Совесть - Адыл Якубов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
— Вставай, сынок, тебя отец спрашивает…
Хайдар раскинулся на широком сури в излюбленном своем уголке сада под старой тутой. Он спал мертвым сном.
Солнце уже взошло, но сад все еще оставался в густой тени, лишь верхушки пирамидальных тополей вдоль ограды — садовых стражей — купались в первых розовых лучах.
— Вставай, говорю, отец зовет, — достиг наконец сознания голос матери.
Хайдар нехотя поднялся. Вчера весь день помогал дяде, домой пришел в полночь. Потом долго лежал, смотрел на звезды — все не мог заснуть, тревожили разные думы.
Вообще был странный день. Нелепая ссора отца с дедом. Директор школы без разговора выделил старику комнату из «хозяйственных помещений». Потом, как узнал, что домла собирается подарить школе свою библиотеку, добавил еще одну. А дальше начались совсем уж странные вещи; сбежались и знакомые и незнакомые. Перетаскивали коробки с книгами, вещи, помогали грузить, путались под ногами. Соседи несли чай, разную еду. Словом, получился самый настоящий ха-шар — каждый хотел помочь, внести свою дань. И Латофат с подругами помогала, укладывала книги. А вечером принесли целое блюдо плова.
Конечно, разве плохо, что люди так заботятся о домле. Оказалось, многие относятся к нему с уважением и любовью. Хайдара беспокоило другое. Он заметил среди тех, кто пришел на незваный хашар, Кудратходжу и еще нескольких человек, из тех, кто любит мутить воду. Шакалы! Им только бросить кость, поднимут вой на весь свет. У Хайдара как бы открылись глаза: неожиданное и всеобщее сочувствие к домле, старания людей поднять его дух — в этом чувствовалось откровенное всеобщее недовольство. Кем?.. Хайдар не сразу решил ответить себе. Тяжело было признать: люди недовольны его отцом, раисом Атакузы! Лежал долго с открытыми глазами, смотрел на звезды и думал, пока не одолел сон. А теперь отец зовет — о чем будет говорить?
Атакузы, заложив руки за спину, медленно вышагивал по коридорчику из виноградных лоз от айвана к летней кухне. У колодца на большом круглом столе стояло глиняное блюдо, на нем гора лепешек. Две касы сметаны были непочаты, нетронут и виноград на подносе. Видно, хозяину было не до еды.
— Садись! — продолжая расхаживать вперед и назад, Атакузы исподтишка взглянул на сына. Глаза раиса ввалились, черные шеки запали, движения были замедленные, вялые. — Ну что, рад старик переезду?
— Удивительные вещи спрашиваете, отец, — сказал Хайдар. — С чего ему радоваться?
Уголок рта Атакузы насмешливо скривился.
— Вижу, и ты перешел в стан деда?
Хайдар готов был съязвить в ответ, но его остановило незнакомое жалкое выражение ввалившихся глаз отца. Ответил сдержанно:
— Ни в чей стан я не перешел, и дело не в этом…
— А в чем же?
— Если говорить честно, вы были неправы…
Атакузы с удивлением взглянул на сына:
— А дядя? Он, значит, по-твоему, прав? Я делаю для него все, забочусь как о родном отце, принимаю на свою голову все камни, а он… Не будем говорить о благодарности, но подставлять ногу!.. — Атакузы закрыл глаза, помолчал. Потом сказал изменившимся голосом: — Ладно, не будем больше об этом. Я позвал тебя по другому делу. Что я хотел сказать?.. Да! Приехал твой учитель.
— Кто?
— Руководитель твой, Вахид Мирабидов! Гостит сейчас у зятя. Вчера мы виделись. О тебе говорил, о твоей работе. Обнадеживает. Уверяет, что все будет в порядке.
— Да ладно уж!..
— Что-о? — Атакузы остановился перед сыном, испытующе посмотрел в глаза.
— Ничего особенного, я что-то остыл к той работе…
— Остыл или нет, но диплом получить надо, — тон отца не допускал возражений. — В жизни еще пригодится! Словом, мы должны принять его у себя в доме, на высоте. — Атакузы почему-то замялся, почесал за ухом. — Да, вот еще что. Вчера твой учитель просил об одном деле. У него есть, говорит, какая-то книга о сибирских реках.
— Ну?..
— Так вот, значит, такое дело… Он сказал, желательно бы по этой самой книге… провести… совещание, что ли. Среди целинников. Хорошо бы, говорит, чтобы выдвинули ее на соискание премии…
— Какой премии?
— Не знаю. Говорит, есть какая-то премия для ученых. Имени Веруни, так, что ли?
Хайдар не поверил своим ушам, переспросил:
— И он сам сказал вам об этом?
— Да, конечно, сам. Как бы нам это дело провернуть?
Хайдар, наверно впервые в жизни, с удивлением посмотрел на отца: неужели он всерьез? Его отец — умный, все понимающий и говорит такие вещи, берется за дело, которое ему совсем не к лицу, да и не под силу!
— Не представляю, дада. Никогда не сталкивался с подобными вещами.
— Гмм… А дядя, наверно, знает, как все это делается?
Хайдар громко расхохотался:
— Не хватало только вашего дядю просить, чтобы выступил с докладом об этой книге перед целинниками!
Что было на уме у отца — непонятно. Видно, наконец понял, какую чушь городит. Умолк, лишь, рукой махнул.
Хайдар в раздумье побрел в конец сада к арыку, зачерпнул в пригоршню ледяной воды, плеснул в лицо — раз, другой. Еще тяжелее, чем ночью, давили думы. Прилег на сури.
Большой сад, засеянный между яблонями клевером, уже прогрелся в лучах солнца. Лишь раскидистое старое дерево туты — громадный шатер — уберегало уголок сада от зноя.
Хайдар лежал в тени этого зеленого шатра и вспоминал. Когда же эти гнетущие думы привязались к нему? В день, когда случился скандал с доцентом? Нет, пожалуй, позже. Они пришли после нежданной-нега-данной беседы с дядей.
Встреча и в самом деле получилась неожиданной. Почтальон оставил телеграмму у них, и Хайдар хотел незаметно опустить ее в ящик старика. Да вот наткнулся на него самого. А дальше и не заметил, как подчинился — то ли ясному уму, то ли душе этого человека, его воле — так и не понял. Конечно, телеграмма сделала свое дело — дед попросил прочитать ее вслух. Да и голос старика был неожиданно ласковый, искренний. И конечно же его слова…
Тогда, после беседы со стариком, Хайдар тоже ворочался всю ночь. Слова деда то казались справедливыми, а то вдруг жестокими. Так до рассвета Хайдар и проспорил мысленно с ним. А потом — нелепая стычка отца с дедом… Сам видел вчера, как старик сгорбился от дикого отцова окрика, как пошел, шаркая шлепанцами. Душа так и перевернулась. Но осунулся за ночь и отец, стал непохож на себя.
Особенно тяжко было смотреть, как пытается он глядеть прежним Атакузы, гордым и
