Нарушители равновесия. Если смерть проснется. Печать на сердце твоём - Андрей Валентинов

— Пусть спит, — девчушка присела рядом со Згуром и зябко поежилась. — Странно, никак не могу согреться… Когда твой друг проснется, все будет кончено.

Згур вздохнул. Да, все будет кончено. Интересно, как?

— Боишься?

Полагалось обидеться, но Згур лишь кивнул.

— Я тоже боюсь. Я еще никогда не проводила обряд, только видела. Даже тогда мне было страшно. Но ты еще можешь отказаться. Я проведу обычный обряд, трижды позову ее…

Згур пожал плечами. Конечно, так проще. Так значительно проще. Уладу похоронят где-нибудь на сельском погосте, посыпав тело маком и забив гроб осиновыми клиньями, чтобы чужая земля приняла гостью. Черемош… Плохо будет парню, но время лечит и не такое. А он вернется в Коростень, впереди еще два года в Учельне…

— Я уже решил, — вздохнул он. — Говори, что делать. Ластивка долго молчала, затем подняла с земли небольшой глиняный горшочек, закрытый крышкой. Згур даже не заметил, откуда тот взялся, не иначе, тоже из мешка. Девчушка сняла крышку, осторожно понюхала.

— Выпей. Сначала будет горько, затем — страшно. Потом — сам поймешь.

Звучало не очень обнадеживающе, но отступать было поздно. Згур нюхнул зелье, ожидая почувствовать запах гнили, но ничего не ощутил. Ему даже показалось, что в горшочке просто вода. Оставалось помянуть Мать Болот и отхлебнуть чаклунское пойло. Ну что, волотич, жабья душа? Двейчи не вмирати!

Он ждал горечи, но пришла боль. Заныла челюсть, острые иглы вонзились в затылок, ледяная волна ударила в сердце. Згур стиснул зубы, пошатнулся — и понял, что уже не стоит, а лежит. Костер куда-то исчез, но свет остался — неяркий, темно-лиловый. Он шел откуда-то снизу, словно земля стала прозрачной.

Боль не исчезла, напротив, стала еще сильнее. Згур еле сдержал стон и бессильно откинулся на траву. И тут же над ним склонилось что-то темное, похожее на клочок тумана. Нет, это не туман, это черный капюшон, скрывающий что-то жуткое, невероятное…

И тут пришел страх. Темный призрак медленно приближался, и Згуру почудилось, что он уже различает мертвую костяную ухмылку того, кто прячется под капюшоном. И вот ветхая ткань исчезла, сгинула, и прямо ему в лицо взглянули мертвые пустые глазницы…

Бежать не было сил. Он не мог даже крикнуть. А мертвец уже не стоял, он медленно плыл по кругу, словно подгоняемый холодным ветром. Нет, не один! Лиловый отсвет падал на невесомые остовы, кружащиеся в беззвучном хороводе. Невольно вспомнился рассказ Неговита. Рахман говорил, что танец, который столь любят в каждом селе, — не просто пляска, а напоминание о дороге в Ирий, Танец Смерти. Страшный хоровод кружился все быстрее, мертвые головы скалились, костлявые руки тянулись вперед. Но вот откуда-то издалека, из неведомой дали, послышался голос — негромкий, чистый. Ластивка! Слова были непонятны, странны, но он сразу же почувствовал облегчение. Холод исчез, боль начала отступать, жуткие призраки побледнели, подались назад…

И вот все исчезло. Тьма сгинула, пропало лиловое сияние. Он лежал возле костра, вокруг — слева, справа, в ногах лежали камни, те самые, из мешка, а рядом стояла Ластивка. Белое платье исчезло, на девочке был кожаный, шитый бисером балахон, достающий почти до земли. В руке внучка старой Гаузы держала что-то темное. Згур вспомнил — чаша. Румийская чаша с узорами! Сразу же проснулось любопытство. О таких обрядах слыхать приходилось. Сейчас она должна достать нож…

Но тут вновь накатило забытье. Перед глазами поплыли желтые пятна, а в ушах словно зазвонили маленькие коло-кольцы. Затем звон на мгновение стих, сменившись криком — громким, отчаянным. Згур с трудом сообразил — петух! Черный петух с черным гребнем! Все верно — нож, чаша, петух…

Что-то теплое и мокрое коснулось лица. Видеть он еще не мог, но запах не давал ошибиться. Кровь! Ее было много, кровь лилась по лбу, стекала по щекам. Затем пальцы Ластивки коснулись его груди. Кажется, и там кровь. Чья? Петуха? Или его собственная? Страха уже не было, он исчез, сменившись странным нетерпением. Его снаряжали в дорогу. Скорее бы! Ожидание становилось невыносимым, как порою бывает перед трудным боем, когда ты уже готов, а враг почему-то медлит.

И вот снова звук. Но уже не крик, а странный мерный звон. Пелена исчезла, он вновь увидел костер, а рядом с костром — Ластивку. Девчушка держала в руках странный круглый предмет, время от времени ударяя по нему рукой. Ах, вот оно что! Это же бубен! Вот почему он слышал колокольцы! Згур попытался повернуться, но тело не слушалось. И тут Ластивка медленно выпрямилась, подняла бубен к темному небу. Миг — и тяжелый балахон упал на землю. На девочке не было ничего, кроме странных бурых разводов, тянущихся по всему телу. Згур понял — кровь! На миг проснулся страх. Кровь черного петуха — не простая кровь. Ее чуют не только живые…

Вновь ударил бубен. Тело Ластивки дернулось, откинулось назад, девочка взмахнула рукой и медленно двинулась по кругу. Странный танец постепенно становился все быстрее, и Згуру начало казаться, что фигура девочки растет, становится выше деревьев, закрывает небо…

И тут все вновь исчезло. Осталась лишь тьма, сквозь которую слышался звон бубна, звучавший все ближе, все громче. Снова почудились странные слова. Но говорила не Ластивка, а кто-то другой, старше, серьезнее. Звон бубна раздавался сразу со всех сторон, и Згуру показалось, будто неведомая сила приподнимает его, ставит на ноги…

— Не бойся… Иди… Встретишь ее — окликни… Не захочет идти — прикоснись к браслету… Но не переходи Реку и не оглядывайся…

Слова прозвучали словно ниоткуда, Згуру даже показалось, что он слышит собственный голос. И тут сквозь темноту вновь засиял свет. Это был не живой огонь костра и не лиловое свечение. Серебристое сияние охватило его со всех сторон, мельчайшие искры закружились, словно снежинки в метель, и вот впереди медленно проступили огромные ворота — невесомые, парящие в черном пространстве…

—Иди!

Згур хотел вздохнуть, но понял, что не может. Вновь проснулся страх, но отступать было поздно. Тело словно исчезло, став таким же невесомым, как серебристые снежинки. Згур даже не понял, стоит он или по-прежнему лежит. Кажется, здесь нет ни верха, ни низа.

Первый шаг дался с трудом, но дальше пошло легче. Светящиеся ворота притягивали, захотелось бежать, бежать, забыв обо.всем. Там, за серебристым проходом, его ждало счастье — невероятное, невозможное. Только бы добежать, успеть — и никогда не возвращаться!

Он все-таки сумел опомниться. Нет, спешить нельзя! Идти медленно, не оглядываться, не смотреть по сторр-нам… Шаг, еще шаг…

Ворота были уже рядом. Серебристые искры закружились быстрее, в глазах блеснул холодный огонь. Згур попытался закрыть глаза — бесполезно. Стало ясно — здесь, куда он попал, не дышат и не закрывают глаз. Что ж, он сам выбрал! Вперед, сотник Згур!

Серебристое пламя было повсюду, но вот словно подул теплый ветер. Сияющие снежинки исчезли, а впереди начало медленно проступать что-то темное, подернутое сизым туманом.

Сначала Згур увидел тропу. Она была самой обычной — широкой, хорошо утоптанной, покрытой серой пылью. Правда, пыль эта лежала неподвижно, и Згурудаже показалось, что ноги ступают поверх, не доставая до земли. Он поднял голову, но впереди не было ничего, кроме тумана. Впрочем, выбирать было не из чего. Тропа одна, ошибиться невозможно.

Звук шагов был еле слышен. Згур шел быстро, то и дело поглядывая по сторонам. Туман начал медленно редеть, слева и справа обозначились смутные контуры огромных склонов. Ближе к дороге громоздились серые валуны, покрытые седым мхом. Згур вспомнил — Дол. Значит, ему вперед, до самой Реки. Что ж, дорога прямая, идти легко…

Первого человека он увидел за ближайшим валуном. Сгорбленная фигура медленно брела по дороге, опираясь на сучковатую палицу. Згур ускорил шаг и вскоре понял — старик. Лица увидеть было нельзя, удивила лишь рубаха — новая, вышитая яркими нитями, смотревшаяся здесь, среди серого сумрака, особенно странно.

Он обогнал старика, еле удержавшись, чтобы не оглянуться и не взглянуть в лицо. И почти сразу же увидел еще одного путника. Теперь это был воин — высокий, плечистый, в странных незнакомых латах. Хотелось окликнуть, спросить, но Згур сдержался. Спрашивать нечего. И так ясно, почему этот парень оказался здесь.

А дальше он увидел целую толпу — в ярких кафтанах, в простых селянских рубахах и даже кого-то в черном плаще, какие в Ории вообще не носят. Люди брели медленно, молча, и в этой покорности было что-то страшное, лишающее сил. Згур знал, какой дорогой идет. Но эти, бредущие навстречу Реке, они, наверное, тоже знают! Может, как и он, даже надеются вернуться!

Проходя мимо, Згур не выдержал и взглянул в сторону. Лицо — обычное мужское лицо, даже глаза казались живыми. Странен был лишь взгляд — пристальный, немигающий. Тот, кто шел по тропе, смотрел только вперед…