111 баек для журналистов - Николай Волковский

Однако не таких откликов на военные события ждали официальные круги от Александра Сергеевича. Об этом свидетельствует статья Булгарина 1830 года (Северная пчела. 22 марта 1830. № 35): «Итак, надежды наши исчезли. Мы думали, что автор “Руслана и Людмилы” устремился за Кавказ, чтоб напитаться высокими чувствами поэзии, обогатиться новыми впечатлениями и в сладких песнях передать потомству великие подвиги русских современных героев. Мы думали, что великие события на Востоке, удивившие мир и стяжавшие России уважение всех просвещенных народов, возбудят гений наших поэтов, – и мы ошиблись. Лиры знаменитые остались безмолвными, и в пустыне нашей поэзии появился опять Онегин, бледный, слабый… Сердцу больно, когда взглянешь на эту бесцветную картину».

Отклика на кавказские события требовала не только официальная, но и военная среда. Например, официальный военный корреспондент «Северной пчелы», подполковник И. Радожицкий, описывая занятие Арзрума, так заканчивает свою корреспонденцию: «Дальнейшие подробности об Арзруме, ежели буду иметь время, сообщу вам в последующих письмах; но скажу вам, что вы можете ожидать еще чего-либо нового, превосходного от А. С. Пушкина, который теперь с нами в Арзруме» (Северная пчела. 22 августа 1829. № 101). Таким образом, сочинения Пушкина, прославляющие победы в Русско-турецкой войне 1829 года, были поставлены в официальный распорядок дня.

Сам Пушкин по этому поводу писал: «В газете (политической) побранили меня не на шутку за то, что по возвращении моем напечатал я стихотворение, не относившееся ко взятию Арзрума. Я, конечно, не был обязан писать по заказу гг. журналистов. К тому же частная жизнь писателя, как и всякого гражданина, не подлежит обнародованию. Нельзя было бы, например, напечатать в газетах: “Мы надеялись, что г. прапорщик такой-то возвратится из похода с Георгиевским крестом; вместо того вывез он из Молдавии одну лихорадку”. Явно, что цензура этого не пропустила б. Зная, что публика столь же мало заботится о моих путешествиях, как и о требованиях рецензентов, я не стал оправдываться. Но важнейшее обвинение заставляет меня прервать молчание». На основании записей 1829 года Александр Сергеевич пишет в 1835 году «Путешествие в Арзрум». В. Апушкин считает данное произведение итогом поездки поэта на войну.

Известный исследователь творчества А. С. Пушкина Ю. Н. Тынянов отмечает, что создание этого произведения, а также написание к нему предисловия во многом вызвано появлением книги французского дипломатического агента Виктора Фонтанье. Она направлена резко против восточной политики Николая I и содержит ироничное упоминание о Пушкине как о «барде, находящемся в свите». В той же главе говорится о «сюжете не поэмы, но сатиры», который нашел на войне выдающийся поэт. Вероятно, до осведомленного дипломата дошло известие о «маленьких сатирах Пушкина», названных выше. Во всяком случае обвинение было столь веско, что вынудило Александра Сергеевича сказать об этом в предисловии к «Путешествию в Арзрум»: «Признаюсь: эти строки французского путешественника, несмотря на лестные эпитеты, были мне гораздо досаднее, нежели брань русских журналов. Искать вдохновения всегда казалось мне смешной и нелепой причудою: вдохновения не сыщешь; оно само должно найти поэта. Приехать на войну с тем, чтобы воспевать будущие подвиги, было бы для меня, с одной стороны, слишком самолюбиво, а с другой – слишком непристойно. Я не вмешиваюсь в военные суждения. Это не мое дело. Может быть, смелый переход через Саган-Лу, движение, коим граф Паскевич отрезал сераскира от Осман-паши, поражение двух неприятельских корпусов в течение одних суток, быстрый поход к Арзруму, все это, увенчанное полным успехом, может быть и чрезвычайно достойно посмеяния в глазах военных людей (каковы, например, г. купеческий консул Фонтанье, автор “Путешествия на Восток”), я устыдился бы писать сатиры на прославленного полководца, ласково принявшего меня под сень своего шатра и находившего время посреди своих великих забот оказывать мне лестное внимание. Человек, не имеющий нужды в покровительстве сильных, дорожит их радушием и гостеприимством, ибо иного от них не может и требовать. Обвинение в неблагодарности не должно быть оставлено без возражения, как ничтожная критика или литературная брань. Вот почему решился я напечатать это предисловие и выдать свои путевые записки, как все, что мною было написано о походе 1829 года».

Мораль. В. Апушкин и ряд других исследователей воспринимают текст «Путешествия в Арзрум» как первую попытку военных корреспонденций из действующей армии, несмотря на то что она была опубликована спустя более пяти лет после поездки автора на войну. Видимо, это связано с достоинствами данного произведения: стремлением автора к объективности, его нейтральности в подаче информации, стилем и методами описания, о которых говорилось выше, а также этическими нормами, которые декларирует А. С. Пушкин. Вспомним, например, что он пишет в предисловии: «…я устыдился бы писать сатиры на прославленного полководца, ласково принявшего меня под сень своего шатра и находившего время посреди своих великих забот оказывать мне лестное внимание. Человек, не имеющий нужды в покровительстве сильных, дорожит их радушием и гостеприимством, ибо иного от них не может и требовать». Здесь он передает именно те чувства, о которых позднее напишут многие поколения военных корреспондентов в адрес людей, которые будут уделять им внимание и проявлять заботу на нелегких и опасных дорогах войн.

Комментарий. История военной журналистики показала, что в этой мысли Александра Сергеевича Пушкина заложен глубокий смысл: журналисту очень трудно «писать сатиру» на воинский коллектив, с которым он находился в боевой обстановке. Представители пресс-служб вооруженных сил учитывают эту психологическую особенность журналистов, работающих в «горячих точках», и прикрепляют их к конкретному воинскому подразделению. Так было при высадке англо-американских войск на берегу Ла-Манша в 1944 году и во время войны в Ираке в 2003-м.

Для «Путешествии в Арзрум» характерен стилистический «нейтралитет», в итоге образующий авторскую фигуру нейтрального, сугубо штатского и непонимающего наблюдателя и ироничное изображение «героя» войны Паскевича со сделанными в осторожнейшей форме, но с серьезными возражениями чисто военного характера, обнаруживающими тонкую военную осведомленность «штатского» автора.

Его нейтральность, нарочитая «непонятливость» превращается у Пушкина в литературный прием. Например, таково описание сражения: «Полки строились; офицеры становились у своих взводов. Я остался один, не зная, в которую сторону ехать, и пустил лошадь на волю божью. Я встретил генерала Бурцева, который звал меня на левый фланг. “Что такое левый фланг?” – подумал я и поехал далее». Этот метод, считает Ю. Н. Тынянов, несомненно, оказал влияние на Толстого: описание батальных сцен в его «Войне и мире» имеют явные следы изучения прозы Пушкина, а именно – «Путешествия в Арзрум».

Диапазон применения байки. При изучении теории и практики освещения вооруженных конфликтов.

№ 40. Байка «Афиши московского генерал-губернатора»

Прошло 200 лет после Отечественной войны 1812 года, но редкий исследователь истории журналистики этого периода не вспоминает так называемые ростопчинские афиши. Сразу по окончании войны листовки московского генерал-губернатора Ф. В. Ростопчина вызвали неподдельный интерес в России и за рубежом, о них много и по-разному писали вплоть до 1917 года и называли однозначно «пресловутыми» в советское время.

Мораль. В заслугу Ростопчину как губернатору, прежде всего, следует поставить осознание необходимости информировать население о военных событиях, что было присуще не всем высокопоставленным российским чиновникам в 1812 году.

Комментарий. Московский главнокомандующий извещал население о военных действиях особыми листами, которые именовали «афишками», так как их разносили по домам наподобие театральных афиш. Так Ростопчин влиял на умы горожан и держал их в курсе событий, устраняя нелепые и часто опасные слухи, коим население склонно верить в военное время. Народ призывали сражаться, не щадя жизни, чтобы «государю угодить»; уговаривали его «иметь послушание, усердие и веру к словам начальников». «Афишки» выходили с обращением к солдату и ополченцу, жителю Москвы. Некоторые исследователи говорят, что они отличались грубым подражанием языку простонародья, были пронизаны безудержным национализмом и шовинизмом. Для таких характеристик есть веские основания. Но следует заметить, что аналогичные пропагандистские издания в Европе утвердились гораздо раньше, чем в России. Совершенствуя образование за границей, Ростопчин наверняка познакомился с этой практикой и, видимо, решил использовать ее для издания своих листовок. Сам Федор Васильевич в сочинении «Московские небылицы в лицах», изданном в 1813 году, так объясняет особенности афиш: «…Известные листы (афиши) к жителям столицы более были излагаемы такой речью, которая употребительнее в простом народе. С ним-то и надо было говорить, его-то и надо было заставить слушать, чтобы не предавался ни собственным умствованиям, ни посторонним каким-либо уродливым внушениям…»