Лето на чужой планете (СИ) - Михеев Александр

Он поглядел на меня и взялся за лопату.

— Думаю, лучше попросить капитана корабля прислать для тебя стандартную школьную программу. Не нашу, местрианскую, а…

Он кивнул на небо, где в зените слепящим розовым яблоком висело солнце. Потом доверительно добавил:

— Вообще-то, я хотел попросить её для себя. Но, думаю, им не составит труда прислать два экземпляра.

Чёрт! Как же я сам не подумал об этом? Чего будут стоить школьные знания Местрии в мире, где люди строят космические корабли, осваивают новые планеты и перемещаются с непостижимой скоростью?

У меня опустились руки. Я вспомнил, с каким трудом научился выводить палочки и складывать буквы в слова. И вдруг передо мной открылась бескрайняя бездна совершенно немыслимых знаний!

Я взглянул на лежащую антенну. Грубо оструганный сосновый ствол и проволочная конструкция на нём. Вряд ли у людей на корабле такие передатчики. По сравнению с их возможностями наша конструкция безнадёжно устарела. А ведь мы не успели даже опробовать её.

— Зачем всё это, Говард? — спросил я.

Он понимающе улыбнулся.

— Каждый должен делать всё, что может, Ал. В этом замысел Создателя. Так я заказываю две программы?

Я подумал о Лине и сказал:

— Закажите три.

***

Когда я вернулся домой, в окнах было темно, только в кухне горела свеча. За столом сидели папаша, дядька Томаш и доктор Ханс. Вид у них был встревоженный. На столе перед ними лежал какой-то пожелтевший документ.

Увидев меня, отец как будто удивился.

— Ал! Что ты здесь делаешь? — спросил он.

Здрасьте, пожалуйста! Вообще-то, я уже пятнадцать лет тут живу. Или папаша об этом забыл?

Я решил, что отец опять выпил. Но ни бутылки, ни стаканов на столе не было — только свеча и непонятная бумага, которую они обсуждали. Да и дядька Томаш совершенно трезвый — но почему он настороженно стреляет в меня глазами? Это на него совсем не похоже. А доктор Ханс уставился, как будто впервые меня видит.

Тут я заметил, что доктор осторожно перевернул бумагу и как бы невзначай прижал её ладонью. Меня прямо зуд разобрал от любопытства. Да что такое происходит-то? Что они от меня скрывают?

Но не стану же я спрашивать напрямую. Дураков нет. Папаша сразу разорётся и выставит за дверь — он не любит, когда я лезу не в свои дела. Поэтому я сделал вид, что ничего не заметил, поздоровался с доктором и дядькой Томашом и плюхнулся на лавку у стены.

— Па, я есть хочу. Мы целый вечер крепили на крыше антенну для передатчика. Говард сказал, что достанет для меня стандартную школьную программу. Я смогу учиться так же, как люди на других планетах!

Я понимал, что вряд ли порадую отца этой отличной новостью. Но слишком бурной реакции не ожидал. Однако, я просчитался.

Лицо папаши побелело, он вскочил и ударил кулаком по столу.

— Этот чёртов Говард, чтоб ему пусто было!..

Я понял, что слегка перегнул палку.

Тут поднялся доктор Ханс и предостерегающе положил руку отцу на плечо.

— Тихо, Юлий, тихо! Успокойся! Мальчик тут ни при чём. Да и учитель тоже. Он такой же заложник ситуации, как и мы все.

А вот интересно, причём это я «ни при чём»? И что за ситуация, у которой мы все в заложниках? Толком ничего объяснить не могут, только орут. Взрослые люди, называется!

Папаша, вроде, успокоился и сел обратно за стол.

На шум из родительской комнаты вышла мама. Выразительно глянула на отца и обняла меня за плечи.

— Пойдём в комнату, Ал. Я покормлю тебя ужином.

Ужин в комнате? Это что-то новенькое. Мы даже в праздники ели на кухне, благо она большая — кучу гостей можно разместить. А в комнате родителей даже стола нет — кровать, да шкаф с одеждой. Я помотал головой:

— Ма, я у себя поем. В столярке. А потом лягу спать — устал сильно.

Вообще-то, Интен задал мне домашнее задание — повторить простые и десятичные дроби и составить примеры. Я планировал сегодня позаниматься на кухне. Заодно и Грегора поддразнил бы. А тут, видите ли, тайное сборище!

Пока мама собирала мне ужин и заворачивала его в узелок, отец и гости молчали. Видно было, что они не собираются продолжать разговор, пока я не окажусь за дверью. Поэтому я не стал торопиться. Выпил чашку яблочного компота и попросил маму налить с собой. Затем умылся у рукомойника, да ещё зашёл в комнату за чистыми штанами на завтра. Когда, наконец, я вежливо попрощался с гостями и вышел, они вздохнули так, что форточка хлопнула.

Войдя в свою комнату, я первым делом споткнулся о табурет и чуть не сломал ногу. Вот было бы прекрасно! Папаша совсем взбеленится: с одной рукой-то работать можно, а вот с одной ногой — вряд ли.

Но откуда взялся табурет в комнате? Я собирался сделать его сегодня, да не успел. Ничего, сейчас зажгу свечу и разберусь. Я стал пробираться к окну. Там два бревна в стене разошлись, и в щель как раз поместилась дощечка. Получилась небольшая полка, на которую я сложил всякие мелочи.

Сделав шаг в сторону окна, я тут же саданулся бедром обо что-то твёрдое, да так, что взвыл от боли! Чёрт, да что такое-то?! Я пошарил руками в темноте и нащупал стол.

Не иначе, это папаша похозяйничал! Из лучших побуждений, само собой, и я ему очень благодарен. Но можно же было предупредить? Дескать, Ал, сынок, я там тебе немного помог — сделал стол и табурет. Осторожнее, не споткнись.

Кое-как я добрался до окна, нашарил на полке свечу и коробочку с трутом. Поставил свечу на стол, чиркнул огнивом и раздул трут. Теперь можно было осмотреться.

Стол у отца, конечно, вышел знатный. Неширокая толстая столешница была подвешена под окном на цепях. Поверхность столешницы гладкая — ни заноз, ни заусенцев. Видно, отец как следует поработал рубанком. Да ещё и стёклышком прошёлся, сглаживая задиры. Если столешницу поднять, она закрывала окно и превращалась в ставню, одновременно освобождая место в небольшой комнате. Сам бы я до такого не додумался, признаю.

Я переставил свечу на полку и взялся за край столешницы. Она легко поднялась. Под самым потолком я обнаружил крючок, которым можно было закрепить столешницу в верхнем положении. Всё-то отец продумал.

Посветив на табурет, я узнал в нём наш с Грегором детский стульчик для кормления. Папаша просто отпилил у него спинку и подлокотники. Раньше этот стульчик стоял в родительской комнате.

Понятно, что мы с Грегором давно уже выросли. Но мама не разрешала папаше переделывать стульчик. Наверное, хотела ещё ребёнка. А теперь вот, видно, разрешила.

Я опустил столешницу, пододвинул табурет и присел, опершись локтями. Странное ощущение: я как будто на мгновение опять стал маленьким Алом, которого кормят с ложечки разваренной кукурузной кашей на козьем молоке. Я очень любил эту кашу, ел, сколько давали. Так рассказывала мама. Сам-то я, понятно, ничего такого не помню.

Я развернул узелок с ужином. В нём обнаружились три здоровенных куска жареной свинины, переложенные кукурузными лепёшками. Ого!

Я быстро поел, с удовольствием запивая мясо и лепёшки яблочным компотом. В желудке приятно потяжелело, и тут же начали слипаться глаза. Нет уж, дудки! Мне ещё уроки делать. Да и заговорщики на кухне не давали покоя. Я не я буду, если не выясню, что они там обсуждают.

Примерно через час я погасил свечу, вышел на улицу и тихо подобрался к окну кухни. В зеленоватом свете Идры деревья казались абсолютно чёрными. Ветер утих, даже листья не шевелились.

Как я и ожидал, гости ещё сидели. На столе стояла наполовину пустая бутылка папашиной настойки. Дядька Томаш откинулся на спинку стула, лицо его расслабилось, теперь он был похож на себя. Доктор Ханс сидел прямо и спокойно, внимательно глядя на папашу.

А вот папаша разошёлся не на шутку. Он громко говорил, стуча ладонью по столу. Я прислушался.

— О чём они думали, когда подписывали этот контракт? Любому фермеру понятно, что это — чистой воды надувательство! Рабство на вечные времена!

Доктор Ханс наклонился к отцу и заговорил негромко, но убедительно. Через стекло я не мог расслышать его слова. Но он, кажется, успокаивал папашу.