Федор Достоевский. Единство личной жизни и творчества автора гениальных романов-трагедий [litres] - Константин Васильевич Мочульский

Торжественно, со светлым лицом, как «воскресший», говорит он о своей великой и единственной любви к Софье Андреевне и нежно целует ее портрет. Но внезапно после этого озарения наступает зловещий мрак. На похороны Макара Ивановича отец не приходит; «мама» ждет его в невыносимой тревоге; наконец, он является, говорит как в бреду и смеется безумным смехом. «Знаете, мне кажется, что я весь точно раздваиваюсь. Точно подле вас стоит ваш двойник; вы сами умны и разумны, а тот непременно хочет сделать подле вас какую-нибудь бессмыслицу и иногда превеселую вещь». «Знаешь, Соня, – обращается он к жене, указывая на завещанный ему Макаром Ивановичем старинный образ, – вот я взял опять образ и, знаешь, мне ужасно хочется теперь, вот сию секунду, ударить его об печку, об этот самый угол. Я уверен, что он разом расколется на две половины – ни больше, ни меньше».

И он разбивает образ.

Раздвоение Версилова подчеркнуто мотивом «двойника». Сын не верит, что отец его совершил этот страшный символический поступок в припадке умопомешательства, «но, – прибавляет он, – двойник был несомненно подле него, в том не было никакого сомнения». Версилов стоит на грани безумия: фатум влечет его в свою бездну, ему угрожает участь Ставрогина и Ивана Карамазова, богоборчество, демоническая одержимость, двойник-черт. Происходит свидание любовников; к этому единственному диалогу между героем и героиней подготовляло нас все движение интриги. Ахмакова простодушно признается Версилову, что она его любит «общею любовью, которою всех любишь». Он униженно просит ее не выходить ни за кого замуж, и вдруг в нем вспыхивает ярость. «Я вас истреблю!» – говорит он искаженным голосом. Но, овладев собою, отпускает ее со словами: «Нет, мы с вами одного безумия люди! Будьте всегда такая безумная, не меняйтесь, и мы встретимся друзьями».

Достоевский верит, что его скиталец обрящет родную землю, поверит в «русскую идею» – и тогда он и Ахмакова «встретятся друзьями».

В мелодраматическом финале романа негодяй Ламберт шантажирует Катерину Николаевну письмом, Версилов выхватывает у него револьвер и ударяет его по голове. Ахмакова падает в обморок. Подросток рассказывает: «Он схватил ее бесчувственную, с неимоверною силою поднял ее к себе на руки, как перышко, и бессмысленно стал носить ее по комнате, как ребенка». Затем положил на кровать и вдруг, нагнувшись, поцеловал два раза в губы… Потом замахнулся на нее револьвером… Он хотел застрелить и ее и себя. Сын отводит руку отца, и тот ранит себя в плечо.

Версилов не погибает; после страшного кризиса он духовно воскресает. «От мамы он уже не отходит и уж никогда не отойдет более. Он даже получил „дар слезный“… Все, что было в нем идеального, еще сильнее выступило вперед». Герой «Подростка» подошел к пути Ставрогина, но не вступил на него. Его спасла мистическая сила жизни – вера в нее и любовь к ней. В мировоззрении Достоевского это решающий момент. Порфирий Петрович советует Раскольникову довериться жизни и обещает ему воскресение; князь Мышкин проповедует благодать жизни; Ставрогин гибнет потому, что сердце его омертвело для жизни. Стихийной «карамазовской» жизненностью спасаются Иван и Дмитрий Карамазовы. Все прощает писатель своим грешным героям: и преступления, и падения, одного не прощает – хулу на Духа Святого, дышащего во всей живой твари. Версилов говорит о себе: «Я ведь знаю, что я бесконечно силен… меня ничем не разрушишь, ничем не истребишь и ничем не удивишь. Я живуч, как дворовая собака». У романтика Достоевского была мистическая религия жизни.

«Подросток» задуман Достоевским как ответ Льву Толстому; семействам Иртеньевых, Ростовых, Болконских противоставляются семейства Версилова и Сокольских. Писатель насмешливо изображает выжившего из ума старика князя Сокольского и опустившегося, бесчестного князя Сергея. Но роман не только критика дворянства и обличение толстовского «возвышающего обмана». Версилов – вдохновенный проповедник идеи духовного дворянства, русской аристократии духа.

Князь Сергей «ценит свое княжество» и из ложной гордости затягивается в долги и кончает уголовным преступлением и доносом. Версилов пытается внушить ему «высшую мысль». «Наше дворянство, – говорит он, – и теперь, потеряв права, могло бы оставаться высшим сословием, в виде хранителя чести, света, науки и высшей идеи и, что главное, не замыкаясь уже в отдельную касту, что было бы смертью идеи… Пусть всякий подвиг чести, науки и доблести даст у нас право всякому примкнуть к верхнему разряду людей. Таким образом, сословие само собой обращается лишь в собрание лучших людей, в смысле буквальном и истинном». Князь возмущается. «Это какое же будет тогда дворянство? – возражает он. – Это вы какую-то масонскую ложу проектируете, а не дворянство». Версилов умолкает: представителям «дворянской касты» недоступна его «утопия». Но в конце романа, в дружеской беседе с сыном, он возвращается к любимой мысли и раскрывает ее во всем ее несравнимом поэтическом блеске. Исповедь Версилова сыну – один из совершеннейших образов «философской лирики» Достоевского. «Je suis gentilhomme avant tout et je mourrai gentilhomme!»[84] – взволнованно восклицает русский европеец. «Нас таких в России, может быть, около тысячи человек: действительно, может быть, не больше, но ведь этого очень довольно, чтобы не умирать идее. Мы – носители идеи, мой милый… Да, мальчик, повторяю тебе, что я не могу не уважать моего дворянства. У нас создался веками какой-то, еще нигде не виданный, высший культурный тип, которого нет в целом мире – тип всемирного боления за всех. Это – тип русский, но, так как он взят в высшем культурном слое народа русского, то, стало быть, я имею честь принадлежать к нему. Он хранит в себе будущее России». Версилов – аристократ духа, носитель «высшей русской мысли»: «всепримирения идей», «всемирного гражданства». После освобождения крестьян он был мировым посредником, и вдруг на него напала «тоска русского дворянина», и он уехал в Европу. «Тогда особенно слышался над Европой как бы звон похоронного колокола». Только что отшумела Франко-прусская война, еще дымились развалины Тюильри, сожженного коммунарами. Заходило солнце европейского человечества. Народы враждовали друг с другом, замыкались в национальной гордости: в Европе не было тогда ни одного европейца. «Один я, как русский, – заявляет Версилов, – был тогда в Европе единственным европейцем».

В русском человеке – «воссоединение идей»; он становится наиболее русским, когда он наиболее европеец. «Я во Франции – француз, с немцем – немец, с древним греком – грек, и тем самым наиболее русский. Тем самым я – настоящий русский и наиболее служу для России, ибо выставляю ее главную мысль. Я – пионер этой мысли». Тысяча лучших людей, созданных веками истории России, несут миру русскую универсальную идею. Она – синтез и завершение всех