Богатый - Анатолий Величковский

…………………………………………………………………………………………………………………………….

…………………………………………………………………………………………………………………………….

Услышав, что в замке музыка замолкла, Волчок подумал: «А не едят ли там?» — и решил проверить. Но там, к сожалению, не ели. Отец Илларион перелистывал ноты. Покрутившись среди мебели, Волчок добился только того, что Марта его погладила и сказала: «Иди к Марку, иди к Марку». Делать было нечего и Марк увидел его бегущим от замка по дорожке. Серебряный пес, разбрасывая хвостом искры света, примчался галопом и, извиняясь за то, что оставил пост, начал приседать, чихать и улыбаться, показывая свои сверкающие в лунном сиянье волчьи клыки. — Где шатался? — сказал Марк строго. Волчок запыхтел, свесив на бок язык и размахивая энергично хвостом, глянул в глаза хозяина зажженными фосфорическим светом глазами. Марк прищурился, глядя в глаза собаки, и увидел, что из них идут такие же лучики, как от звезды. Лающее животное, вопреки утверждению философа, все же было вот этими лучиками своими похоже на созвездие «Пса». Усмехнувшись этой мысли, Марк вспомнил про Машку.

Он подумал, что сейчас пойдет к ней. И удивился, увидев, что пес, как бы угадав его замысел уже бежит к конюшне.

Производя опыт над чуткостью собаки, Марк переменил в мыслях свое намеренье, решив повернуть к амбару. Волчок, словно руководимая телеуправлением ракета, тоже переменил направление и побежал в сторону амбара. — Чудесный пес! — подумал Марк. — Какая удивительная чуткость! У человека, наверное, это было, да сплыло.

В конюшне Марк зажег керосиновый фонарь с изображением летучей мыши на стекле. Идя с фонарем по коридору конюшни, Марк бросал перегибающуюся со стены на потолок черную тень. По мере его движенья столбы, разделяющие стойла, отбрасывали тени, которые проходили по спинам и крупам лошадей, словно медленно вращающиеся спицы колеса. Чтобы заглянуть в ясли, Марк от времени до времени поднимал фонарь, и тени разбегались, прячась за каждую соломинку. Он видел лоснящиеся крупы, хвосты, гривы, сено в яслях. К нему на свет поворачивались конские головы, с наставленными вперед ушами, с темными, вечно о чем-то глубоко тоскующими глазами. Их губы, как бы что-то шептали, вздрагивая. Иные лошади глубоко и тяжко вздыхали.

Прежде Марк лошадей боялся, но теперь он спокойно подходил к ним, трепал их по шеям, говорил с ними, и они отвечали ему веселым пофыркиваньем, ставили свои быстрые уши то так, то иначе, и Марк видел, как меняется, в связи с постановкой ушей, выражение их восхитительных морд. Холстомер прищурил уши и мотнул оскаленными зубами в сторону пробегающего Волчка. Марк подумал: — Это вековая вражда, Холстомер почуял прежние обиды.

Конюшню свою Марта опоэтизировала. На двери денника, в котором стоял ее чистокровный жеребец, были начерчены строки из стихов М.Ю. Лермонтова:

«Конь же лихой не имеет цены».

Ниже стояло: «Гракх. Сын Принца — Рюделя и Дзи — Квин».

Рабочие лошади, выкупленные дядей Васей у мясников на бойнях, назывались: «Чубарый», «Заседатель», «Фру-фру», «Карагез», «Конек-Горбунок», «Холстомер», «Россинанта», «Машка».

Прежде Марк никак не мог правильно назвать лошадь, все лошади казались ему одинаковыми. Теперь же он отлично видел, что у каждой есть свое, особенное, и что лошади так же как и люди друг на друга совершенно не похожи.

Например, Гракх отличался от рабочих лошадей так, как борзой кобель отличается от дворняжки. Голова была словно выточенная, глаза у него были выпуклые, большие, уши острые, ноздри широкие. На лбу его красовалась лысина, напоминающая летящую ласточку.

Марк Гракха боялся. Только одна Марта умела с ним обращаться. Проходя мимо денника, Марк только сквозь решетку двери увидел косящий строго глаз, зажженный лиловым светом. Седло Марты, лежащее на козле, бросило на стену тень, напоминающую летящего орла.

Марк открыл денник Машки. Кобыла лежала задом к двери. Он, подняв фонарь чуть выше, увидел, что Машка тяжело водит боками и слегка кряхтит от усилий. Хвост у нее был откинут в сторону, был мокрым и вздрагивал. Не опытный в таких делах сторож все же сразу понял, в чем дело. В груди у Марка что-то екнуло. Сердце заколотилось, он почувствовал одновременно испуг и дикую радость. Сами ноги, без всякого приказанья свыше, словно перышко подхватили всего остального Марка и понесли с неимоверной быстротой к замку. В зале было полутемно, лишь две свечи горели на рояле, перед отцом Илларионом. Под звуки вальса молодежь кружилась в сумерках. Вдруг к шороху платьев и шарканью ног примешался стук когтистых лап Волчка. Пес остановился в дверях.

Почти одновременно возникло сияние конюшенного фонаря.

— Машка жеребится! — Разлетелся по всему залу взволнованный голос. Музыка оборвалась. Эхо повторило последний аккорд. Танцующие остановились, как вкопанные, но казалось, что они дрожат и шевелятся потому, что фонарь в руках Марка дрожал.

— Ты не ошибся!? — спросила с сомненьем в голосе Марта.

— О, нет! Нет! — выкрикнул Марк с такой силой, что сомненья быть не могло.

Сняв руку с плеча Игната, Марта быстрыми шагами шла к двери.

Подруги стали просить ее: Марточка, золотко, нам можно с тобой?

— Айда за мной! Все идем, всем можно! — говорила Марта, не сбавляя быстроты своих четких шагов. И двинулись за нею четыре студентки: Лукерья, Мария, Зинаида и Виктория и три студента: Игнат, Володя и Саша. Пошли старшие: Отец Илларион, дядя Петя (бывший седой художник) и даже дядя Вася, родной дядюшка Марты. Словом, вся колония общества «Крест и Лира» высыпала, как один, на двор.

Лунный свет струился по листве деревьев. Небольшая толпа, идущая за Марком с фонарем в руке, звенела возбужденными голосами. Лунный свет бросал на лица тени ресниц, глаза казались поэтому большими. В тени деревьев свет фонаря бежал по стволам, освещал нижние ветки, и толпа попадала как бы в некий таинственный грот.

В загоне коровы лежали, словно в серебряном озере. Они начали вставать и подходить к изгороди, фыркать на пробегающего Волчка и наставлять на него серебряные рога.

Переступая порог конюшни, все замолкали. Запах лошадей, навоза и аммиака не всем нравился. Для неофитов он был слишком резким. В густой конюшенной темноте снова перед фонарем Марка завертелись спицами тени столбов. Тени вошедших шли по стенам, перегибаясь на потолке. Ночная конюшня казалась населенной добрыми конскими духами, которые охраняли ночной покой и отдых. Пришедшие чувствовали, что своим приходом нарушают традицию, по которой ночь в конюшне принадлежит лошадям. И действительно, лошади оглядывались на людей с явной тревогой. Да уж не запрягать ли вы нас пришли, казалось, спрашивали они.

Лунный свет рисовал на спине Машки решетку высокого длинного окна. Фонарь освещал желтым светом молодые возбужденные лица с блестящими любопытством глазами. Иные вошли в денник, иные остались в дверях. Марта присела на корточки, Марк присветил фонарем. Словно в мольбе сложенные ладони, под откинутым хвостом Машки сверкали маленькие копытца передних ног.

Взяв в каждую руку по копытцу Марта с необычайной осторожностью, сообразуясь с потугами Машки, начала помогать родам. Длинным, тонким ножкам, казалось, конца нет. Они выходили во влаге и в слизи едва заметно, и вдруг совсем остановились.

— Головка задерживает — тихо сказала Марта.

— Дай передохнуть, — посоветовал шепотом дядя Вася.

— Я знаю — ответила Марта.

Кобыла подняла голову, глянула на Марту и натужилась. Черные ноздри, крепко прижатые к коленям, показались, скрылись и снова показались, и начала выходить голова. Словно сливы, покрытые сизым туманом, вышли неподвижные глаза, вышел весь лоб с заложенными назад, прижатыми к шее ушами.

— Слава Богу! — вздохнула Марта. По ее лицу катился пот, она пыхтела так, будто бы не Машка, а она сама родит. Прошло несколько тихих минут, минут, предупреждающих о том, что сейчас произойдет чудо.

Заходили конвульсивно бока и живот кобылы, Марта потянула ножки посильнее, и вдруг, вместе со слизью и водой, вывалился наружу весь готовый жеребенок. Первый его вздох земным воздухом был встречен общим ликованием. Машка повернула голову, ее губы дрожали от тихого ржанья. В глазах кобылы зажегся нежный свет.

Выпростав переднюю ногу, Машка встала, отряхнулась, словно выскочившая из воды собака, повернулась и склонилась над своим детищем. Освещенная фонарем свисала ее золотая грива. В кругу фонарного желтого света на золотой соломе лежал неподвижный малыш, вытянув свои длинные ноги. И опять Машка тихо заржала, дуя на жеребенка. Потом она принялась вылизывать его и подталкивать под задок своим храпом. Пробуя силенки, новорожденный зашевелился и хотел встать. Это ему не удавалось. Он еще не умел поставить правильно свои непослушные ноги. Марта обняла жеребенка и помогла ему подняться. Машка утвердительно кивала головой. Жеребенок стоял на длинных ногах, покачиваясь, словно пьяный. На лбу у него была белая лысина, похожая на летящую ласточку, ноги все четыре в белых чулочках, как у Машки. Он повиливал хвостиком, моргал глазами, с которых туман сошел. Глаза эти были уже настоящими лошадиными глазами, полными вековечной печали.