Грядущий мир. Катастрофа - Яков Окунев

— Америка американцам! — хрипит Сэм.

— У-ра! — подхватывают вокруг него.

— Долой миллиардеров! — выбрасывает Сэм из своей голодной души.

Что он кричит? В него вонзается пара десятков глаз, таких же голодных и таких же злых, как его глаза. Чья-то рука впивается в его плечо и трясет его:

— Что ты крикнул? Ты социалист? Сэм возмущен:

— Я социалист?! К черту красных, розовых, желтых! Я не получу от них жратвы.

— Кто же ты такой?

— Истый американец. Америка для американцев.

— Но ты горланил: «долой миллиардеров».

— Ну да, долой этих пиявок. Ведь я безработный. Два года без работы.

— И я.

— И мы.

— Компания «Гудбай» вышибла меня из фермы, — говорит серый мужиковатый парень с бычачьими глазами и орет громовым голосом:

— К дьяволу миллиардеров.

— Правильно! Правильно! — подхватывают несколько голосов.

Сзади напирают новые и новые кепки и котелки, и Сэма и мужиковатого парня уносит толпою вперед, в желтый тусклый туман.

На экране, в витрине редакции, горят огненные буквы, они кричат на всю улицу:

Америка для американцев!

высокие пошлины на иностранный хлеб

мы не дадим наживаться иностранцам

мы не дадим вывозить наше золото

новость!!! новость!!!

читайте вечерний выпуск!

пожар в Филадельфии

авария в океане

тысячи тонн хлеба для океана

вечерний выпуск стоит

пять центов

Толпа несет Сэма. У витрины «Вестника» — затор. У Сэма вскипает желчь.

— Ха-ха! Золото? Пусть вывозят мое золото!

— Браво, парень, браво! — трещат кругом ладони. — Пусть вывозят наше золото. Начхать!

Но у Сэма есть еще кой-что. Вместе с кровавым плевком он выбрасывает:

— Х-хе! Америка для американцев, а какие американцы будут покупать дорогой хлеб?

— Откуда ты взял это, парень? — раздаются недоуменные возгласы.

И Сэм, сам того не подозревая, повторяет доводы Ундерлипа:

— Высокие пошлины — высокие цены. Ко всем чертям высокие пошлины!

— Долой!

— Бей!

Вложив два пальца в рот, какая-то кепка оглушительно свистит: Фю-юить! Долой! Бей! Долой!

Камень летит в витрину «Вестника», звенит стекло. Экран гаснет. На ступенях редакции, в озарении дугового фонаря, коротенькая, круглая фигурка Кингстон-Литтля. Тише! Тс-с!

Литтль обращается к дорогим братьям. Дорогие братья попались в чью-то ловушку. Конечно, это агенты Москвы подбили дорогих братьев на такую штуку, ибо братья ни уха, ни рыла не понимают в политике. Если бить окна, то надо выбирать окна редакции врагов национального движения.

Сэму нужно спросить Литтля кое-что о высоких пошлинах на хлеб. Но Сэм не решается, потому что он ни уха, ни рыла…

— Правильно! — хрипит Сэм.

— Правильно! — грохочут сотни Сэмов, ни уха, ни рыла не понимающих в политике, но голодных и злых из-за безработицы.

III

Для того, чтобы устроить совет четырех золотых мешков, совсем не требуется собирать их в одном месте. Каждый сидит у себя в кабинете: короли хлеба и металла в Нью-Йорке, король угля и нефти — в Чикаго, король… нет, правильнее сказать, королева… Итак, королева транспортных средств — в Вашингтоне. Они сидят в своих уютных креслах, в разных концах республики и, несмотря на это, ведут оживленную беседу.

Делается это очень просто. Каждое золотое величество поворачивает рычажок фоторадиофона до надлежащей кнопки на доске коммутатора и бросает в приемник:

— Алло!

— Алло! — скрипит ржавый голос короля угля и нефти из Чикаго, мистера Бранда.

— Алло! — звенит королева транспорта, миссис Мариам Дэвис.

— Алло! — гремит металлом хлебный король.

— Алло, алло! — вкрадчиво мурлыкает мистер Лориссон, король всей тяжелой индустрии Соединенных Штатов.

И на экране фоторадиофона каждый король видит всех остальных трех королей. Просто и ясно.

Парламент говорит и голосует. Сенат говорит и тоже голосует. Президент не говорит и не голосует, а подписывает то, что наговорили и наголосовали джентльмены из парламента и сената. А четыре магната Северо-Американских Соединенных Штатов не говорят, не голосуют, не подписывают, а заставляют голосовать, говорить и подписывать то, что им нужно, джентльменов из парламента и сената и джентльменов из Белого дома.

А что им нужно? По улицам Нью-Йорка, Вашингтона, Бостона, Филадельфии гремит, не переставая, «Янки-Дудль». Патриоты сворачивают скулы красным и бьют окна их редакций — вот что им нужно. Когда безработный Сэм, выхаркивая остатки своих легких, горланит: «Америка для американцев», он делает, не зная этого, именно то, что нужно трем джентльменам и одной леди, совещающимся по фоторадиофону.

Положение не делает разницы. Джентльмены и леди обедали. Сэм давно не обедал. Но это ведь мелочь, не правда ли? Обедавшие джентльмены и голодный Сэм заняты по горло общим делом.

— Алло! Мы начинаем! — гремит в приемнике хлебный король.

— Олл-райт, — кивает остроконечной головою с голубыми, оттопыренными, как ручки вазы, ушами мистер Бранд, угольный король.

— П-ф-ф! П-ф-ф! — дымит в ответ из трубки коротенький, пушистенький, мягонький, точно холеный белый котенок, металлический король, мистер Лориссон.

Королева транспорта, миссис Дэвис, держит в руках крошечную обезьянку, глядит на нее глазами цвета ртути и говорит, обращаясь не к джентльменам, а к обезьянке:

— Мы начинаем, моя крошка.

И делает «чмок-чмок», целуя свою крошку прямо в губы…

— Треть акций газетного треста у меня вот здесь, — хлопает по своему карману Ундерлип.

— П-ф-ф! Большой дивиденд?

— Да, да, какой дивиденд? — настораживает свои голубые уши мистер Бранд и делает пальцами такое движение, точно считает деньги.

— Х-хе! — пожимает плечами Ундерлип. — Пресса куплена не для дивиденда, а для… Нам нужно делать общественное мнение.

— Чмок, чмок, — целует Мариам Дэвис обезьянку. — Слышишь, моя крошка, нам нужно мнение.

Крошка выражает свой восторг в очень странной форме: горбит спину, подымает хвост и… Мариам Дэвис вынуждена извиниться перед джентльменами: у ее крошки испорчен желудок. В этом виноват повар, специально готовящий для крошки. Он немедленно будет уволен.

Джентльмены учтиво выслушивают Мариам Дэвис, соболезнуют испорченному желудку крошки и испорченному платью леди, одобряют ее решение прогнать повара и продолжают совещание.

— Итак, дивиденда не будет, но будет общественное мнение, — продолжает король хлеба. — За нас будет говорить печать. Наши взгляды будет проводить его преосвященство.

Мистер Бранд прикладывает к своему голубому уху ладонь, сложенную ложкой:

— Его пре-о-свя-щен-ство?

— П-ф-ф! П-ф-ф! — невозмутимо дымит король металла. — Сколько стоит его преосвященство?

— Пять тысяч акций, джентльмены, — с весом произносит король хлеба.

— Это недорого, пф-ф-пф!

— Это совсем гроши, моя крошка.

— Религия — фундамент культуры! — кивает острой головой и синими ушами металлический король.

— Мы решили, что нам необходима война, — продолжает король хлеба. — Война с Англией.

Джентльмены и леди расцветают. В четырех некоронованных головах королей проносится целый вихрь соображений. Вот они, эти соображения:

«Пфф! Пфф! Что такое война? Это монбланы чугуна, стали, железа. Горы металла. Дивиденд. Дивиденд!»

«Это миллионы людей, одетых в хаки, миллионы челюстей жуют хлеб. Сотни тысяч тонн хлеба. Акции лезут в гору».

«Это дредноуты, крейсера, субмарины, аэропланы жрут нефть и уголь. Золото! Золото!»

«Моя крошка, чмок, чмок. Наш транспорт, моя крошка, нуждается в просторе. Мы победим. Ах, опять желудочек. Бож-же мой!»

Но фоторадиофон не передает мысленных соображений. Впрочем, разве у джентльменов и леди только узкоэгоистические цели? О, нет! Они патриоты. Америка для американцев! Что касается Англии, то почему бы и Англии не быть для американцев? Да, да. Сверхмиллиардеры проникнуты сверхпатриотизмом, и Ундерлип, хитро прищурив левый глаз, долго и убедительно говорит о национальных задачах Америки в английских колониях, которые по недоразумению и несправедливости судьбы принадлежат Англии, тогда как… Словом, Америка превыше всего…

Джентльмены дружно аплодируют. Леди лишена возможности аплодировать, потому что отлучилась на минутку с позволения джентльменов, чтобы поставить клизму бедной крошке и намылить голову ее повару.

Чахоточный Сэм совсем не знает того, что он выражает общественное мнение своей кашляющей и харкающей фигурой. Бой в светлых пуговицах поднимает ее на лифте, лифт останавливается против дверей квартиры Кингстон-Литтля, и Кингстон-Литтль, сам Кингстон-Литтль раскрывает двери Сэму: