Кристальный пик - Анастасия Гор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Завидев, как мы с Солом снова переглядываемся, топя улыбки в меде, Кочевник заворчал, отсел от Мелихор в сторону, и по щекам его потек румянец, точно свежие брызги овощного сока.
— Ха-ха, а вспомнить-то, как все начиналось. Недаром говорят, что самая крепкая дружба — это дружба, зародившаяся после драки! — ощерился тот, когда Солярис, поддавшись на мои уговоры, согласился в конце пира разделить с ним полный рог настойки из мелассы. По традиции подобное питье связывало побратимов, как кровь, как одно сражение.
Сделав свой глоток и тем самым закрепив почетные узы, заставившие Кочевника гордо воссиять и снова схватиться за еду, Сол бросил на него хмурый взгляд.
— Дружба? Когда это мы успели друзьями стать? — И, когда лицо Кочевника вытянулось, и даже Мелихор выронила орешек из когтей, который обгрызла со всех сторон, пытаясь открыть, Солярис ухмыльнулся. — Да шучу я.
— Знаешь, дружба дружбой, но мое желание убить тебя крепнет с каждым днем.
— Хочешь попробовать еще раз, пес?
И все стало, как прежде. Все снова стало хорошо.
— Готово, драгоценная госпожа! Мы закончили!
Как я и думала, мастера не управились к сейму. Слуги уже начали прибирать Медовый зал после отъезда ярлов, что пили и ели там восемь суток кряду. У его порога все еще вились атласные ленты, сорванные с потолка, и лежали грязные ковры, истоптанные в танцах. На задний двор катили пустые бочки — по меньшей мере с сотню — и по всему замку тянулся пряный шлейф. Всего лишь пройдясь по коридору, уже можно было опьянеть.
Отложив стопку рыхлых бумаг и дощечек (на бумагах Гвидион всегда излагал расходы и важные государственные моления, а на дощечках — прошения, крестьянские или городские), я поднялась со своего места и вышла из-за стола Совета. Самих советников здесь уже не было, поэтому не было и свидетелей того, как я заламываю от волнения пальцы, следуя за мастеренком, прибежавшим ко мне. Он, чумазый и сгорбленный после долгих часов работы, проводил меня в самое сердце замка — туда, где стены покрывали трещины, мрамор и кровь и где каждая история брала свое начало.
— Он прекрасен, госпожа! — вздохнул Гвидион, прибыв на место даже раньше моего, несмотря на планируемый отход ко сну: под шерстяным плащом угадывалась ночная сорочка. — Прекрасный трон для прекрасной королевы.
Трон. Он сменялся каждый раз, когда в Дейрдре сменялся правитель. Нынешний король всегда заказывал трон для будущего. Но сначала он смотрел и предсказывал, каким правителем тот станет — какой камень, форма, цвет отразят его лучше, чем слова и мысли. Трон отцовский, который дробили больше месяца — до того здоровым и прочным оказался монолит, — был черным и с острыми гранями, прямо как натура самого отца. Мой же трон, который теперь возвышался на его месте, напоминал сундук с сокровищами. Золотое стекло обрамляло самоцветы вдоль спинки с подлокотниками, и вместе они образовывали цветочный узор, похожий на витраж. Набравшись смелости, я медленно дотронулась до них кончиками пальцев. На ощупь те оказались удивительно теплыми, будто нагрелись от тающих вокруг свечей, и грани их не резали, не цеплялись. Плавные, закругленные края без острых выступов и углов.
— Прекрасный трон, — повторила я шепотом и отстранилась, так и не осмелившись на него сесть.
Когда все ушли, я осталась. Стояла напротив трона точно так же, как в тот день, когда видела отца живым последний раз. Тогда я была принцессой, заложницей чужой воли — теперь же я была королевой, заложницей судьбы. Раньше гобелены, шитые золотыми нитями, скрывали пятна и несовершенства этого зала, но я повелела снять их и отказалась возвращать. Поэтому тронный зал был совершенно пустым, одновременно чистым и скверным, белоснежным и темным в просачивающейся из окон чернильной ночи. Швы между каменными плитами напоминали шрамы на человеческом теле, темно-бордовые — их тоже оставили чужие мечи и жестокие приказы. Эти швы, как и посеревшие от времени молочные стены, были концом отцовской истории и началом моей. Потому я и не собиралась прятать их, покрывать золотом или отбеливать. Статуя Дейрдре из нефрита, воздев руки к небу, видела мою решимость их принять. И не допустить, чтобы их становилось больше.
Бриллианты на ее диадеме засияли, как звезды, когда за окном вдруг раздался пронзительный волчий вой.
— Неужели… — выдохнула я, тут же забыв о троне.
«Это ты ко мне с просьбой обратилась, а не он. Но раз, говоришь, не твоя награда… Хорошо, я приду к нему, когда время настанет».
Мои шаги были такими же быстрыми, какими вмиг сделались удары сердца. Каждая секунда вдали от полуразрушенной башни, куда я мчалась со всех ног, подхватив полы подпоясанной туники, казалась мучительной вечностью. Это заставило меня бежать еще быстрее, спотыкаясь. Будто я снова очутилась на Селенитовом острове и снова бежала от проклятья, только уже другого. Волки же выли, взывая к своей матери и круглой луне, жемчугом висящей над замком, и я немо молилась, чтобы успеть до того, как они замолчат. Коридоры сплелись, запутались, выстеленные факелами и петроглифами, но в конце концов я миновала южное крыло, за которым, как за краем мира, разлилась темнота. Правда, там же она кончилась: чуть дальше, из башенной комнаты, заставленной бесхозной утварью от стены до стены, тек зернистый свет и струились тени.
— Волчья Госпожа!
Свечное пламя всколыхнулось от ветра, влетевшего в башню вместе со мной, и подняло на дыбы страницы книг, разложенных у Соляриса на подоконнике. Он читал их по очереди, сидя в кресле, и шустро перемещал плотную шерстяную закладку со строчки на строчку. Обложка той, что была раскрыта у него на ногах, вытянутых до края стоящей рядом постели, давно пошла плесенью и рассыпалась до самого переплета. Должно быть, поэтому Сол и взялся за нее первой: он всегда считал, что чем древнее книга, тем сокровеннее знания, изложенные в ней. Оттого и оторвался от текста с таким недовольным видом, подняв на
