Игра в мечты - Евгений Титов

– Да отлично, чтоб он сдох! Лёд сантиметров пятьдесят. Сверху снега хренова туча. Я выжался весь. Двадцать три лунки просверлил. Ващеее!

Бадхи настороженно спросил:

– Володь, а зачем двадцать три лунки?

Вовка хотел было уже закричать «а хрен его знает!», но встретился с очками Гипнотизёра и вяло ответил:

– Так надо.

Мы с Бадхи переглянулись и промолчали, а Стас сказал, что нашёл наконец-то свои варежки.

– Пойдём тогда перекусим, Вов. Мы уже маленько выпили. Я яичницу пожарил, супчик в печке сообразил, просохнешь. У нас уже тепло в доме, – попытался Бадхи приободрить Вовку.

Гипнотизёр первым вошёл в комнату, остановился на пороге, постоял, понюхал воздух, достал из ранца тряпочку или платочек, развернул, в щепотку набрал чего-то серого, подкинул в воздух и дунул, скороговоркой пробурчав себе под нос. В комнате быстро установилась едкая и острая вонь, как от дохлой кошки, не разложившейся до конца; вонь, которая входила в тебя неприятными мурашками и скользила внутри, проникая до костей. Бадхи вдохнул, чихнул по-собачьи и зашёл как ни в чём не бывало (деревенский ведь человек). Вовка зажал нос и взвизгнул: «Блин! Ващеее!» Я тоже прикрылся ладонью и сглотнул свежий уличный воздух, оставшийся ещё в гортани, а Стас, кажется, даже ничего не заметил. Кошки, собаки, мыши – ему всё одно, он бесенят иной раз давит одной левой. Стряхнёт с рукава и рифлёной фирменной подошвой их. Стас – закалённый в любых боях человек. Тогда Гипнотизёр впервые к нам обратился. Голос его был кругл и тяжёл, из самой горловой глубины.

– Это подношение Патрикею-домочадцу, чтобы ночью никого не задушил. Старинный заговόр. Очень помогает, особенно если дом стоит близко к воде, и дверь в доме выходит на северную сторону.

– А если на южную? – попытался Стас поддеть знатока.

– А если на южную, – сказал он серьёзно и просто, даже прохладно, – то я бы здесь на ночь не остался. Патрикей задушит. Усыпит, даже если спать не хочешь, и задушит во сне. Лучше на улице ночевать, хоть на морозе. – И, помолчав, добавил. – Я такое уже видел.

– Какое? – спросил Станислав осторожно.

– А такое. В избе три человека утром не проснулись.

– Может… угорели?

– Летом? Печь не топлена была. Спиртного не пили, скоромное не ели. Патрикей задушил. Не любит он.

– Чего не любит? – уже стало интересно всем.

– А людей не любит. Тех, кто в дому не живёт, хозяйство в нём не ведёт, а приезжает, как бы к нему в гости.

Я хотел отметить как государственный регистратор, что дом-то оформлен на Бадхино имя, но шуточные слова будто застряли, да и все уже расселись за столом.

Комнатка наша была такой скромной, что, кроме печки-голландки, трёх разложенных лет десять назад старых диванов по углам, смогла вместить только круглый стол меж ними, возле которого нужно было кружиться ламбадой, чтобы пройти на диван. Табурет был один, его и занял Гипнотизёр, сев у печки спиной ко входу.

Бадхи попытался уступить ему более удобное место, но Гипнотизёр коротко заметил, что так безопаснее – за спину Устримея-скороходница не зайдёт, она углов да дверей боится, а от печки её прямо-таки трясёт. Кто такая Устримея, мы спрашивать не стали, поскольку уже разлили.

Я окончательно проснулся. Бадхи, увидев зимнее застывшее озеро, мысленно засобирался на рыбалку. Стас поднял наконец на нас свои затуманенные вчерашним спиртным глаза, а уставший после дороги и верчения лунок Вовка даже повеселел. Ботинки его сушились на печке, за столом сидели друзья, на столе стояли огурчики да грибочки, да газированные помидорчики, струёй из которых соседу глаз можно высадить, и, кроме водочки, у Вовки кое-что было припасено в маленьком целлофановом пакетике. И мы подняли было доставшиеся от мента со всем прочим домашним скарбом рюмочки, когда Гипнотизёр вдруг опустил свою рюмку и длиннющей ручищей достал с кухонной полки губастый стакан.

Он поставил его напротив себя, перелил содержимое рюмки и, взяв бутылку, долил, нет, взяв НАШУ, бббббб… бутылку, долил себе до края стакана, под занавесочку. Вовка, скорее всего, «Ревизора» в школе так и не прочитал (а тем более и после) и про немую сцену в конце пьесы знал мало, но вид у него был прямо оттуда. Да и у всех нас.

– Это для очищения мне необходимо. Очиститься нужно перед выходом на воду. Лучше, конечно, спиртом чистым, но водка тоже подойдёт, – заметил наши немые позы Гипнотизёр.

– Так это, мы на воду-то уже ходили, – Вовка попытался навести порядок в нашем доме.

– Я не ходил. Я за тобой шёл след в след. Ты лунки бурил, где я показывал. Я воды не касался, ты касался.

И, помолчав, добавил:

– Это тебе перед водой ответ держать!

Бадхи первым заметил вспухающий нерв на лбу Владимира Борисовича Бакулина и встрял с мирным тостом:

– Ребят, хоть за рыбалку и погоду пить не принято, давайте нарушим эту традицию! За рыбалку! – и вылил содержимое прямо в желудок. За ним махнул и я, не задержался и Стас. Блякнув, выпил Вовка. Только Гипнотизёр, оглядев нас по очереди, усмехнулся как-то странно, будто деревенский полицай перед нашим расстрелом, и тихо сказал:

– Да, ребята, с таким подходом я даже не знаю. Гарантий остаётся всё меньше. Особенно, если Блясогуска-бескудница всё слышала.

И легко, будто балуясь парным молоком из-под тёплого вымени, выпил свой стакан. «Чисто Андрей Соколов, – подумал я, вспомнив «Судьбу человека». – Живой прототип, особенно если сейчас вторую так же саданёт». Я оказался прав наполовину. Гипнотизёр засунул в рот газированный помидор и безопасно взорвал его внутри себя. Видимо, чтобы Бескудница-бесстыдница ничего не увидела, не услышала, и налил себе второй стакан, оставив только верхнюю полосочку губастого незакрытой.

Очищение продолжалось. Вкусив водочки, сожрав половину яичницы, он встал, плюнул себе под ноги на наш пол, растёр плевок сапогом, посыпал солью прямо из пачки со стола, пошептал и, выбрав самый длинный и удобный диван, залёг спать. Вот тогда мы вышли покурить, злые и голодные.

– Чё это было? Чё это за делюга? – взорвался Вовка своим скрипучим возмущённым голосом. – Сука, водил меня по всему заливу. Я задохся сверлить, ббббб! А теперь водку нашу накернивает! Чё за борщевалово?

– Вов, а зачем столько лунок? – попытался приглушить больную тему Бадхи.

– А я знаю? Он говорит, здесь сверли, я и сверлю. Он стоит над лункой и смотрит, как обнутый, в неё. Водит, ббббб, по всему заливу. На хрен мне такая рыбалка!

Вовка махал руками, приседал, показывал, как он вертел, выпучивал глаза, изображая заглядывающего в лунку Гипнотизёра. Вовка пребывал в самой высокой своей степени возмущения: красный, насупленный, со страшными глубокими морщинами над переносицей и поджатыми нижними веками глазами.

– Володь, да не переживай ты, давай дальше я посверлю, по очереди посверлим, если что. Разберёмся.

– Да я Седому скажу. Что за делюга? На фиг он мне подогнал этого гипнотизёра? Баб каких-то всё зовёт! Херня какая-то напостоянку у него.

– Может, он того… с придурью? – осторожно намекнул я.

– Мне Седой ничего не говорил, – протянул Вовка, вздохнул и бросил сигарету в сугроб. – Ребя, я спать, что-то устал.

– А я схожу мелочи наловлю для жерлиц, – сказал выспавшийся в машине Бадхи.

– Тогда я пойду мыть посуду, – сказал я.

А Стас спокойно заметил. – Да нормально всё будет.

Но нормально не вышло. В следующие два часа после разговора на крыльце, я сильно обжёг руку. Вовка вскрикивал, стонал во сне и очнулся весь потный, со страшной головной болью, а сохшие на печке его ботинки расклеились, расползлись в разные стороны и загнулись в неестественных для ботинок позах. Бадхи вернулся пустой, без пешни и без одного ножа на буре. Объяснить ничего не сумел.

– Где ты был?

– Не помню.

– Где бурил?

– На озере.

– Ясно, что на озере, но где конкретно? Возле острова?

– Не помню.

– Между островами? В заливе?

– Наверное.

– Что ловил?

– Может, окуня, не помню.

Да. Отключился парень. Туман какой-то на него напал. А это же Бадхи! Это надо понимать! Это же человек – ловец рыб, который в семь утра, ещё в ночной мороз уходил блёклым суровым рассветом в мёрзлую даль с половинкой яйца и стаканом чая наспех в желудке и с буром на плече и возвращался в сумерках с буром уже на другом плече и мешочком рыбы на ужин. И так каждый день.

А Стас снова потерял свои варежки. Только наш «дядя Стёпа» проснулся поздно вечером, когда мы грустно пили чай с остатками водки и сидели, будто ушибленные одним на всех поленом. Грустный и вязкий воздух стоял в комнате. Я держал руку в тазике со снегом, Бадхи никак не мог вспомнить потерянный на озере кусок своей жизни, Вовка держался за голову, боясь наклонить её хотя бы на полградуса, а Стас шаркал ногой под столом, пытаясь нащупать свою новую пропажу.

За этими занятиями нас и застал проспавшийся и «очищенный» нашей водкой Гипнотизёр. Первыми словами его были: «Я вас предупреждал!» О чём он предупреждал? Когда? Никто не помнил. Посмотрев на ребят, решив, что моральные муки не идут ни в какое сравнение с физическими, я и обратился к колдуну.