Талли - Паулина Симонс

— Вся беда в том, что вам всем так много надо, — тихо сказала Талли.

— А тебе самой? Ты хочешь иметь при себе сразу двух мужчин.

Он оплатил счет.

— А ты? — спросила она, неприятно улыбаясь. — Разве тебе не нужны сразу две женщины для полного удовлетворения?

— Нет, Талли, — ответил Джек.

— А как же ты обходишься восемь месяцев в году, когда меня нет рядом?

— Ладно, тогда ответь и ты мне. А как обходится твой муж все те четыре месяца, когда ты берешь выходной от семейной жизни?

Она была буквально раздавлена этим вопросом. Я не беру выходной от семейной жизни, хотела она сказать, но промолчала, боясь, что он прав.

Они шли вниз по Коннектикут-авеню и искали проход к мосту Фрэнсиса Скотта Кея. Ночь была теплой, но на улице было пустынно. Подойдя к цирку Дюпон, Талли и Джек свернули на Нью-Хемпшир, а потом опять на М- стрит и наконец — на Потомак, в водах которого дрожали огоньки всех улиц. Они остановились на мосту и смотрели на Кеннеди-центр, на всегда освещенный Мемориал Линкольна, а дальше через реку — виднелось Арлингтонское кладбище. Как Талли ни старалась, она так и не могла разглядеть огонь на могиле Кеннеди. Джек был прав — там был просто очень маленький огонек.

— Он от нас в двух милях, Талли, — сказал Джек, как будто прочитав ее мысли. — На другом берегу реки. Мы даже свой отель с трудом можем увидеть, а ведь это здание в двадцать семь этажей!

Когда они уже подходили к отелю, Джек сказал:

— Мы же пропустили парад! Сегодня был парад, парад цветущей вишни. А мы где с тобой были?

— Мы были вместе, — сказала Талли. Потом поцеловала его плечо и добавила: — Мы и деревья вишневые пропустили.

— Если бы тебе не пришло в голову тащить меня к наркоманам…

Уже поднявшись в комнату, он сказал:

— Утром пойдем смотреть на вишни.

— Утром мы идем на Арлингтон, — напомнила Талли.

— Ах, я же совсем забыл. Конечно же, Арлингтон, — сказал Джек.

— Я тебе покажу Арлингтон, — сказала она, прижимаясь к нему, и им сразу стало тесно в одежде. Они любили друг друга между дверью ванной и стенным шкафом, прямо на коврике в прихожей.

Перебравшись на постель, они лежали тихо, и только безмолвный телевизор отбрасывал на них голубой свет. Талли гладила пальцами губы Джека и что-то бормотала, а он лежал на спине и смотрел в потолок.

— Джек, — прошептала она, — мы вместе. Разве это не все?

— Это настолько все, что я хочу, чтобы так было каждый день, — ответил он.

— Но, Джек, ты же одиночка. Тебе двадцать девять лет, а ты сам по себе уже с девятнадцати. Ты говорил Шейки, что не можешь ни о ком заботиться. Она тебе поверила. И я тоже почти что поверила.

— Я не хотел заботиться о Шейки, — сказал Джек.

— А что изменилось?

— Я не любил Шейки.

Талли отодвинулась от него на край кровати, но он приподнялся и прижался к ней.

— Что, Джек, что? — прошептала она.

— Талли, ты меня любишь?

— Джек, я тебя люблю.

— Как сильно?

— Как саму себя, — ответила она.

— Это сильно?

— Джек, — сказала Талли, — чувство, которое я испытываю к тебе, сильнее, чем любое родственное чувство, — такого я не испытывала никогда.

— Даже к ней.

— Из-за нее, — поправила Талли

— Кроме чувства, которое тебя связывает с Бумерангом.

Талли вдруг стало трудно дышать. Она попыталась выбраться из-под него. Попыталась повернуть голову сначала в одну сторону, потом в другую, чтобы хоть немного отодвинуться от него.

Она задержала дыхание и спросила спокойно:

— Джек? А ты когда-нибудь хотел иметь ребенка?

— То есть, чтобы он или она жили со мной в палатке? Колесили со мной на «мустанге»? Пили со мной «текилу»?

— Никогда-никогда не хотел? Даже немножко?

— Ну разве что немножко. Я никогда особо об этом не задумывался. Наверное, я не хотел бы умереть и никого после себя не оставить. Но я всегда сам по себе. Когда же мне думать о детях?

— Да, но ведь это будет твой ребенок. А ты будешь — его.

— А Бумеранг — твой?

— Мой. И Робина. Талли нужно было, нужно было выбраться из-под него. Она чувствовала, что задыхается.

— Пусти меня, — взмолилась она, — слезь с меня.

Он откатился в сторону.

— А ты хотела ребенка, пока не родила? — спросил он.

— Не очень, — ответила она, тяжело дыша.

Джек повернулся к ней.

— Ты мой ребенок, — сказал он. — Баю-бай.

Она снова повернулась к нему, и он обнял ее, целуя и перебирая ее волосы.

— Поедем со мной, Талли, — прошептал он. — Пожалуйста, поедем со мной.

Талли прикрыла глаза. Если бы она могла, она бы и уши заткнула.

— Зачем, Джек?

— Потому что я люблю тебя, Талли, и не хочу больше быть одиноким.

Некоторое время Джек лежал молча, а потом спросил:

— А ты хоть иногда о ней думаешь?

Она натянула на себя простыню.

— Не тогда, когда я с тобой. Тогда я вообще не думаю.

— Мы теперь мало о ней говорим.

— А о чем туг говорить? — спросила Талли.

— Ты все еще сердишься на нее?

Талли медленно покачала головой. Нет. И придвинулась поближе, положив голову ему на плечо. Она слушала, как билось его сердце, и думала о том, что уже не так одинока.

— Расскажи мне о ней, Талли. Что-нибудь новое.

Талли было что рассказать ему, но именно это она не хотела рассказывать. Ей хотелось говорить о чем-нибудь легком. Но, как ни странно, вспоминать, а потом рассказывать про Дженнифер оказалось легче, чем говорить о них самих.

Когда нам было по девять-десять лет, мы лежали у нее на заднем дворе, и предполагалось, что спим в палатке ну, ты ведь знаешь эти сонные летние вечера. Мы лежали на траве, и она мне говорит: «Представляешь, если бы небо было морем, и вся вода прямо сейчас на нас вылилась».

И тут я говорю: «В Америке нет океана».

А она: «Тут-то ты и ошибаешься, Талли Мейкер. С одной стороны — у нас Атлантический океан, а с другой стороны — Тихий. Тихий больше и, я думаю ближе».

«А в Канзасе океана нет», — сказала я.

«Нет, — подтвердила она. — А как ты думаешь, почему он называется Тихим?»

«Потому, что он все время спокойный? — предположила я. Мне вообще не хотелось говорить про какие-то дурацкие океаны.

«Нет, — сказала она. — Потому что он очень бурный. Потому что в нем всегда такие ужасные штормы, и волны большие, и самые сильные приступы морской болезни всегда бывают именно в Тихом океане.

«Кошмар», — сказала я.