Детство в Соломбале - Евгений Коковин

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ОРУЖИЕ ЕСТЬ!

Когда мы прибежали к Николаю Ивановичу и сообщили о находке, нам не поверили. Мы рассказывали торопясь, захлебываясь и перебивая друг друга. - Все шхуны старые престарые, а баржа эта новенькая. Зачем такая баржа на кладбище стоит... Тут я и говорю Димке. Костя перевел дух и взглянул на меня. А я не выдержал: - Стой! Ведь это я тебе, Костя, говорю "Помнишь, Костя, та самая баржа..." Николай Иванович сидел у стола, расчесывал своп пышные седые усы гребеночкой и, должно быть, думал, что мы с ума сошли или вычитали всю эту нелепую историю в книжке. Он чуть заметно улыбался, но не останавливал нас. Давайте, мол, рассказывайте для развлечения, пока время есть. Забавно! Вот ведь какие штуки можно в книге вычитать! Ребята - они ребята и есть. На кровати лежал человек, которого мы раньше не встречали. Он лежал, не сняв пиджака, закинув ноги на стул, чтобы не запачкать одеяло. Николай Иванович называл его товарищем Королевым. Королев курил, смотрел в потолок в одну точку и, наверно, что-то обдумывал. Потом он стал посматривать на нас и прислушиваться. Наконец он даже присел на кровати. - Тогда я схватил топор, - с жаром рассказывал Костя, - да ка-а-ак ахну по двери! Доска так и вылетела... - Я туда руку запустил и... - Да подожди ты, Димка' Дай по порядку... Вот не поверите, смотрю винтовка. Спросите у Димки... Мы замолчали - что скажет на это Николаи Иванович? - Постойте, ребята, а какая это баржа? - вдруг спросил Королев. - На ней написано что-нибудь? Ну, название есть? - Названия никакого нету, - покачал головой Костя. - А написано на носу только желтыми буквами... - "Лит. В"! - добавил нетерпеливо я. Мне все казалось, что Костя рассказывает чересчур медленно. Тянет и тянет! - Да, "Лит. В", - подтвердил Костя. - Мы только никак не могли отгадать, что это за "лит" такое. - Эх, черт возьми! - вскричал Королев так, что мы даже испугались. - Да ведь это же та самая баржа! Он схватил Костю в охапку и закружил его. Потом так же схватил меня и поднял до потолка. - Нет, неужели этот Прошин правду писал?.. Николай Иванович, принеси-ка мне мою зеленую папку. Ошеломленный механик выбежал из комнаты. Он вернулся с канцелярской папкой, завязанной тесемками. Королев порылся в папке и вытащил вчетверо сложенный листок бумаги. - Да-да, да да... - повторял он, читая про себя. Потом он передал письмо Николаю Ивановичу. - Видите, видите, ясно сказано "Литерная В находится в надежном месте". По правде, я не очень верил этой записке. Прошин писал ее в тюрьме. Но только его так измучили, что бедняга не выдержал... помешался. Помнишь, Николай Иванович, я говорил тебе об этом... А кроме того, я плохо знал этого Прошина. Могла быть провокация. А теперь можно предполагать... ...Вероятно, в тот самый день, когда был потоплен "Прибой", моторист Прошин заметил одиноко плывущую по Двине баржу. По осадке легко было определить, что баржа с грузом. Обнаружив в барже винтовки и патроны, Прошин отбуксировал ее своим катером на кладбище кораблей. По возвращении в Архангельск он был арестован. И тайна оружия ушла с ним в тюрьму. Зимой Королев получил от Прошина записку, но подпольщикам уже было известно, что моторист после допросов и пыток сошел с ума. Так вот как попала баржа на корабельное кладбище! Конечно, Прошин не указал места, опасаясь, что записка может попасть в руки тюремщиков. Кроме того, он, может быть, надеялся, что его скоро освободят. - А что же вы там делали, на этом кладбище? - неожиданно спросил Николай Иванович. Было немножко стыдно и смешно признаваться и рассказывать о поисках клада. Николай Иванович и Королев долго смеялись и хвалили нас. Потом Николай Иванович угостил нас чаем, и мы отправились домой счастливые и веселые. Спустя три дня мы снова поплыли на кладбище кораблей. Когда наша "Молния" вышла на широкую реку, Костя сказал. - Смотри лучше, они должны быть тут!.. На реке было тихо. На востоке ровный бледно-розовый восход солнца предвещал ясную и безветренную погоду. Поеживаясь от ночной прохлады, Костя неторопливо греб и напевал. Нас ни в чем нельзя было заподозрить: в шлюпке лежали удочки и донницы, банка с червями-наживкой и сачок. Обычное дело - ребята поехали ловить рыбу. На середине реки я заметил две лодки. Костя трижды поднялся со скамейки во весь рост. Это был условный знак "свои". Верст пять мы плыли одни, не сближаясь с лодочниками, направлявшимися также на корабельное кладбище. Три лодки, плывущие вместе, могли вызвать подозрение. Только когда Архангельск скрылся за поворотом реки, мы подплыли к лодкам и поздоровались с подпольщиками. Среди них был знакомый уже нам Королев. Николай Иванович на кладбище не поехал. Во-первых, он был уже стар, чтобы работать на разгрузке, а во-вторых, ему нельзя было покинуть свою паровую шаланду. Королев на этот раз надел не пиджак, а синюю матросскую куртку. Широколицый, загорелый, он и в самом деле походил на архангельского моряка. И только разговор выдавал его: он говорил чисто, гладко по-петроградски. Из предосторожности нам вскоре опять пришлось разделиться. Мы плыли долго, но ни разу не приставали к берегу. И вот снова перед нами корабельное кладбище: склоненные мачты шхун, узкий изогнутый островок, тихая бухта, яркая зелень листьев балаболки. Меня высадили на островке. Отсюда было видно всю реку до поворотов. Я должен был наблюдать за рекой и противоположным берегом, пока подпольщики разгрузят баржу и спрячут оружие в лесу. Если на реке покажется какая-нибудь лодка или катер, мне немедленно подать условный сигнал продолжительным свистом. Костя отправился вместе с Королевым и другими подпольщиками к барже. В бухте корабельного кладбища было по-прежнему тихо и уютно. У песчаного мыска на мели игриво плескалась рыбешка, рассыпая на воде быстро исчезающие круги. Переливчатый птичий посвист долетал из кустарников. Я лежал на траве, укрывшись за ивовым кустом, зорко всматривался вдаль и прислушивался. Косте досталось, пожалуй, более интересное дело - показать подпольщикам баржу и работать с ними. Однако и наблюдать - поручение тоже не пустяковое. Тут нужно иметь прежде всего зоркий глаз. И уж, ясное дело, не каждому мальчику можно доверить наблюдение. Вскоре до меня донесся стук топора и скрип отдираемых с гвоздей досок. Начали! Лежать и наблюдать пришлось очень долго. Сколько прошло времени, я не знал, но только оно тянулось неслыханно медленно, это томительное время ожидания. Уже солнце стало клониться к берегу, когда я, наконец, услышал поскрипывание уключин. Это приехал за мной на "Молнии" Костя. - Закончили! - сказал он. - Поедем. Нужно поесть - и домой! Все очень устали, и потому было решено немного отдохнуть, прежде чем отправиться в обратный путь. Костра не разжигали. Мы поели соленой селедки с хлебом и запили водой из реки. Конечно, мы могли наловить свежей рыбы, но сейчас об этом некогда было и думать. Королев прилег на траву. - Итак, господа Пуль и Айронсайд, ваше дело проиграно, - сказал он, улыбаясь и играя головкой осыпавшейся ромашки. - Теперь вам только и остается - насмолить лыжи. Иначе вашим бокам достанется еще покрепче. Мы знали, что Пуль и Айронсайд - английские генералы, находившиеся в Архангельске. - Вот получен последний номер, - продолжал Королев, развертывая перед товарищами газету. - "Оперативная сводка. На Северо-Двинском направлении нашими войсками после упорного боя захвачено несколько селений по реке Северной Двине. Под могучими ударами красных войск союзники и белые отступают. Во всем Шенкурском уезде восстановлена Советская власть". - Откуда такая газета? - спросил я Костю. - Из Москвы. - Союзники уже, кажется, удирают, - сказал молодой рабочий, который лежал рядом с Королевым. - Судов много уходит, и все с полным грузом. - Грабят, - подтвердил другой подпольщик. - Да, грабят, - кивнул Королев. - Но ничего, землю-то русскую им с собой не увезти. Они тут хотели навсегда остаться, колонией наш Север сделать. Не выгорело! И не выгорит никогда! Из разговоров подпольщиков мы узнали, что найденными винтовками будет вооружен отряд архангельских рабочих, который начнет боевые действия с приближением частей Красной Армии к городу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ В ПОГРЕБЕ

Наступила зима. Англичане и американцы еще осенью, вслед за французами, оставили наш город. Темными ночами уходили пароходы с войсками. В Архангельске теперь оставались белогвардейцы во главе со своим генералом Миллером. В Соломбале же открыто говорили, что красные громят белогвардейцев и скоро займут Архангельск. Однажды со стороны Северной Двины послышалась пальба. Нам не нужно было объяснять, что случилось. Мы давно ожидали этого дня и знали, что он скоро наступит. Мы лишь переглянулись с Костей, поспешно спрятали свои лыжи и дворами, через заборы, выбрались на соседнюю улицу. Это был самый удобный и безопасный для нас путь - дворами, через заборы. Никто не остановит, не задержит, а к Двине мы попадем быстрее. На Никольском проспекте мы увидели отряд рабочих с красными повязками и винтовками. По площади бежали солдаты и стреляли. У них тоже на рукавах были красные повязки. Но главные события происходили на Двине. По реке, разбивая толстый лед, уходил в сторону моря ледокол "Минин". Из двух широких труб ледокола валил густой черный дым. Кочегарам, видимо, приказали угля не жалеть. Даже издали, с берега, была заметна сумятица, царившая на ледоколе. С палубы еще не убрали горы тюков, мешков, чемоданов, в спешке погруженных как попало. Среди военных папах и башлыков можно было различить шляпы, высокие каракулевые шапки и платки. Многие архангельские богатей тоже решили бежать на ледоколе за границу. Вместе с ледоколом "Минин" в море уходила большая паровая яхта "Ярославна". И она была переполнена белогвардейцами. Группы рабочих и матросов с берега обстреливали из винтовок отплывающие суда. Мы с Костей спрятались во дворе небольшого домика и смотрела через открытые ворота на Двину. - Эх, винтовку бы нам! - сказал Костя. - Вот бы стрельнули... Давай побежим туда! Пригибаясь так же, как это делали матросы, мы перебежали к самой реке и укрылись за катером. - А где сам Миллер? - спросил один из рабочих, стоявших вместе с нами за корпусом катера. - На "Минине", - ответил другой. - У него весь штаб на "Минине", уже сколько дней! - Так ведь он уйдет! Надо на лед выходить. - С одними винтовками ледокол не задержать. Сюда бы орудие! По капитанскому мостику ударить да по рулю. Рабочие побежали дальше, то и дело стреляя по ледоколу. Вдруг на "Минине" грянул орудийный выстрел. - Ложись! Мы рухнули в снег. Вслед за первым грохнул второй выстрел, потом третий. Один снаряд разорвался на берегу, подняв в воздух облако снега и угольной пыли. Второй угодил в крышу маленькой деревянной церкви. - Не разобрал сдуру, куда бьет! - засмеялся молоденький матрос, привстав на колено и укрываясь за причальными тумбами. Вкладывая в магазин винтовки обойму за обоймой, он торопливо прицеливался и стрелял по ледоколу. - Эк, струхнули! Неужели уйдут, гады?.. - В спину поветерь! - пожелал белогвардейцам какой-то старик. "Минин" уходил все дальше и дальше. Мы вернулись на главную улицу Соломбалы. Тут и там развевались красные флаги. С красными повязками шли в колоннах рабочие и пели песни. Стало известно, что в город уже вступили части Красной Армии. - Вот бы Николая Ивановича увидеть! - сказал я. - Сейчас ему некогда, не до нас, - ответил Костя, пристраиваясь к колонне рабочих. - Потом увидим еще. Я встал рядом с Костей. Мы прошли в рядах всю Соломбалу. Костя шагал серьезный, сосредоточенный и тоненьким, срывающимся голосом подтягивал песню, которую пели рабочие. Он отставал в пении, потому что не знал слов песни и лишь повторял их окончания. Усталые и возбужденные, мы пришли домой только к вечеру. Я уже хотел лечь спать, но в это время к нам прибежал Костя: - Димка, пойдем смотреть прожектор! Красиво! Мы выскочили во двор. Морозило. В вышине горели крупные, удивительной чистоты звезды. Тонкий луч прожектора перекатывался по небу. Он то падал за крыши домов, то вдруг снова поднимался белым высоким столбом, упираясь в мягкую темноту неба. Мы любовались прожектором, пока он не погас. Было холодно. - Теперь отец вернется, - сказал Костя и задумчиво добавил: - Если не расстреляли... - Не расстреляли, - уверенно, чтобы подбодрить Костю, ответил я. - Ведь Николай Иванович говорил! - Он давно говорил... А этим теперь зададут! - Костя погрозил в сторону орликовской квартиры. Из окон сквозь тюлевые занавески во двор пробивался яркий свет, отражаясь на снегу белыми квадратами. - Теперь Советская власть будет! - сказал Костя, и глаза его сверкнули. Ребятам можно будет учиться, на кого они захотят. - А ты, Костя, на кого будешь учиться? - Я инженером буду! - А что инженеры делают? - Я буду строить пароходы, которые по океану плавают. Большие! И потом я изобрету такую машину, которая и по земле ходит, и по воде плавает, и по воздуху летает. - Как ты изобретешь, Костя? - Выучусь и изобрету. При Советской власти будет нужно много разных машин, чтобы легче работать рабочим было... - А что бы такое мне изобрести? - Ты изобрети такой дом... - Костя на договорил. Заскрипела калитка. Во двор вошли какие-то люди. Разглядеть их было невозможно. Костя присел на корточки в тени от погреба и махнул мне: "Садись!" Притаив дыхание и не шевелясь, мы сидели на снегу и ждали. - Кто это? - шепотом спросил я. Костя опять махнул рукой: - Молчи! Незнакомцы поднялись на высокое крыльцо парадного входа, которое находилось у самой калитки. Было видно, как один из них надавил кнопку звонка. На лестнице послышался голос Юрия Орликова: - Кто? - Откройте! Дверь наверху захлопнулась. Пришедшие позвонили вторично, потом начали стучать, да так сильно, что дверь гулко задрожала. Кто-то из них чуть слышно, но зло выругался. Опять дверь наверху отворилась, и на этот раз женский, похожий на Маришин голос испуганно спросил: - Кого нужно? - Юрия Орликова. - Его нет. - Врут! - прошептал Костя. - Откройте! - потребовали снизу. Мариша осторожно сошла по лестнице и открыла дверь. Люди поднялись наверх. Мы поняли: красноармейцы пришли за Юркой Орликовым. Врут, врут, врут! Мы уже хотели бежать и сказать красноармейцам, что Орликов дома. Наверно, он где-нибудь спрятался. Не верьте этим гадам! Он тут, прячется дома, этот прапорщик, который предавал большевиков и сам арестовывал их, а может быть, и расстреливал! Это он выдал отца Кости Чижова! Да, мы уже были готовы вскочить, но в этот момент приоткрылась дверь черного хода квартиры Орликовых. Кто-то вышел и тихо у забора стал пробираться в нашу сторону, к погребу. Я дрожал от волнения и холода. Костя ещё ближе прижался к стене погреба. - Это Юрка! - прошептал он. - Тес... В самом деле, это был Орликов-сын. Он постоял некоторое время, озираясь по сторонам. Потом решительно подошел к погребу, рванул дверь и шмыгнул туда. Видимо, он хотел подождать в погребе до ночи, чтобы ночью незаметно улизнуть из города. И не успел я опомниться, как Костя подскочил к двери погреба и набросил щеколду. - А-а-а... попался! - прыгая и торжествуя, кричал Костя. - Попался, белогад проклятый! Ошеломленный, я все еще сидел на снегу и не мог приподняться. Юрке Орликову бежать не удалось, и задержал его Костя Чижов! Вот когда ты, Юрка, будешь расплачиваться! За все - за искалеченного на горке Мишку Сычова, за избиение Гришки Осокина, за свое барство, за отца Кости Чижова, за всех, кого предал и арестовал! - Открой! - в испуге прохрипел Орликов. - Мальчик, открой! Он смотрел в "иллюминатор" и почти плакал. Ничего, зато ты смеялся, когда у Гришки Осокина текла из носа кровь! Ты смеялся, когда плакали дети рабочих, уводимых тобой в тюрьму. - Попался, попался! - продолжал кричать и прыгать Костя. - Димка, иди зови наших! Орликов протянул в "иллюминатор" руку, и я заметил в его руке револьвер. - Костя, берегись! - заорал я. - Открой, говорю! - зашипел Орликов. - Открой, а то пристрелю! Костя отскочил от "иллюминатора". Но Орликов выстрелить побоялся Он, должно быть, сообразил, что выстрел услышат в доме - Димка! - закричал на меня Костя. - Чего ты стоишь? Беги зови! Орликов убрал револьвер и зашептал: - Не надо, мальчик! Я тебе денег дам. Сейчас дам денег. Открой, прошу тебя... пожалуйста, открой! - Денег? Купить хочешь... А вот чего не хочешь? - Костя показал кулак. Стуча зубами от холода и волнения, я взбежал по лестнице к Орликовым. Я не мог говорить и заикался: - Он там... в погребе! Мы его... поймали. Он... хотел убить Костю! Скорее! ... Больше я ничего не помнил. В тот вечер я простудился и заболел. Несколько дней я лежал в постели, объятый жаром, и бредил. Мне чудилась наша улица, извилистая речка Соломбалка, широкая снежная равнина Северной Двины. Я слышал продолжительные зовущие гудки пароходов и видел задумчивые, но счастливые глаза моего друга Кости Чижова.