Талтос - Энн Райс

А завтра они выйдут из дома и посетят усыпальницу, где похоронен Эрон. И он должен будет, согласно старому ирландскому обычаю, просто поговорить с Эроном вслух, громко, как если бы Эрон отвечал на его слова. А если кому-нибудь эта шутка придется не по душе, что ж, они могут убираться, не так ли? Вся его семья всегда так поступала. Отец ходил на кладбище Святого Иосифа и разговаривал с бабушкой и дедушкой всякий раз, когда ощущал потребность в таких беседах… А дядя Шамюс, когда болел, говорил своей жене: «Ты сможешь разговаривать со мной, когда я уйду. Единственная проблема состоит в том, что я не буду отвечать тебе».

Снова переменился свет, стало темнее, и разросшиеся деревья, закрывая небо, разделяли его на крошечные сияющие осколки. Садовый квартал, Первая улица. И чудо из чудес: дом на углу Честнат-стрит, среди весенних банановых деревьев, папоротников и цветущих азалий, ожидающий их приезда.

– Пирс, ты должен зайти к нам.

– Нет, благодарю, меня ждут в центре города. Отдыхайте. Позвоните, если понадобится помощь.

Он уже выскользнул, чтобы подать руку Роуан, выходящей из машины. А затем своим ключом открыл калитку и махнул рукой на прощание.

Охранник в форме, прогуливавшийся вдоль боковой ограды, незаметно исчез из виду – наверное, зашел за угол дома.

Тишина была поистине целительной. Машина скользнула из света в тень и бесшумно унеслась прочь. Умирающий полдень, сверкающий и теплый, дарил умиротворение. Сладкий аромат олив висел над всем двором. А вечером в воздухе снова распространится запах жасмина.

Эш сказал, что аромат – самый быстродействующий стимул памяти, позволяющий путешествовать в забытые миры. И он оказался совершенно прав. Что будет, если человека лишить всех ароматов, необходимых ему как воздух?

Майкл открыл переднюю дверь и почувствовал внезапное желание перенести жену через порог. Черт возьми, а почему бы и нет? Он подхватил Роуан на руки.

Она тихо вскрикнула от удовольствия и обняла Майкла за шею.

Самое главное, когда отваживаешься на подобные жесты, не уронить даму.

– А теперь, моя милая, мы снова дома, – прорычал он прямо в ее мягкую шею, заставляя Роуан откинуть голову назад и целуя под подбородком. Запах сладких олив уступил место запаху Эухении: вечно присутствующему запаху воска, старого дерева и чего-то еще сложного, непонятного, очень дорогого и вдыхаемого с наслаждением.

– Аминь! – прошептала Роуан.

Пока он опускал Роуан на пол, она на миг прильнула к нему. Ах, это было приятно! И его стареющее, израненное сердце замерло. Она услышала – разве она могла не услышать своим докторским ухом? Ничего страшного. Он стоял, крепкий и спокойный, прижимая ее к себе, вдыхая запах ее чистых мягких волос, глядя вниз, на Роуан, на сверкающий холл, и дальше, вдоль громадного, словно парящего в воздухе белого прохода, на виднеющиеся вдалеке стенные росписи столовой, все еще освещенные полуденным солнцем. Дома. Здесь. Никогда, никогда ранее они не испытывали ничего подобного.

Наконец Роуан выскользнула из его объятий и встала на ноги. Едва заметная, крошечная морщинка появилась на лбу.

– Все хорошо, милый, – сказала она. – Только некоторые воспоминания тяжко умирают, ты знаешь. Но я думаю об Эше, и над этим стоит поразмыслить больше, чем над всеми остальными печальными событиями.

Он хотел ответить, хотел сказать что-нибудь о своей любви к Эшу и о чем-то еще, терзавшем душу. Но лучше оставить это в покое – вот что посоветовали бы ему другие, если бы он когда-нибудь спросил у них совета. Но он не мог. Он смотрел на нее широко открытыми глазами, и при этом создавалось впечатление, что он сердится, хотя это вовсе не входило в его намерения.

– Роуан, любовь моя, – произнес он, – я понимаю, ты могла бы остаться с ним. Ты сделала выбор.

– Ты – мой мужчина, – срывающимся голосом ответила она. – Мой мужчина, Майкл.

Хорошо бы было отнести ее наверх, но ему уже никогда не справиться с этим, со всеми двадцатью девятью ступенями. Интересно, куда подевались эти юные леди и бабушка, воскресшая из мертвых? Нет, они не могли скрыться от них теперь, если только благодаря какой-то невероятной удаче все племя целиком не отправилось куда-нибудь на ранний обед.

Закрыв глаза, он поцеловал ее снова. Никто не сможет запретить ему делать это так часто, как захочется. Поцелуй. И когда Майкл снова открыл глаза, он увидел в другом конце холла рыжеволосую красавицу – точнее, двух, и одна из них была очень-очень высокой – и эту вредную Мэри-Джейн, с желтыми косами на макушке: три самые великолепные шеи во всей Вселенной, три молодые девушки, подобные лебедям. Но кто эта новая красавица, невероятно высокая и выглядящая… да, точно как Мона?!

Роуан обернулась и внимательно смотрела вниз, в конец вестибюля.

Три грации – так они выглядели на фоне двери в столовую. И казалось, лицо Моны одновременно находится в двух местах. Это не было некое сходство – это было повторение. И почему они стоят словно застывшие на картине – все трое в хлопчатобумажных платьях, все трое пристально смотрят на гостей.

Он услышал, как Роуан охнула. Он видел, как Мона рванулась и побежала навстречу ему по полированному полу.

– Нет, вы не должны ничего делать! Подождите! Вы должны выслушать!

– Боже мой, – сказала Роуан, тяжело прислоняясь к мужу и дрожа с головы до ног.

– Это моя дочь, – сказала Мона. – Ребенок. Мой и Майкла. И вы не смеете причинить ей вред.

Внезапно эта фраза поразила его, как с ним часто случалось под стремительным натиском различных событий, навалившихся разом и захватывающих дух. Дочь? Ребенок? Эта молодая женщина? Гигантская генетическая спираль произвела это на свет. Она Талтос, это можно утверждать с полной уверенностью. Так же, как Эш – Талтос, как те двое под деревом – тоже Талтосы. Роуан вот-вот готова была потерять сознание и упасть. А сам Майкл чувствовал нестерпимую боль в груди.

Он ухватился за перила винтовой лестницы.

– Скажите мне теперь, сейчас же, что никто из вас не собирается причинить ей зло! – кричала Мона.

– Причинить ей зло? Как я могу? – удивился Майкл.

Роуан заплакала, бормоча что-то неразборчивое сквозь прижатые ко рту ладони.

Высокая девушка нерешительно сделала шаг, затем другой. А вдруг сейчас раздастся беспомощный голос, тот же детский голос, который он слышал от другой, прежде чем она упала, сраженная выстрелом. Он почувствовал головокружение. Солнце померкло, и дом погрузился в сумерки.

– Майкл, сядь – вот сюда, на ступеньку, – сказала Мона.

– О боже, ему дурно! – воскликнула Мэри-Джейн.

Роуан быстро приложила длинные влажные пальцы к его шее.

– Итак, я понимаю, что это страшный шок для вас обоих, – заговорила высокая девушка. – Мама и Мэри-Джейн волновались все эти дни. А я сама чувствую облегчение, увидев вас наконец, и прошу вас принять решение, могу ли я, как говорится, остаться под этой крышей как ваш ребенок и ребенок Моны. Как вы могли заметить, она уже надела мне на шею изумруд. Но я подчинюсь вашей воле.