ЛУННАЯ ТРОПА. Сказка для всё познавших - Сен Весто

Покопавшись в углях, Гонгора пристроил к котелку крепкую кедровую веточку, и неутомимо сыпавший искрами костер затрещал с новой силой. Это будет долгая ночь, подумал он, чувствуя затылком влажное прикосновение подвижного воздуха и стискивая ладони вместе, он не в силах был отделаться от ощущения собственной здесь уместности, он поднял глаза вверх, где было черно, где горели звездные дороги и моря, млея над ним холодно и высоко, где горело звавшее его давно и почти отчаявшееся уже в ожидании ночное небо, сейчас не оставляло одно странное чувство, даже уверенность, что где-то там дальше, впереди, быть может, в такой же милой сердцу жутковатой тиши, чутко настороженной, как бы погрузившейся навечно в неизбывный мрак философии бытия, в состоянии такого же обманчивого покоя, но уже на совсем другом витке спирали, в таком же обессиливающе мерном течении ночи, но уже в совсем ином измерении, на дикой отмели безвозвратно уходящего, почти уже ушедшего и все никак не способного уйти времени будет потрескивать еще не один костер, все так же будет сыпать искрами и мягко шевелить изжелто-синими ломкими угольями огонь, а за спиной молча, все понимая, стоять ночь. И будет то самое странное чувство, почти уверенность, что где-то такое уже не то было, не то обязательно случится; но это произойдет потом. Сейчас же сквозь непреодолимые пласты тьмы у небесного порога он желал видеть отсвет, хотя бы слабый отблеск того огня, – хоть воспоминание о том блеске…

Осыпая проклятьями прибрежные камни, дед спотыкался, возясь в темноте, с треском собирая консервные банки и кружки. Рядом опять плеснуло, исказилась, качнув звездным отражением, голубая лунная тропка, резко и глубоко врезанная в неподвижную гладь непроницаемого озера: из-за четкого неровного обреза отвесных камней выглядывал яркий краешек пепельной луны. Где-то вдалеке протарахтел, разбуженный голодом или, может, просто наступившей ночью, сумрачный зверь.

– А, л-лярва, – сказал дед, опрокидывая рюкзак Гонгоры на песок и возникая в круге света. – Хорошая погода будет, – заметил он, вздергивая рюкзак за лямку назад. – Хороший воздух, небо хорошее.

– Я слышал где-то, – беспечно отозвался Штиис, сонно помигивая в направлении исходящего дымом котелка, – что этих звезд столько, что куда ни глянешь, взгляд всегда упрется в одну из них. Это у меня в голове никак не умещается. Вот Гонгора говорит, вы все знаете, а чего не знаете, то вычисляете. Вот, по-вашему, откуда тогда темнота берется?

– Ты воду нам не мути доплеровским смещением, – отозвался дед, – а лучше сними пробу, похлебище не должно развариться, а то потеряет всю остроту. Все питательные вещества уйдут.

– Куда это они уйдут, – сонно осведомился Штиис. Впрочем, взять ложку он согласился. – Знаете, что мне это всегда напоминало, – произнес Штиис, пробираясь к котелку с деревянной ложкой наперевес. – Подземелье. Я всю жизнь словно в подземелье, – пробормотал он, зачерпывая и с опаской примериваясь к дымящейся ложке. – А потолок сплошь забит драгоценным камнем, Только не для нас все это. – Он помолчал, нерешительно приблизившись губами к краю ложки. – Хотите, я стишок почитаю по этому поводу?.. Слушайте, – спросил он, работая челюстями, – а это вообще с чем принято есть?

– С сапогами, – сказал дед, отбирая у него ложку и решительно запуская ее в котелок, – когда проголодаются.

Дед расположился у огня с локтем между развалявшимся Лисом и Штиисом, подвернув под себя спальник и накинув на плечи ветровку. Штиис поскучав, достал из рюкзака свой неразлучный диктофончик со встроенным тюнером, вытянул антенну и теперь пытался нащупать какую-нибудь музыкальную станцию. Он признавал только музыкальные станции без сопровождающих длинных больных языков, с чисто одной музыкой. Тюнер услаждал слух сериями тресков и неопределенными шорохами.

– Чего там видать? – вдруг повысил голос дед, щурясь, наблюдая за тем, как Гонгора в десятый, наверное, раз берется полоскать свой драгоценный кукри в камнях подальше от озера: поглядит на свет, ополоснет, намылит и снова поглядит.

– Где? – помедлив, спросил Гонгора, не оборачиваясь.

– Да там, – ответил дед, что-то ссыпая и мешая ложкой в котелке. – Видать там чего-нибудь?

Гонгора снова помолчал.

– Да нет вроде, – глухо отозвался он. – Ни Черта там не видать.

Дед потыкал ложкой колбаски, бултыхавшиеся в кипятке.

– Ты чего там моешь, – снова громко закашлялся дед, пряча в морщинках блестящие глаза, – а? Зеркало свое, что ли? Или совесть свою? Если вот, скажем, тебя опасение берет, чего это ты не отражаешься, не видно тебя сегодня почему, так рано еще, темное время суток. Ты сядь, значит, обожди чуточку, отдохни…

Штиис откинулся на спальнике, заложив руки за голову.

Нет, сказал про себя Гонгора, снова медленно вытирая закатанным рукавом голое лезвие, с этим не справиться. Мне это тоже не поправить, такое просто не в человеческих силах. Даже здесь след их присутствия. Они рано или поздно достанут и тут, и уже никому не остаться прежним. Словно один и тот же незнакомый замкнутый на бесконечность коридор, и ты еще можешь думать, – нет, ты уверен, что решаешь и сейчас ты, что конечный выбор на том конце будет все-таки за тобой, но чье-то дыхание касается тут твоего затылка, и ты слишком поздно понимаешь, что кто-то все это время смотрел тебе вслед, ничего, в сущности, не видя, делая четче тишину, понемногу целуя в тебе параноика, а ты в сознании у себя теперь откладываешь, что до сих пор одни и те же тысячу paз драные, трухлявые, безвкусные, холодные, мертвые обстоятельства дышали тебе в спину, но ничего, ничего не меняется от этого твоего понимания, и они гонят тебя по коридору, и ты уже равнодушно, почти с налетом иронии достаешь на свет еще одно из своих бесполезных пониманий, которое они в виде незаметных, микроскопических знаний с незапамятных времен спорами откладывали в тебе, что, наверное, все тут зря – и как бы быстро ты ни умел бегать и что бы ни пытался своим тренированным интеллектом прогнозировать насчет отдаленного поворота, он уже есть и никуда тебе от него не деться… Хумус же всей вселенной и пыль космоса, подумал Гонгора с глухим отчаянием. Неужели я так много хочу от жизни. Это как одно и то же упорядоченное движение Земли вокруг Солнца по траектории эклиптики, на сумасшедшем ускорении совершив крутой поворот, несущейся навстречу новому времени года, вперед к новому теплу и к новому лету. Можно испытывать подъем чувств, общую свежесть, можно улыбаться про себя по поводу атмосферных явлений, тихо радоваться настигающим переменам и бить об пол посуду, можно, напротив, сокрушаться, сожалеть о случившемся, по утрам, чистя зубы, предаваться унынию и биться головой о раковину, но ничего, ничего уже поделать будет нельзя…

– …Ч-черт – ожесточенно произнес Штиис, удобнее располагая локоть на мягком, – люблю подарки. Ничего не могу с собой поделать. Приятные неожиданности. Вообще всякие знаки понимания. После них как-то хочется жить.

– Комплименты, – подсказал Гонгора.

Штиис ненавидяще посмотрел на него.

– Вы совершенно правы, – сообщил он, моментально переходя на диалект аристократический и отчужденный. – Знаки внимания вообще, вероятно, на заре эпохи человечества предназначались особям исключительно мужского пола с властью – в целях элементарно расположить к себе судьбу, не осложнять лишний раз жизнь и как-то расширить сферу экономического влияния. А что мы имеем удовольствие наблюдать сегодня? Вот вам еще один скромный пример спрятанной сути женоподобной цивилизации.

Штиис принялся засучивать рукав.

Совершенно справедливо, подумал Гонгора. Проходит одна такая в опасной близости, касаясь своим юным обаянием, когда после на редкость добросовестной тренировки чувства у тебя местами обездвижены до невменяемости и ты задвинут в задумчивость дальше обычного, невзначай так протягивает, проводит крохотным пальчиком по жилке, обозначенной у тебя на руке напряжением, качая крохотным детским подбородком, и ты оглянуться не успеваешь, как она уже заботливо запахивает на тебе ворот плаща, поправляет пуговичку и наказывает не стоять лишний раз на сквозняке. И, главное, при всех.

Исподлобья глядя куда-то в пространство прямо перед собой. Штиис озадаченно мял и пробовал пальцами у себя под ухом затылочную область. Штиис словно понял вдруг что-то очень важное. Он покачал головой.

– Такое впечатление, – пробормотал он, – что я выспался…

_____________________

ГЛАВА 2. ВОЗЛЕ САМОГО ПОРОГА

Он в последних деталях помнил день своего детства, когда на спор провел на старом заброшенном деревенском кладбище ночь. Хвастался он вообще много и врал много, особенно в моменты вдохновения, получалось у него правдиво, мрачно и предостерегающе – как нужно, но он никогда никому не рассказывал, что там было на самом деле. Для остальных это вряд ли представило бы большой интерес.