Источники права и суд в Древней России. Опыты по истории русского гражданского права - Николай Дювернуа

Для нас важно, прежде, нежели мы перейдем к обозрению состава обеих редакций, установить, по возможности определенно, границы времени, в которое слагалась Русская Правда и именно ее полная редакция. Здесь первое место занимает тот факт, что в конце XIII в. в нее уже не входит или, чтобы не разойтись с очень точными исследователями рукописей, почти не входит никаких новых элементов из юридической практики. На этом основании иногда называют полную редакцию Правды – Правдой XIII столетия (Эверс, в последнее время – А. М. Богдановский «Развитие понятий о преступл. и наказ.» Москва, 1857 г., стр. 11, примеч. 2); но, всматриваясь ближе в ее состав и сличая ее содержание с теми явлениями юридической практики, которые, несмотря на бедность оставшихся от XIII и XIV веков памятников, все-таки совершенно ясны, мы должны будем признать, что полная редакция Русской Правды не отражает на себе этих явлений развития права в XIII в. и, стало быть, составляет плод практики более ранней. В Новгородской 1-й летописи упоминаются под 1209 г. доски, которые доказывают право требований одного лица к другому. В договорной грамоте Новгорода с Ярославом Тверским (Рум. Собр., № 1, 1265 г.) выговорено, чтобы князь грамот (суженых?) не посужал, в другом договоре с тем же князем находим упоминание грамот на закладчиков, покупку сел княжескими боярами в Новгородской волости. Отчасти еще от XII в. (Купчая Антония Римлянина, 1107 г., Ист. Русск. Иерархии, ч. 3, стр. 123, Карамз. Ист. Госуд. Рос., т. 2, примеч. 210) и от XIII мы имеем письменные купчие, данные (Д.А.И., т. 1, № 5, Акт. до Ю. Б. относящ., т. 1, № 63, I). Начало XIV в. приносит нам известия о грамотах серебряных (Рум. Собр., т. 1, № 14: «а что грамота на городце писана серебреная», это долговой документ), о грамотах дерноватых (там же, №. 13: «или грамоты дерноватыя на кого написал, а те грамоты подереть»). Таковы явления, замечаемые в XIII в. Они все в одинаковой мере заслуживают внимания. Доски, письменные акты для гражданских сделок, для суда, возникающий оборот недвижимых имуществ, – все это признаки новых условий развития права, которых значение мы оценим впоследствии. Ни одно из этих явлений не отражается в Русской Правде. Ни в статьях о займе, ни в способах возникновения холопства, – никаких признаков письменности. Только в одном месте встречается самое название писца (Тр. си., стр. 67). Весь оборот гражданский ограничивается одним движимым имуществом. Все формы сделок и процесса исключительно устные. Если бы рассматриваемая редакция не касалась вовсе некоторых сторон юридического быта, то мы могли бы объяснить себе отсутствие в ней признаков дальнейшего развития права одной ее неполнотой; но этого мы никак не можем сказать. В Правде именно говорится о займе и ничего о досках, ничего о грамотах. Она именно пересчитывает способы возникновения холопства, и не называет холопов грамотными, как после они назывались. Практика суда и гражданского оборота, которой плодом была полная редакция Правды, очевидно предшествовала XIII в.

Сличение Русской Правды с так называемой бессудной Мстиславовой грамотой ведет к тому заключению (2-я ч. Русск. Достопамятностей, стр. 245; Sammlung Тобина, II, стр. 55). Близкое к этому мнение высказывает Калайдович. (См.: Законы в кн. Ивана Васильевича и внука его…, 1819 г., Введение, стр. X). Необходимость приурочить состав Правды к какой-либо определенной эпохе в истории нашего права ощущались давно. Наиболее смелая попытка в этом отношении принадлежит Тобину. Тобин, по соображениям, совершенно отличным от тех, которые мы предлагаем, относил всю 2-ю половину полных списков (он делил Правду на две половины) ко времени Владимира Мономаха. Мы позже остановимся на его мыслях. Здесь достаточно будет разъяснить себе, с какой бы целью мы стали искать для таких сборников как Русская Правда дату, определенную или известным годом или известной личностью?

Возможность найти такую дату истории всегда хороша. Но необходимо ли для истории права установить год, когда вышел закон? Так ли это важно, чтоб без этого историк не мог обойтись? Стоит ли приносить этой задаче какие-либо жертвы, если ответ не дается сам собой? Мы этого не думаем. В Римском праве для многих законов, которые имеют большое значение в истории права, мы не можем указать не только года, но ниже столетия, когда они вышли. От этого немного теряет понимание исторических явлений. Момент публикации закона очень важен в вопросах юридической практики и гораздо менее значит для историка. Насколько же менее важны твердые даты там, где деятельность законодателя остается на втором плане, где первое место принадлежит обычаю! Для права, находящегося на этой ступени развития, годами измерять движение не только не нужно, но прямо невозможно. Ihering отвергает всякую пользу хронологических приемов и советует юристу стать на совершенно другую точку зрения, нежели та, на которой стоят историки политических событий. Если в области политики один год может принести больше, чем другие столетия, то в истории права процесс никогда не совершается быстро, явления юридической жизни никогда не составляют плода минуты и всего менее в такие эпохи, когда сама жизнь силой обычая призвана созидать формы права. Мы можем таким образом совершенно успокоиться насчет твердых дат для времени Русской Правды. Они не даются нам, и мы в них не имеем надобности. Если мы можем отнести возникновение сборника к известному столетию, – то это все, чего можно желать. И так время, когда слагалась Русская Правда и главным образом та ее часть, которая обращена к Гражданскому праву, должно быть ограничиваемо началом XIII в. Элементы гражданских институтов, которые видны в этом сборнике, носят на себе такой ясный отпечаток простоты и первоначальности, что именно они служат выражением только что зарождающегося гражданского оборота. XIII в. уходит значительно далее, и в это время гораздо труднее предполагать возникновение таких простых норм, которые видны в Русской Правде. Ввиду этих мыслей, для нас получает особую цену показание знаменитого Калайдовича об одном списке Мерила Праведного, которого подлинник он думал отнести к XII в., и который заключает в себе полную редакцию Правды (см. указан. выше сочинение, введение, стр. XI, примеч.** У г. Калачова этот список, под именем Синодальн. II, занесен во 2-й вид, 2-й фамилии, за № 8, а в вариантах обозначается № 19, см. стр. 61 Исследов. г. Калачова).

Мы не хотели бы, определяя таким образом время, когда слагалась Правда, ограничить этим временем значение Правды, как руководства для судей. Напротив, сборники, так многосторонние и так оконченные со стороны формальной, сохраняют свою цену далеко за пределами времени их возникновения. Мы будем иметь случай в последующем изложении несколько раз возвращаться к этой мысли. Здесь не останавливаемся особенно на ней, потому что ближайшей нашей целью должен быть анализ состава Русской Правды для определения источников права в эту эпоху.

Состав древнейшей редакции. Мы старались выше (предшеств. глава) определить исходные точки в развитии нашего права. В первоначальный быт народа входят два новых условия, видоизменяющих его предполагаемую простоту. Вместо самоуправляющихся общин, – мы видим общины и рядом князя. Вместо господствующего язычества, – видим языческие нравы и рядом с этим церковь. Если положением человека в общине первоначально определялась вся его личность, если в ней он находил меру своего права и средство против его нарушения, то теперь, кроме общины, есть другой орган власти и суда. Старые условия быта удерживаются, но община становится в определенные отношения к князю. Кроме начал права, выработавшихся в этом замкнутом мире, кроме народной старины, являются уставы князей, которыми определяется отношение этой власти к народу. Покуда мы не имеем средств различить – были ли эти уставы рядами или тут больше значила воля князя, чем соглашение князя с народом.

Если сперва только положением в общине определялась личность, то теперь личность и имущество могут и вне общины, в силу особого их отношения к церкви или к князю, получить признание и охрану. В сделанном нами очерке исходных точек развития русского права обнаружилась в некоторой степени и возможность попыток свести всю эту массу явлений, определяющих юридический быт, к единству твердых юридических положений. Соприкосновение с народом высшей цивилизации и влияние класса духовных лиц открывает первый путь к точнейшему определению права. С такими, конечно, скудными сведениями мы приходим к памятнику, который почти один освещает судьбы русского права на пространстве двух веков. В древнейшей редакции почти нет положений, которыми бы определялись собственно гражданские институты, но это не отнимает у нас интереса к памятнику. Из дальнейшего мы увидим, что княжеский устав и суд только косвенным образом влиял на эту сферу права.

Что же представляет собой древнейшая редакция? Со стороны составных частей памятника здесь легко различаются две половины: одна – Правда Ярослава, другая – Правда его детей. Обе половины так связаны, что вместе, как руководство для суда, составляют одно целое. В начале и конце этой редакции поставлены положения, принадлежащие, как видно из этой и отчасти из других редакций, самому Ярославу (ст. 1-я Акад. и Тр. сп., ст. 42 Акад. и 7-я Тр. сп.). Статья о вирнике (42 Акад. сп.) ничем не связана с предшествующей и позже будет взята особо, в связи с убийственными делами (ст. 7 Тр. сп.), статья о мостнике в позднейших редакциях сохраняет свой заключительный характер (Тр. сп., ст. 91, и Синод, сп., в 1-й ч. Русск. Достоп., стр. 54). Таким образом, короткая Правда составляет одно целое. Различать две половины в этом целом мы можем только для того, чтоб определить, что принадлежит самому Ярославу и что его детям. Одной подписи перед 18-й статьей для этого мало, ибо за 18-й следует длинный ряд статей, который заключается опять положением Ярослава, а не его детей (ст. 42 Акад. сп. ср. со ст 7-й Тр. сп.) Итак, принадлежат ли все статьи от 18 до 42-й детям Ярослава? Если мы ответим на этот вопрос, то для нас будет ясно – как составлялась эта редакция.