Сирийские мистики о любви, страхе, гневе и радости - Максим Глебович Калинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хвалите Господа, все народы, прославляйте Его, все племена; ибо велика милость Его к нам, и истина Господня [пребывает] вовек. Аллилуия[102].
Ты можешь прочесть только его, но, главное, делай это регулярно, и это поможет тебе преодолеть состояние уныния, поможет тебе в конце концов запустить какие-то шестеренки и найти силы, чтобы делать какие-то более существенные дела. Еще он говорит: «Найди какую-то фразу, может быть, стих из Библии, который будет тебя поддерживать. Если нужно, повторяй его неделю или месяц вместо всех молитв, главное, что он будет служить для тебя источником вдохновения». К слову, о молодых родителях: я это использовал в своей жизни еще до чтения Иосифа Хаззайи. Вот что я заметил: допустим, у меня реально нет ресурса общаться с детьми – я думаю, что мне нужно написать статью, сделать кучу дел по работе. Но если я сформулировал хотя бы одну фразу, выразил какую-то новую мысль в нескольких строчках, этого уже достаточно. Или, например, я открываю клинопись новоассирийскую и запоминаю, как пишется очередной клинописный знак, прокручиваю это в голове – и всё, я занят чем-то. И я могу играть с детьми уже без мысли о том, что я разрываюсь между важной для меня работой и не менее важным общением с ребенком. Вообще, у мистиков есть важная мысль, которая часто шокирует их христианских читателей. Я бы определил ее как сакральный эгоизм. Они придавали большое значение одиночеству человека, его необщению с родственниками. У Симеона Нового Богослова, греческого автора, сравнимого с сирийскими мистиками по содержанию сочинений, я нашел такую мысль: ближний твой, которого ты должен возлюбить, – это в первую очередь твоя душа[103]. Меня шокировало, как он переменил эту мысль Иисуса изначальную. И если говорить о родительстве, о состоянии, когда у тебя должен найтись ресурс на другого человека, здесь этот эгоизм может хорошо сработать. Иосиф Хаззайа говорит: «Ты не можешь передать что-то (он говорит это о сокровищах Отца своего Небесного) другому человеку, если у тебя самого этого нет». И он совершенно парадоксальным образом излагает притчу о менеджере-обманщике. Знаете, есть такая притча в Евангелии от Луки?
Филипп: О менеджере?
Максим: О менеджере. Ее называют притчей о неправедном управителе, но по сути дела это жулик-менеджер, которого решил уволить его хозяин за то, что тот время от времени у него подворовывал. Менеджер зовет всех должников своего хозяина и говорит: «Сколько ты ему должен? Бери расписку, садись, давай переделаем, напишем, что ты должен ему в два раза меньше». И он встречается с несколькими должниками хозяина и просто подделывает все их документы. Чтобы они потом по дружбе за это благодеяние его приняли на работу. Это очень смешно звучит в притче: «Копать не могу, просить стыжусь»[104]. А дальше Иисус говорит парадоксальную вещь: «И похвалил господин управителя неверного, что догадливо поступил; ибо сыны века сего догадливее сынов света в своем роде»[105]. Это самая загадочная притча Евангелия, однозначного толкования ей нет. Иисус вообще любил парадоксы, но это место – совершенная загадка. Попытки ее истолковать все время наталкиваются на какие-то подводные камни. А вот Иосиф Хаззайа как раз очень ясно ее понимает. Он вообще часто обращается к образу домоправителя – раббайты (rabbaytā). Согласно жизнеописанию Иосифа, он сын персидского зороастрийского мага, был взят в плен и продан в рабство, будучи семилетним мальчиком. Хозяин-мусульманин обратил ребенка в ислам, а со временем сделал юного перса своим домоправителем[106]. Так вот, у Иосифа Хаззайи только мистик может по-настоящему понять ту притчу Христа, ведь мистик – это как раз такой управитель, который растрачивает сокровищницу Бога и поддерживает других людей.
Филипп: Опять вспоминается Пастернак:
…Как будто вышел Человек,И вынес, и открыл ковчег,И все до нитки роздал[107].Максим: И этот человек, мистик, может делать так потому, что Отец ему как сыну дал такое право. Но если у тебя нет доступа к этой сокровищнице, то ты и другому ничего не сможешь дать. И тут я, воспользовавшись поддержкой сирийских мистиков, скажу как отец четверых детей: творчество или какое угодно вдохновляющее дело – это даже не право, а необходимая производственная обязанность любого родителя (да, наверное, и любого человека вообще).
Филипп: Но ведь очень часто человек бывает настолько усталым, что никакой новый клинописный знак не спасет. Более того, на него просто нет сил, хотя человек и может понять, что в далекой перспективе это то, что дает ресурс. Например, у матерей-одиночек. Да у кого угодно, на самом деле.
Максим: Исаак Сирин сравнивает состояние человека, чувствующего беспросветный мрак и бессилие, с состоянием женщины в потугах[108]. Очевидно, Исаак Сирин, как и я, не мог отвечать за такое сравнение, однако в обществе, в котором вырос будущий мистик, дети рождались не за стенами больниц – точно так же и в моей семье большинство детей родились дома. И мне знакомо состояние, в котором кажется, что напряжение никогда не закончится и сил ни на что не хватит, – и как раз это состояние становится фоном для перелома ситуации. Исаак Сирин советует найти самый малый предмет сосредоточения, за который можно было бы уцепиться. Можешь еще молиться – молись. Не можешь молиться – останься в позе медитации (Исаак говорит о простирании на полу или о действии, которое он называл «падать на лицо», речь идет о преклонении колен и касании лицом земли). Не можешь и этого – хотя бы не выходи из затвора. Не можешь сделать ничего – накройся мантией и засни.
Филипп: И это тоже будет считаться за усилие?
Максим: Да, от человека требуется сделать такое минимальное усилие, какое для него сейчас возможно, и именно это усилие может стать жестом, открывающим дверь в новое.
Филипп: Это красивая мысль, я в это верю, спасибо! Но все же до конца не понимаю, как сон под мантией может помочь открыть дверь в новое?
Максим: На самом деле о сне и снах мистики говорят очень много. Шем'он д-Тайбуте[109] обращается к монаху, который сомневается в том, что может найти в себе нечто большее, чем постоянное повторение молитв и ритуалов. Шем'он советует ему осуществить практику тонкого сна, о которой говорит сирийская мистическая традиция:
Доводить себя до изнеможения повторением [молитв] – совсем не великое [дело] в отношении совершенства. Очень же великое – постоянно вмысливаться в божественное и бестелесное и в духовные силы, сокрытые и действующие во всем этом [мироздании]. А размышлять о телесных [вещах] во время молитвы плохо.
И если ты сомневаешься в этом, то, когда ты погружаешься в сон, брось в кадильницу своего сердца изысканные ароматы молитв, хвалений и духовного созерцания, и вмысливайся в них в полусне: пробуждаясь, ты почувствуешь сладость, которая воздымалась в душе твоей всю ночь. «Молитва моя – как каждение пред Тобою». И еще ты освободишься от плохих снов![110]
Придуманным словом «вмысливаться» я передал здесь арамейский глагол храг (hraḡ), означающий «размышлять, интенсивно обдумывать». У Исаака Сирина он означает сосредоточение, освобождающее от мыслей, практику, близкую к медитации (если понимать под ней сосредоточенность без мыслительного усилия). Исаак говорит об этой практике очень много. Шем'он д-Тайбуте и Иосиф Хаззайа тоже часто используют глагол храг (hraḡ) в похожем значении[111].
Филипп: Текст Шем'она ассоциируется с осознанными сновидениями.
Максим: И правда, во сне достичь расслабленной сосредоточенности проще, реальность становится более податливой. Именно в этом состоянии Шем'он советует своему читателю узнать о том, что внутренний человек бесконечен. А Исаак Сирин пишет о том, что он пережил в состоянии тонкого сна[112]:
Я же знаю некоего человека, который, даже будучи спящим, объят был изумлением (tahrā) по Богу в некоем созерцании из-за обилия вечернего чтения, когда душа его была в оцепенении (tammīhā),
