Что такое интеллектуальная история? - Ричард Уотмор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 4
Практика интеллектуальной истории
Подобно Данну и Пококу, Скиннер признавал, что главный критерий оценки правильности их соображений о лучшем методе, которого следует держаться при написании исторических трудов, – качество итогового интеллектуального продукта. Само собой, как на образцы использования нового подхода можно было сослаться на «Древнюю конституцию и феодальное право» Покока, исследования германо-американского политического историка Ханса Барона, а также на работы Питера Ласлетта и его последователей-контекстуалистов. Однако для дальнейшего закрепления позиций требовались новые разыскания, которые бы и в дальнейшем подтверждали на практике состоятельность этого метода. Предполагалось, что такие труды будут иконоборческими и вызовут споры. Первым примером стала книга Джона Данна «Политическая мысль Джона Локка» («The Political Thought of John Locke», 1969), которая оспаривала представления о Локке как о раннем или оригинальном либеральном мыслителе. Данн устанавливал контекстуальную связь между политическими аргументами Локка и его христианской верой, а также его приверженностью радикальной кальвинистской теории о сопротивлении незаконным политическим властям. Выход в 1975 г. «Момента Макиавелли» («The Machiavellian Moment») Покока стал водоразделом в исторических исследованиях в силу своей масштабности (в книге рассматривалось изменение представлений о времени от Аристотеля до американской революции) и глубины (автор требовал пересмотра историографии раннего Нового времени, описывая зарождение и эволюцию республиканских мотивов в политической аргументации на протяжении четырех с лишним столетий). Выбирая название для своей книги, Покок воспользовался советом Скиннера. Как признавал Покок, монография иллюстрировала предложенный Скиннером метод, так как в ней рассматривались авторские намерения Макиавелли, а также то, как они вызревали на протяжении его жизни, протекавшей на фоне бурных политических событий во Флоренции первых десятилетий XVI в. Подзаголовок, «Флорентийская политическая мысль и атлантическая республиканская традиция», указывал на более масштабные «моменты» истории, о которых писал Покок. Речь шла об истории основания республик, предпосылках их подъема, неизбежных кризисах, с которыми они сталкивались в ущербном и растленном человеческом мире, и о неизбежном упадке и гибели республик, подобно тому как это происходит с человеческим телом. Энергия и блеск Покока-историка полностью оправдали метод, который он продвигал с начала 1960-х гг. «Момент Макиавелли» остается самой влиятельной работой в сфере интеллектуальной истории последних десятилетий, подобно тому как книга Э. П. Томпсона «Становление английского рабочего класса» стала вехой для социальных историков.
Показательно, что в «Значении и понимании…» Скиннер писал, что надеется «вскоре завершить более систематический обзор данной темы, уделив особое внимание как изучению истории, так и использованию историографических примеров»[102]. С середины 1960-х гг. Скиннер читал в Кембридже лекции по истории политической мысли XVI – XVIII вв. и предполагал написать систематический обзор этой темы от Макиавелли до Монтескье и далее. В то же время он проявлял особенный интерес к предпринятому Максом Вебером в «Протестантской этике и духе капитализма» (1905) поиску объяснений того факта, что протестантизм был непосредственно связан с экономическим развитием в Германии, обгонявшей более отсталые католические регионы. Вебер выдвинул знаменитую гипотезу, согласно которой подъем капитализма следует объяснять не ссылками на утверждения марксистов о смене феодализма капитализмом, а тем, что на всей территории Европы его развитие легитимировалось через отождествление с религиозными ценностями и особенно с кальвинистскими требованиями отказа от роскоши, бережливости и умеренности, инвестиций в будущее, а не простого пользования уже имевшимися благами. Кальвинистская неуверенность в спасении шла рука об руку с призывами к благочестивой жизни. Скиннер хотел узнать, каким образом жизнь в согласии с Божественным провидением стала ассоциироваться с предусмотрительностью и рациональными формами поведения. Кроме того, он ставил под вопрос правомерность устойчивой ассоциации между протестантизмом и Новым временем, которую защищает Майкл Уолцер в своей «Революции святых» («The Revolution of the Saints», 1966), а заодно и те свободы, которые объявляются определяющими чертами современного мира[103]. Подобные проекты стали вспомогательными элементами изучения политической мысли XII – XVII вв. и ее влияния на становление современного государства и на бунты против него. Скиннер «пытался предложить образец [своего] подхода»[104] в изданной в 1978 г. двухтомной работе «Истоки современной политической мысли», посвященной эпохам Ренессанса и Реформации. В этом труде он описывает процесс постепенного отождествления государства с искусственной личностью, стоящей над неуправляемыми элементами политического сообщества, что создавало возможность для разрешения повсеместного религиозного конфликта.
По мнению Скиннера, Ренессанс определяется только на большом промежутке времени и без четких временных границ. Такие историки, как Ханс Барон, ошибочно усматривали существование четкого водораздела между Средневековьем и Ренессансом, который Барон относил к 1400 г., когда во время конфликта Флоренции с миланскими Висконти произошел отказ от идеи монархической империи в пользу самоуправления и политической свободы[105]. Согласно Скиннеру, связь между свободой и самоуправлением установилась намного раньше, за несколько поколений до восприятия идей Аристотеля Западом, и с опорой на толкователей и комментаторов римского права. Двухтомный труд Скиннера завершается рассмотрением теорий сопротивления начала XVII в., когда, по его мнению, уже можно говорить о зачатках современной политики. Достижение Скиннера заключалось в критике гипотезы о том, что кальвинисты и пуритане изменили политический пейзаж раннего Нового времени. Он указал на близость политических аргументов радикальных кальвинистов и лютеран 1530-х гг. Более спорным в его работе стало возведение истоков их идей к неотомистам Саламанкской школы, таким как Франсиско де Витория, Франсиско Суарес и Хуан де Мариана, а также к парижским теологам начала XVI в., таким как Джон Мейджор и Жак Альмэн. Начало либерального модерна отодвигалось еще дальше в прошлое, а связь между католическим концилиаризмом и последующим конституционализмом особо подчеркивалась.
Скиннер и Покок сходились в понимании того, сколь значимой вехой в истории раннего Нового времени стало формирование представления о гармоническом состоянии человечества в итальянских городах-республиках в XIII в.: жизнь в независимой республике превозносилась как естественная для человека форма существования, а гражданская активность, как защита этого состояния, объявлялась наивысшей ценностью в светской сфере. Однако это был едва ли не единственный пункт, в котором между Скиннером и Пококом не было разногласий. От них можно было бы ожидать единства в вопросе о сути истории политических идей, но на деле вышло совершенно противоположное. Использование более или менее единой методологии привело скорее к разделению, чем к сплочению, а также к появлению множества новых исследовательских сюжетов – отчасти из-за признания важности так называемых малых фигур в истории мысли. Ни Покок, ни Скиннер никогда не предполагали достичь единомыслия в своих интеллектуальных поисках. И все же масштабу их разногласий можно только удивляться. Критики видели в этих разногласиях доказательство того, что «кембриджский метод» явно не ведет к более глубокому пониманию прошлого. И задавались вопросом: станет ли единственным итогом трудов Кембриджской школы ярко выраженная любовь к древности.
Покок в своей работе об аристотелевском импульсе – стремлении жить жизнью гражданина свободного города – описал зарождение такой философии как гражданский гуманизм во враждовавших между собой коммунах ренессансной Италии. Мелким политиям, процветавшим в Центральной и Южной Европе с XI в., приходилось отстаивать свою независимость, на которую покушались то князья-грабители, римские папы и властители Священной Римской империи. При этом они еще и воевали друг с другом. Итогом стали бесконечные умозрительные рассуждения о том, каким образом города-государства способны сохранить свободу. Именно крайняя озабоченность Макиавелли этим вопросом дала толчок для его появления в публичном поле в качестве политического мыслителя и деятеля. Однако в более узком смысле эта проблематика предопределила ход его размышлений об основании и формировании республики, а также о том моменте, когда существование республики оказывается под угрозой. Возникновение республики всегда ассоциируется с кризисом, что порождает споры об источниках и возможностях политической власти, которые, по мнению Покока, во многом предопределили содержание интеллектуальной жизни в раннее Новое время[106].
Покок рассказывает историю рассуждений Макиавелли о продолжительности жизни республики и о ее естественной кончине. Расширяя хронологические и географические рамки сюжета, он описывает, как Джеймс Харрингтон в XVII в. подошел к истории Рима с позиций Макиавелли, позволивших ему сделать вывод, что практика владения оружием и неотчуждаемая
