Ближе к истине - Виктор Ротов

Как это сделал батальон Героя Советского Союза Василия Тимофеевича Боченкова: «Батальон вырвался на центральную, длинную и прямую улицу, по которой проходила автострада «Кюстрен — Берлин». Очищая дом за домом от врага, пересекли весь Зеелов и, достигнув окраины, заняли городское кладбище. Справа вел бой 3–й батальон. Противник прижал его к земле, не давал подняться в атаку. Я на

правил две роты в тыл врага, чтобы помочь другу. Это был неожиданный маневр для немцев. Мы захватили противотанковую батарею и около шестидесяти пленных.

Путь к Берлину был открыт. Но он тоже оказался нелегким: все населенные пункты до самого Берлина были укреплены. Но уже ничто не могло остановить наступательного порыва наших войск».

Что было дальше, известно всему человечеству.

Такое будет со всеми, когда Россия «озвереет», когда ей осточертеют российские чужевыродки со своими претензиями, ввергнувшие страну в дерьмократию. О возмездии им вопиют из могил наши славные предки. Они все знают, они все видят с высоты Зееловских высот.

Пусть земля им будет пухом. И эти бессмертные строчки из стихотворения военрука СШ № 5 Л. Казарина вместо памятника:

Вы встали грудью за державуВ сражении с фашистской тьмой,И не померкнет ваша слава,Гвардейцы пятьдесят седьмой!

Вы уходите, наши славные отцы и деды. Вам на смену грядут такие вот, как в стихах кубанского поэта Николая Зиновьева:

Не умирай, моя страна,Под злобный хохот иноверца!Не умирай! Ну хочешь — наМое дымящееся сердце…

ПОД ЗНАКОМ ИУДЫ, или ПРОЩАЙ, ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ?

М. Горький записал по памяти один разговор с Леонидом Андреевым. Речь шла об Иисусе Христе и Иуде. Вернее, о мотивах предательства.

«— Кто‑то сказал (так начал разговор Андреев. — В. Р.), что Христос — хороший еврей, а Иуда — плохой еврей. Но я не люблю Христа. Достоевский был прав, когда говорил — Христос был великий путаник.

— Не Достоевский, Ницше…

— Ну, Ницше. Хотя должен был утверждать именно Достоевский. Мне кто‑то доказывал, что Достоевский тайно ненавидел Христа. Я тоже не люблю Христа и христианство: оптимизм — противная, насквозь фальшивая выдумка.

— Какой оптимизм?

— Ну, Царствие Небесное и прочая чепуха. А Иуда, он, брат, умный и дерзкий человек. Ты когда‑нибудь думал о разнообразии мотивов предательства? Они бесконечно разнообразны. У Азефа была своя философия. Глупо думать, что он предавал только ради заработка. Знаешь, если б Иуда был убежден, что в лице Христа перед ним сам Иегова, — он все‑таки предал бы его. Убить Бога, унизить его позорной смертью, — это, брат, не пустячок!»

Большой знаток жизни и творчества Л. Андреева, литературовед А. В. Богданов приводит описание дочерью Андреева Верой Леонидовной картины отца: «В холле наверху висела картина, нарисованная папой разноцветными мелками. Это головы Иисуса Христа и Иуды Искариота. Прижатые друг к другу, увенчанные одним терновым венцом».

И далее:

«И странная вещь: несмотря на то, что сходства нет никакого, по мере того, как всматриваешься в эти два лица, начинаешь замечать удивительное, кощунственное подобие между светлым лицом Христа и звериным лицом Иуды Искариота — величайшего предателя всех времен и народов. Одно и то же великое, безмерное страдание застыло на них…

Кажется, что от обоих лиц веет одинаковой обреченностью».

Итак, по мысли Л. Андреева, в картине и в повести «Иуда Искариот» предательство и благородство повенчаны одним терновым венцом. Мало того, в повести он откровенно симпатизирует Иуде. Он и умен, и хитер, и изворотлив, напорист, даже бесстрашен… Правда, завистлив сильно, нечист на руку и болезненно тщеславен. Откровенно говорит об этих своих пороках и не открещивается от них. Автор клеймит его самыми страшными слова

ми, но глубоко сочувствует ему. Потому что считает, что он искренне страдает, путаясь в тенетах своих грязных страстей. Не менее, а может даже более, чем Христос от своих мучителей. Автор ярко живописует сверхчеловеческие страдания Иуды, которые он якобы испытывает в безднах мерзких своих поступков. И одно из самых страшных страданий его — это любовь к Иисусу Христу. Он его любит и одновременно ненавидит смертной ненавистью. За то, что он первый, за то что он, Иисус, благородный, всеми любимый. И он, Иуда, хочет лишь одного — быть к нему ближе всех. Никому в мире он не хочет уступить первого места возле Иисуса Христа. Он и предает его, обрекая на смерть, лишь для того, чтоб он больше никому не достался. Сам через два дня уходит в мир иной, повесившись на дереве, мучимый не столько угрызениями совести, сколько желанием и на том свете быть ближе всех к нему. В подтексте повести это звучит как невиданное упорство в любви, достойное уважения.

Этот беспримерный эгоцентризм Иуды Андреев силою своего таланта возносит так высоко, расцвечивая над образом Иуды такой грандиозный «фейерверк» мерзостей; так глубоко проникает в психологию иудиного существа и так выворачивает его наизнанку, что начинаешь терять чувство реального восприятия этого чудовища всех времен и народов и невольно проникаться участием и даже жалостью к падшему человеку до немыслимо отрицательной отметки.

Христос же, при всей его благообразной внешности и благородных поступках, показан инертным, загадочно скрытным, бесхарактерным. Даже тогда, когда узнает о краже Иудой из их общественной казны. Он ходит по миру вечно раздвоенный, неуверенный в себе и вообще какой-то аморфный. Получается как‑то, что и любить‑то его не за что. Тем не менее все от него без ума. Иуда тоже. А учитель ходит безмолвный, с печальными глазами, усталый и непонятный. И вовсе он не выглядит болельщиком и заступником человеческим. Эта его всечеловеческая миссия просто продекларирована. Так что даже простое сравнение «Иуда — Христос» получается в пользу Иуды.

Мы теперь понимаем с высоты нашего времени, что так было задумано автором. Ему надо было доказать изобретенную им формулу: «Всякая правда есть лишь новая, но еще не доказанная ошибка…» В том числе и хрестоматийная правда о том, что Христос — хороший еврей, а Иуда —

плохой. Сделаем вид, что он доказал нам свою формулу. Свою правду. И тут же зададимся вопросом: а не есть ли эта его правда — «новая, но еще не доказанная ошибка»? И вообще, зачем понадобилось Андрееву опровергать веками утвердившуюся в народе хрестоматийную правду?

Трудно даже предположить, что во время написания своей повести «Иуда Искариот» Леонид Андреев не понимал, что, по сути дела, выступает против христианства и льет воду на мельницу другой веры. Если это так, то перед нами встает жуткий вопрос: на чью мельницу он льет воду?

Когда вчитаешься в литературно — идеологическую, если можно так выразиться, борьбу времен Андреева — Бунина, то становится совершенно очевидно, что главная борьба за пальму первенства в литературе, что было и есть во все времена, развернулась между этими двумя ярчайшими писателями того времени. Это видно по ядовитым замечаниям Бунина в адрес Андреева. Не отрицая бесспорного таланта, он отмечал, что в нем «нет настоящей культуры». И нашумевшую «Жизнь человека» Андреева он обсмеял. Андреев, в свою очередь, не упускал случая принизить Бунина. При внешнем благожелательстве подспудно между ними шла трудная борьба.

Точку в этой борьбе могло поставить лишь одно — присуждение Нобелевской премии.

Премия, как известно, была присуждена Бунину в 1933 году. А кто заседает в комитете по Нобелевским премиям? Ясное дело кто. И задача состояла, и теперь состоит, не столько в том, кто талантливее, а в том, кто лестнее скажет о тех, кто преобладает в комитете.

Андреев написал своего «Иуду». Бунин «Окаянные дни». Эти два произведения и могли быть брошены на чашу весов.

Но Бунин, кроме «Окаянных дней», еще и съездил в Палестину. И возвестил всему миру, сколь прекрасны святая страна и ее люди. О том, какие здесь «энергичные и способные сионисты». А Андреев хоть и копнул глубже, принизив христианство и возвысив иудаизм, «засветился» в конце повести, написав буквально следующее: труп Иуды «бросили в глухой овраг, куда бросали дохлых лошадей, кошек и другую падаль».

Вместо триумфа Андреев поимел, вполне заслуженно, прохладное отношение христиан. Он изрядно подзабыт и соотечественниками.

Повесть «сделала», по выражению Горького, много

шума. И получила крайние оценки в обществе — от восторга до проклятия.

Восторгались, очевидно, те, кто от природы предрасположен к предательству, предписанному Катехизисом; проклинали, естественно, истинные христиане, которые поняли не только то, что их в очередной раз предали, а и то, что отныне человечество получило из рук самого популярного в те времена писателя как бы индульгенцию на право предавать. И хотя история человечества знает немало примеров мерзкого предательства, начиная от Иуды и Брута, предавшего Цезаря, с появлением повести Андреева, оно приобрело статус вполне терпимого качества человеческой натуры. И мы стали свидетелями грандиозных предательств, начиная от псевдореволюции 17–го до нынешних дней.