думаю, на сегодня всё для нас. Отвоевались. Не должны они снова полезть после таких потерь…

– Накаркаешь! – недовольно пробурчал стоявший рядом Тельманов. – В прошлый раз то же гутарил…

Он отошёл чуть вперёд и придирчиво осматривал трупы, в беспорядке разбросанные на поле боя, и вдруг резко передёрнул затвор, звонко клацнувший в тишине, и присел, подняв над головой сжатый кулак.

Шестопал и Сашка тоже затаились, поджидая медленно отступавшего к ним пригнувшегося бунчужного, а когда тот вернулся, то, не обменявшись ни словом, по очереди, короткими перебежками, отошли к дымящимся развалинам на краю посёлка и затаились, вжавшись в пыль и сажу пожарища. Бунчужный громко сопел и напряжённо всматривался в предрассветные сумерки, окутавшие побережье и заполнившие низины редкими клочьями тумана.

Первым нарушил несколько затянувшееся молчание хорунжий:

– Ну, что там? Что увидел? – тихо прошипел он от заросших густыми зарослями высохшей виноградной лозы остатков стены, за которыми он и выбрал позицию.

Тельманов предостерегающе помотал в воздухе указательным пальцем и, всё так же молчал, тяжело дыша и с напряжением всматриваясь в темноту. Ещё через пару минут, когда на горизонте стали возникать первые багряные разводы – предвестники скорого рассвета, он задумчиво сказал:

– Да странно как-то… Там дальше лежали азапы из первой волны. Вот они-то и вправду азапы – молодёжь с окраин, слабо обученная и вооружённая. Единственная их сильная сторона – количество, но их мы выбили. «Чёрным» их не жалко. У них правило такое: кто выживет после такого – посильнее сотни погибших будет. Вот и гонят ордами на убой – народа у них всегда много было, даже слишком. И сдаётся мне, что прекрасно они понимали, что первая волна обречена. А вот те, с кем мы в рукопашной схлестнулись, – те настоящие янычары, и не просто из янычарского корпуса, там тоже отребья необученного хватает. Нет, эти из штурмовиков. Тех, что первыми, втихую, высаживаются. Хорошая амуниция, вооружение, и все, наверняка, генномодифицированы, как один. Вот только скажи мне, Иван, ты ж в столицах в штабах всяких был, почему они нас не вырезали? Не стреляли, не резали, а мы их как в тире отстреливали.

– А Бергман как же? Вы ж сказали, что его зарезали, – встрял в разговор Сашка.

– Он своей единственной «эфкой» подорваться хотел, когда его окружили, – тихо сказал хорунжий. – Вот ему руку и отрубили. Да его и это не остановило – вот они его и прирезали. А мы их всех там же со стариной Бергманом и положили из двух стволов перекрёстным. Видел я всё, видел! – зло сказал он бунчужному. – Ну, и что это должно означать? Радуйтесь, что живы ещё. Повезло… Знаешь, туман войны достаточно туманен. Зачем ещё больше нагнетать?

– Да всё просто, зачем – чтобы выжить! – зло прошипел в ответ бунчужный.

– Не пойму я вас. Тут то сотник, то вот ты… – попытался возразить Шестопал, но Роберт перебил его:

– Мы всю жизнь с этими воюем, – он кивнул на темневшие трупы, разбросанные перед их позицией, – и никогда янычарские штурмовики не воевали без бронетехники или сильной поддержки с воздуха. А то, что мы сегодня видели, просто неправильно… – Тельманов упрямо помотал головой. – И, вспомни, танки они всё же как-то высадили, да только мало… Неправильно это всё.

Хорунжий присев высыпал прямо на землю у развалившейся кирпичной изгороди из раскрошенных бумажных пачек патроны и медленно защёлкивал тускло поблёскивающие в свете луны цилиндрики в опустевшие магазины, лежавшие горкой перед ним:

– Я сотнику вашему говорил, шо очень возможен большой десант. Мы с той стороны коша отбились и броню «чёрных» всю спалили. А с этой стороны слишком мелко – ни один корабль не подойдёт к берегу с техникой.

– Может, просто не успели, – невесело усмехнулся бунчужный. – Они так не воюют, это точно. Да и где это видано, чтоб нас, островников, «чёрные» в плен, не считаясь с потерями, пытались брать. Под Новой Одессой они тоже умные стратегии придумывали…

Ему никто не ответил, и вокруг повисла гнетущая тишина. Шестопал стал тихо, себе под нос, напевать старую песню:

Жаль, подмога не пришла.Подкрепленья не прислали.Нас осталось только два,Нас с тобою нае….Все братушки полегли,И с патронами напряжно.Но мы держим рубежиИ сражаемся отважно –Пушка сдохла – всё пи…,Больше нечем отбиваться.Что ж, закурим, брат боец, –Нам от смерти не съе….Жаль, подмога не пришла.Подкрепленья не прислали,Что ж, обычные дела,Нас с тобою нае….

Неожиданно откуда-то со стороны длинного песчаного пляжа, уходившего своим языком к самому морю, далеко врезавшегося лиманом в низменность в стороне от коша, раздалось пение. Островники словно по команде встали и как вкопанные замерли – их как будто поразил гром, так невероятно было происходящее. А чистый юный голос где-то вдали мелодично и с чувством пел, отражаясь эхом от близких скал, словно поющий был не один, а с целым хором.

Троица разом, как и некоторое время назад, присела, опустив оружие. Ещё минуту они слушали как заворожённые, а далёкий голос приближался и становился всё чётче, а напевы незнакомого языка всё яростнее и громче.

Неожиданно песня оборвалась, а ей на смену пришли крики и улюлюканье, исторгнутые из сотен глоток, и вой работающих на полную мощность дизелей – предрассветный сумрак разорвали и вбили в выжженный песок отполированными траками гусениц танки, появившиеся со стороны лимана. Стремительные тени, забитые доверху цепляющимся за броню десантом, прошмыгнули сквозь их уже не существующую позицию, явно метя в центр коша. А за первой волной – следовала ещё одна, которая двигалась куда медленнее и, раскинув щупальца стрелковых цепей, просеивала всё вокруг.

Ошарашенный промелькнувшей возле них, словно молния, первой волной главного десанта, высаженного словно ниоткуда, Сашка, как и остальные, наконец-то опомнился. Танки и густые цепи пехоты были уже близко – словно бескрайнее море затопляя берег Свободного Острова. Хорунжий схватил Сашку за рукав и заорал в самое ухо: