Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот - Александр Мелихов

- Он правильно говорит! - правдолюбец Аркаша.

- А это, между прочим, злейшая анархия - не уважать за должность, не может удержаться от комментария и Сабуров.

- Вот, вот плоды твоего воспитания... А "хамит"?

- Здесь я, честное слово, не виноват! К нам новая пеша (учительница пения) пришла, все начали балдеть - а она вдруг меня спрашивает: как твоя фамилия? А у меня нечаянно вырвалось: Сидоров. Все как грох...

- Вот, вот, - с горьким торжеством указывает Сабурову Наталья. - Это ты все с Сидоровыми сражаешься. Скажи, почему Аркаша никогда не спорит с учителями?

- Потому что это я их не уважаю, а не Шурка.

- Ладно, идите из кухни. Только расстроите еще больше...

Сабуров, несколько обиженный, удаляется к себе и вскоре видит оттуда, как Наталья тихонько проходит в туалет, пряча под халатом газету, - но ни прятать, ни скрывать она не умеет. Свежие, "перестроечные", газеты это прямо письма самого Мессии; однако позапрошлогодние она тоже может читать с увлечением.

Рысью влетает Шурка. Снова с каким-то открытием:

- Мамы нет? Я, пожалуй, так и быть, налысо обреюсь. Я недавно видел бритого мужика - в кайф, уши такие голые торчат! А знаешь, почему у меня с учителями скандалы - потому что вы меня тупоумию не учили: делай так и все! Не смей рассуждать! А вы меня приучили, что все логически доказывать надо. Папа, а почему раньше лишние люди были только Онегин и Печорин, а сейчас каждый второй лишний?

- Наверно, тупоумия меньше стало.

Наталье, видно, попалось нечто сенсационное, потому что очень скоро после ее исчезновения раздается звук спускаемой воды, и под эти фанфары она появляется на пороге, - на лице восторг и робкая надежда, газета прижата к груди - "Портрет рабфаковки", Сталинская премия пятьдесят первого года: каким-то газетным, ежедневно плодящимся поденкам то и дело удается привести ее в экстаз, черт бы их всех побрал. Все равно же скоро порядок свое возьмет...

- Вы читали?.. - с сиянием на лике начинает Наталья.

- Что казнокрадам и душителям еще предстоит учиться жить при демократии?

Аркаша оперно хохочет, Шурка же хохотать сардонически не умеет, да и не понимает, зачем это нужно. Вообще-то, на каждое новое разоблачение Шурка реагирует столь бурно, что Сабуров при всяком удобном случае старается подчеркнуть, что все это и не ново, и неизбежно, и дело умного человека все понимать и ни во что не вмешиваться: лучше жить в музее, чем на толкучем рынке.

- Нет, правда, - уверяет Наталья, - здесь прямо черным по белому написано, что государственная и общественная собственность - это не одно и то же! А то мне как вбили в голову, что общество и государство - это то же самое... Видела же, что всем распоряжаются только чиновники - а до конца не сознавала!

- Если все равно не мы, так пусть уж лучше капиталисты распоряжаются! - вдруг набычивается Шурка.

- А я бы не хотела, чтобы мной капиталисты распоряжались, - после пресерьезного раздумья произносит Наталья. - Я все время говорю Федоренко: это не ваша вотчина, а тут бы он мне вдруг: нет, моя!

Сабуров пытается - от греха подальше - дать Шурке еще один урок просвещенного скептицизма, хотя, будем надеяться, и в него внедрено спасительное "мы люди маленькие, что от нас зависит".

- Не думай, Александр, - педантично говорит Сабуров, - что Эдисону его открытия какой-то капиталист продиктовал - он сам справлялся, равно как Капица без Сталина. И как я без Брежнева. Все они умеют только пользоваться тем, что создаем мы.

- А ну их! - вдруг пристукнул Шурка кулаком по колену. - Драпать отсюда надо!

- Чтоб здесь одна серость осталась? - предостерегает Наталья.

- А им того и надо! Пусть целуются со своим Сталиным!

- И не страшно тебе туда ехать?

- А ты знаешь, что в Нидерландах с одного куста снимают сорок килограмм помидоров? Притом одинаковой величины, что облегчает машинную уборку.

- Они вырастили эти помидоры - пусть они их и едят! А я хочу, чтобы у нас свои были такие помидоры.

- А американский рабочий, имея среднюю зарплату тысяча четыреста восемьдесят шесть долларов, может накопить на машину за четыре с половиной...

- Да что ты все с машинами да с помидорами! У меня здесь все друзья, вс[cedilla]!..

- И там будут друзья! Ты думаешь, там одни акулы капитала... В Штатах благотворительностью занимаются... забыл, но очень много миллионов человек. Нет, ты что, все еще думаешь, что у нас самое гуманное государство?! Нет, ха-ха-ха, я сейчас умру!.. У нас истребили никто не знает сколько миллионов, а простые люди твои сейчас слушать про это не хотят, чтобы только пива попить с аппетитом!

- Папа, - вдруг вмешивается Аркаша, - а это возможно, чтобы люди на убитых плевали, а к живым хорошо относились?

- Вон, персональный пенсионер из Москвы пишет, - перекрикивал его Шурка, - что все сейчас убитых Сталиным смакуют, аж причмокивают, надо писать без взвизгов! Где-нибудь есть еще такое?!

- Это мы, оказывается, причмокиваем! - вдруг стонет Аркаша, пытаясь обхватить голову узенькими ручками. - Ну, мама, ну, скажи, можно жить при такой подлости?! Можно?!

Наталье легче всех - слезы так слезы:

- И как же можно бросить нашу несчастную родину?! Кто ее, кроме нас, пожалеет? Голландцы со своими помидорами, американцы с машинами? Вот не сойти мне с этого места: если бы я могла умереть, а у нас после этого... не богатство появилось, а подлость исчезла - я бы не сходя с места!..

А до Сабурова впервые в жизни вдруг дошло, что на рубеже шестидесятых у него, провинциального юнца, было неосознанное ощущение, что его призвали. И никогда после этого его мысль не парила так свободно. А потом... "Потом ты искал хоть самую малюсенькую ячейку, где мог бы быть хозяином, где тебя уже не могли бы унизить. Ты освободил свою жизнь от неподвластных тебе огромных забот, но их место тут же заняли мелочи. Они, как моль, изъели твои крылья, и ни-че-гошеньки ты не выиграл ни для самоуважения, ни для творчества..." Но неужели и он так противно и унизительно бледнеет?

- Так ведь вся посредственность за Сталина, - бубнит Шурка. - А они и есть родина. Козлотня...

- Ну что ты, глупенький, - на лице Натальи разливается невыразимая нежность (к посредственности. - Я и сама посредственность, и в нашей лаборатории люди в большинстве самые обычные, а всему хорошему очень даже сочувствуют! Даже кто никогда ни о чем не думал, и то теперь читают, спорят... и хорошего хотят! Нет, Сталина защищают не просто посредственные, а жестокие, недобрые люди!

На лицах детей заметно облегчение - куда приятнее ненавидеть людей недобрых и жестоких, чем просто посредственных. А Сабурову и сенсационные новинки не хочется читать вместе с людьми, никогда ничего не читавшими.

- Только трусы они - обычные люди! - снова пристукнул кулаком Шурка.

- Нет, - поспешно перебил Аркаша, - трусливей меня никого на свете нет, я каждого встречного боюсь, мне кажется, он меня может ударить. А если бы я что-то любил больше себя, может, даже я свою трусость одолел бы. Не умирал бы всю жизнь от страха за жизнь. А зачем она, если всю жизнь умираешь...

В Шуркином взгляде изумление смешивается с восхищением - как это Аркаша осмеливается говорить, что он трус?

- Смелость рождается из защищенности, - пренебрежительно роняет Сабуров. - А если все мы в лапе у начальства...

- Что, народовольцы были от виселиц защищены? - и Сабурову почему-то приятно слышать этот укор от Аркаши.

Наталья чистит картошку на завтра - руки ее так и мелькают. Пока на сковородке мирно потрескивает пахнущая рыбой резина - минтай, она принимается обхаживать цветы в горшках, что-то подкапывает, подрезает, подрагивая головой, как кошка, пытающаяся разжевать мечущуюся во рту муху. Сабуров слышит, как она потихоньку, с болью в голосе уговаривает какой-то отпрыск: "Ну что же ты, голубчик, не растешь? Что тебе не нравится?"

- Тебе с людьми забот не хватает? - интересуется Сабуров.

- Это для меня не забота, а радость. Цветы и младенцы. Я бы всю жизнь могла среди младенцев провести - купала бы их... Когда на пенсию пойду, обязательно в Дом малютки пойду работать.

Шурка, что странно при его геройском нраве, тоже любит цветы, но сейчас ему не до них, - переполненный событиями своей бурной жизни, он ходит за Натальей по пятам и болтает без умолку: - Бобовский купил плэйер - а что, в кайф, вставил в уши и ходи, а музыка играет. Я тоже куплю плэйер, когда бабок поднакоплю.

- Чтобы совсем без мозгов остаться? Я сегодня ехала с подростками, так они, по-моему, просто разговаривать разучились - одни междометия, гыканье, мыканье. Эта жвачка еще ужасная!.. Такие лица тупые от нее становятся - у девушек особенно!..

Шурка любит поражать Наталью разными идиотизмами деревенской жизни приводить в содрогание слабую женщину. Сегодня на них с Антоном из-за мопеда орал мужик с седьмого этажа, а потом, не найдя под рукой ничего более подходящего, запустил в них соленой рыбой, а они подобрали ее и съели - а что, в кайф! "Зачем же вы своей дикарской машиной..." - но, узнав, что и Шурка собирается приобрести такую же, Наталья забывает о предыдущей теме, однако и новая вытесняется сообщением, что Бобовский нажрался циклодола и ловил полуметровых белых тараканов, а потом в час ночи уложил в портфель одеяло и направился в школу - папа бросился вдогонку, у дверей его догнал.