Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры - Ольга Эрлер

Таис читала новых философов: «Проживи незаметно». Счастье — в уходе от треволнений мира, в воздержанности желаний, в перенесении всего внимания на семью, друзей. И атараксия — высшее счастье человека, равное полному душевному покою — создается лишь в уединенности жизни. Совершенно невозможный путь для Александра. Но, может быть, в этой странной жизни, которая «продолжилась» и в которой Таис не могла найти себе места, эта философия укажет ей путь?

— Не думай, — не желай, — не чувствуй, — ничем не возмущай своей души.

В противоположность той жизни, которой она жила с ним, — думай, желай, чувствуй, живи душой широкой, открытой миру. Так по-новому стали жить Неарх и Геро. У них это получилось — они были вместе, их было двое.

Все эти философии, религии, боги, понятие слепой беспристрастной судьбы — все это не более чем фантазии слабых, беспомощных людей, придуманные ими же, чтобы приспособиться к хаосу жизни. Стремление объяснить-нарисовать структуру мира, его причинно-следственные связи, закономерности, чтобы не было так страшно, непонятно и горько. Попытки найти спасительную логику там, где нет никакой логики. Ибо жизнь — это хаос, и ничего другого. Нет в ней никакого смысла, ни высшего, ни низшего — никакого. В-жизни-нет-смысла. Нет.

Потому не помогали философы, ничего не помогало, и ни о чем не хотелось думать. Только о нем. Вспоминать и воображать, пытаться увидеть мысленным взором, каким был он и «в какое одет был платье». Это все, на что она была способна. В прошлой жизни она могла все, в той — настоящей, когда они были вместе и рядом. А что сейчас? Где она и где он? И только в мыслях — вместе и рядом. «Александр, ты — это ты, или ты — это я?»

Зима на Ликийском побережье. Их самая первая в Азии. Лагерь недалеко от Фаселиса — чудесного городка с тремя бухтами, окруженного сосновым лесом. Живописнейшие места между морем и горами! День пасмурный, ветреный. Таис смотрит на серое небо, волнующееся море, мокрую гальку и пинии, под которыми был разбит лагерь, и находит все это прекрасным. Странно, тогда ей еще подумалось, что она непременно запомнит Ликию такой: холодный величественный пейзаж — неуютный и прекрасный.

Александр в пределах видения и слышания. Отдает распоряжения, окружен адъютантами. «Гефестион, проследи!» — бросает напоследок и, оставив всех, неожиданно направляется к Таис.

— Погуляй со мной, — говорит он ей, едва взглянув, и идет, не дожидаясь ее ответа, к морю.

Три секунды, чтобы прийти в сознание.

Они молча спустились к морю, сели на камни. Александр смотрел вдаль и долго молчал, как будто забыв о ней. Она же смотрела как бы на море, а на самом деле рассматривала его и надеялась, что он не замечает ее жадного взгляда.

— Не холодно?

— Нет… да.

— Так «нет» или «да»? — Он обернулся, и один глаз смотрел внимательно, другой — с усмешкой.

— Нет, — обреченно ответила она.

— Смотри, краб. — Он указал ей под ноги, и Таис поджала их.

Александр перебрался к ее камню, присел на корточки, оперся рукой на ее колени, другой поднял краба и рассматривал его со всех сторон, прищурив глаза. Таис тоже смотрела, как завороженная, только не на краба, а на Александра (не было сил не делать этого). Он весь был в гамме сумеречного дня — глаза посерели и потемнели как море, волосы потеряли свой летний блеск, стали из золотых серебряными, и их трепал ветер. Он потянулся вперед и посадил краба в воду у соседнего валуна.

Это были времена, когда его прикосновения, редкие, случайные, а с высоты ее последующего знания, неслучайные, заставляли ее вздрагивать и напрягаться. Это было время, когда она тихо истекала кровью без его любви, и он также истекал кровью, не смея показать свою любовь.

Она смотрела на него и плакала без слез от любви и нежности. Он же, глядя вдаль, нащупал ее руку и проговорил бесцветно: «Тебе холодно, тебя надо погреть». — Сел рядом и обнял ее. Теперь она не видела больше его любимого лица, зато чувствовала его тело — теплое и сильное.

Было грустно и прекрасно.

Тогда было, и сейчас.

Но тогда он обнимал ее действительно. А кто обнимает сейчас? — Конечно, он.

Это неважно, что его нет на этом свете. Он есть где-то и всегда есть в ней. Он ведь сам сказал: «Я всегда с тобой». Мир тот, мир этот. Кто ведает, какие есть миры и каких нет. Но одно Таис знала наверняка: раз Александр сказал, что он всегда с ней, значит, так и есть. А миры? Она всегда чувствовала, что, помимо реального мира вещей, есть мир души и чувств, куда более реальный и важный, чем мир внешний! Сейчас он остался для Таис единственным существующим.

Однажды Александр назвал Таис необычно — «фантазерка». Она запомнила это слово, редкое в его речи и как будто несерьезное. Но Александр употребил его как комплимент, восхищаясь и удивляясь ее фантазии как большому и редкому дару.

— Фан-та-зер-ка, — произнесла Таис вслух и поблагодарила богов за то, что они наделили ее богатством проявлять фантазию в жизни и жить фантазиями; смотреть на мир особыми глазами и видеть то, чего не видят другие. Как сейчас, когда она видела ни для кого не зримого Александра на неуютном ликийском берегу с испуганным крабом в руках. Тогда она очень хотела, но не посмела взять в руки его прекрасное лицо, погладить румянец на холодных щеках, посмотреть прямо в глаза цвета штормового моря, глубокие и опасные, как штормовое море. А сейчас, в своей фантазии, она могла и делала это. И говорила ему то, что тогда говорила только в фантазии: «Я родилась, чтобы любить тебя, Александр. Я буду любить тебя, пока живу, и буду жить, чтобы любить тебя…»

В дверь ее темной спальни постучали. Оказывается, ночь уже прошла. Это Птолемей, вернулся недавно со своей первой войны. Пердикка — хилиарх Азии, видевший в Птолемее угрозу единства империи, напал на Египет, но безуспешно, и сам пал от руки заговорщиков — типичная судьба для неудачливого полководца. Зато среди диадохов авторитет Птолемея после этой победы сильно вырос. Ему даже предложили стать хиллиархом Азии вместо Пердикки, от чего он благоразумно отказался. Зато не отказался присоединить к себе Сирию, тем самым укрепив свою восточную границу.

Таис ничего не хотела знать об удачах своего содержателя и его самого не хотела ни видеть, ни слышать, и общалась с ним только из вежливости.

— Таис, ты проснулась? — спросил Птолемей из-за двери.

— Подожди, я сейчас выйду, — отозвалась она со вздохом досады.

Ей не хотелось, чтобы он видел ее в постели, да и вообще, ее комната — это все, что у нее осталось. Она вышла, воспаленными глазами щурясь на яркий свет. В ней трудно было узнать прежнюю красавицу. С растрепанными стрижеными волосами, измученная, исхудавшая, опухшая от сна и слез, она походила на битую жизнью, рано состарившуюся беспризорную девочку-подростка. Ее некогда живое лицо, прекрасное непосредственной игрой эмоций, застыло в скорбной неподвижности, превратившись в трагическую маску. Она села в кресло, поджала ноги, как будто спрятавшись за ними.