Вечера княжны Джавахи. Сказания старой Барбалэ - Лидия Чарская

Тот от неожиданности как шарахнется, да прямо Маро головою в лоб. Даже затрещало у неё в голове что-то, и в тот же миг шишка на лбу выскочила.

Маро как рассердится, как закричит на всю улицу от боли и досады;

— Что ты, Дато, дурачиться вздумал в такой торжественный час! Что ты, Дато!

А веселый джин уже успел ему свистнуть в другое ухо и шарахнулся Дато в другую сторону, прямо на будущую тещу.

— Что ты, дурачиться вздумал, Дато? — закричала и теща.

А джин опять свистнул жениху в ухо — и стал он вдруг плясать и прыгать.

Смеются джигиты, смеются девушки. Вот так жених! В такую торжественную минуту — и вдруг дурачится!

Посмотрела Маро на жениха, а тот не унимается, все прыгает, пляшет.

— Не пойду я за такого дурака замуж! — крикнула Маро.

И расстроилась свадьба Маро и Дато.

Вот что наделал проказник джин.

И много-много еще разных шалостей придумывал веселый джин. И все такие злые.

Но чаще всего смеется джин над рассеянными людьми. Чуть только рассеянный оставит какую-нибудь вещь не на месте — джин тут как тут, либо подменит вещь, либо испортит, либо унесет ее далеко-далеко, где никто и искать не догадается.

Собрался Сумбат однажды на охоту, да не посмотрел, в порядке ли его винтовка. С трудом добрался до верхушки горы и нацелил винтовку на дикую козу, — выстрелил, а вместо пули из винтовки песок полетел.

Спустилась Зафара из аула вниз к ручью за водой, да не доглядела, что кувшин чужой захватила. Джин уже тут, в кувшине дырку просверлил, и Зафара без воды в аул вернулась.

И так каждый день, каждый час…

Прослышали старики про проказы веселого джина.

— Так вот кто так зло шутить рад нами! Не бывать же этому больше! Поймаем веселого джина и придумаем для него наказание.

В назначенный день собрались все старики на площади аула, уселись в кружок, все важные, угрюмые на вид. По бокам их стала молодежь.

На кровли саклей высыпали женщины, девушки, дети.

— Глядите, добрые люди, сейчас начнется суд над проказником-джином! — слышались их возбужденные голоса.

А веселый джин стоит, как ни в чем не бывало. Точно и не его вовсе судить собираются.

— Раньше, нежели решить, какое наказание назначить джину, надо его самого поймать, — замечает вдруг старик с длинной седой бородой.

— Нет, раньше придумаем наказание, а потом уже решим, как его поймать, — говорит другой, помоложе.

Кто принял сторону старика, кто молодого, и начался спор.

А веселый джин порхает тут же невидимкой и то одному шепнет на ухо, то к другому отлетает и твердит тихим шепотком — одному:

— «Нет, словить разбойника-джина сперва нужно, а потом уже судить его», — другому же: «Нет, сперва наказание придумать надо, а потом словить проказника!»

А голубые глазенки джина сверкают лукаво, и златокудрая головка хитро-прехитро нагибается к спорящим.

Старики послушно следуют совету и все сильнее и сильнее становится спор между ними, закипел уж во всю. Один даже за кинжал было схватился. Еще минута — и началась бы драка.

Вспорхнул в это время веселый джин во весь свой рост, вытянулся и закричал громко:

— Эх, вы, недогадливые головы, обо мне заспорили, да не заметили, что я тут, среди вас. Поймайте-ка меня!

И на один миг веселый джин перестал быть невидимкой, на глазах всех замахал крылышками и в тот же миг скрылся из виду.

С широко раскрытыми ртами глядели люди вслед улетавшему джину, одурачившему их всех; еще сильнее заспорили — кто из них виноват, что джин улетел безнаказанно…

А от джина-проказника только рваный пояс на земле остался, который он бросил, нарочно, улетая…

И продолжает веселый джин совершать над людьми свои странные шутки и проделки, и никто не может поймать его, никто не знает, где он: сегодня здесь, а завтра там… Но старые люди говорят, что можно его умилостивить подарками. Вот и я, — закончила Барбалэ, — повесила твою ленточку, княжна, на дерево и просила его вернуть твой пояс. Ведь джин вероятно и унес его, заметив, что ты его бросила…

Замолкла Барбалэ и уставила в чащу каштанов свои старые глаза.

Туда же глядела и княжна Нина.

И казалось ей: мелькает среди зелени деревьев златокудрый мальчик-крошка с голубыми глазами и заливчато смеется над ней и старой нянькой, ласково, добродушно смеется. И от этого смеха еще веселее пробуждается дружная весна Востока, зеленее становятся деревья, ярче и роскошнее сияет солнце, слаще дышат первые весенние цветы…

Девятое сказание старой Барбалэ

Кунаки Шайтана

Вернулась весна.

Вспыхнуло солнце, заголубело небо вверху, зазеленели внизу долины, зацвели персиковые деревья, зашумел старый орешник, защелкал в его зеленой чаще соловей…

Казалось бы, в весенние дни не должно быть тоски и грусти.

Но княжна Нина грустит, тоскует… Печальна княжна.

— Что с моей яркой звездочкой? Что с моим лучом Востока? — спрашивает старая Барбалэ.

— Ах, сердце мое, видела я нынче коня в ущельях!.. Вот конь, Барбалэ, красоты чудесной!

— Лучше Шалого? — спрашивает, улыбаясь и делая изумленное лицо, старуха.

— Шалый свой, любимый! А тот чужой, но на него зарятся взоры… Хочу такого! Ах, приобрести бы нам его! Не конь, а молния!.. Все бы, кажется, отдала за такого коня! Вороной он, черный, как ночь в стремнинах, глаза — стрелы…

— Молчи, молчи, джан черноокая! не говори так! — изменяясь в лице, в испуге шепчет старуха. — Разве не знаешь, какого коня ты встретила нынче? Не слыхала разве, какой конь-молния встречается в горных теснинах.

— Какой конь? Какой конь, старушка моя?

И загорается любопытством и без того горячий, как угольки, взор Нины.

Барбалэ глядит на свою питомицу, потом крестится и шепчет, переводя взор на небо:

— Храни святая Нина, великая защитница Грузии нашей, от встречи с таким конем. Он от Шайтана послан, от самого Шайтана, от черного духа бездны… Княжна, радость моя, храни тебя Господь от встречи с таким конем! Рассказать тебе о нем, свет очей моих, розан нашей долины?

— Расскажи, расскажи, конечно… Скорее рассказывай, старая Барбалэ!

И, как была в бешмете и шальварах, с казацкой нагайкой в руке, не успев переодеться после бешеной скачки верхом по горам и долинам, княжна Нина опустилась на тахту и теми же горящими любопытством глазами впилась в лицо няньки.

И старая Барбалэ начала свой рассказ.

Высоко, высоко, точно ласточкино гнездо, к откосу одной из самых высоких гор Дагестана, прилепился богатый аул со множеством красивых саклей.

Внизу, у откоса, зловеще чернела огромная пропасть, на дне которой мутно-серою лентою крикливо бежали пенящиеся, бурливые волны реки Койсу. Из аула доносились крики, веселые, торжествующие, точно там праздновали победу над врагами.

На площади аула, почти над самой пропастью, были разложены костры, на которых жарилось любимое кушанье горцев Дагестана — шашлык из баранины. Кругом костров расселись старики, вспоминая про былые походы, и, от времени до времени, раздавались старинные песни, в которых восхвалялась храбрость дагестанцев.

Но вот на площадь, вышли юноши и вывели своих коней.

Быстрые, ловкие, огневые, выстроились кони. Ноздрями поводят, глазами сверкают, так и рвутся вперед — не удержать.

Вскочили на своих коней юные наездники-абреки, взметнули нагайками и понеслись вперед, как тучи, как ветер, как стрелы…

Несутся юноши, то спускаясь с седла на землю, то опять поднимаясь. Один только отстал, позади всех плетется…

Смеются над ним абреки, смеются старцы, смеются девушки, которые высыпали на крыши, чтобы посмотреть, как джигитуют юные жители аула.

— Гарун! Гарун! — кричат отовсюду неудачливому всаднику. — Ты коня себе на спину посади, так скорее доскачешь…

— Ну и конь, ну и всадник! — смеются девушки. — Шашлык тебе жарить, Гарун, а не с юными абреками по горам гоняться.

Точно кинжал врезался в сердце Гаруна, такой обидой отозвались в нем эти крики.

Сам он знает, что конь у него плохой, но что поделаешь? Где достать ему другого коня? — Беден он, Гарун. У отца его нет денег, чтобы купить сыну другого коня.

Добрая лошадь у каждого жителя Дагестана — его добрая слава. Но такая лошадь, как та, что у Гаруна, не может считаться «доброю славою».

Больно, обидно Гаруну. Из себя он красавец, статный, сильный, черноокий, а конь плох…

Девушки смотрят, пальцами на Гаруна указывают, смеются…

— Ну и конь, ну и всадник! — кричат они. — Куда ты с таким конем с другими соперничать вздумал! Достань коня лучше, тогда можешь и гоняться с абреками во славу Аллаха.

Засверкали глаза Гаруна от гнева, лицо побледнело от злости.

Соскочил он с коня, бросил его посреди дороги, а сам бегом пустился в сторону от аула, в глухое горное ущелье, куда нога человеческая не проникала, где бродили стадами горные туры и козы.