Мужские рассказы - Александр Константинович Белов

— Эх, одного мига не хватило, — слышится его голос. Я лежу ни жив, ни мёртв. Чуть в лапы ему не сорвался. Столько времени держался и вот. Переведя дух, поднимаюсь на ноги. В лесу потемнело. Должно быть, смеркается. Удивительно, но грудь не болит, и жара нет. Видно, подействовало Малашино снадобье.

Мы шли по древяным заломам, мимо посохших стволов, лежащих на растопыренных ветках, через чахлую поросль и непролазное куставьё. Шли и молчали. Он заговрил первым:

— Ты на меня не злобься. Я своё дело делаю.

— И что это за дело?

— Чистить белый свет от нежити.

— Делай, мне то что.

Под ногами — ягодная засыпь. Ещё не разорённая птицами и зверьём. Он издали смотрит на мои голодные старания.

— Смотри, живот вздует.

— Ничего, кусток оскверню, — отвечаю ему полным ртом ягод.

Сквозь поросль блеснуло закатное солнце. Я уронил лицо в ягодник. Солнце! Только теперь я понял, что живу. Всему вопреки. Вижу этот мир, дышу его воздухом… А в лесу стояли осенины. Поздние, запоздавшие. Холод совсем отошёл, распечатав пахучие застойны. Воздух — хоть ложкой черпай. Десной медовар! Так пахнет только в наших лесах. С горчинкой, с подпалом.

Медленно догорало закатное золото. Ползло по веткам. Уже в сумерках мы вышли на тропинку. Я и не знал, что здесь есть жильё. Лесной кордон. Сырые ёлки расступились и невдалеке показался двор. Он был неказист и едва приметен среди обступивших его еловых громадин. У меня защемило в груди. Случайно посмотрел я на своего пастыря. Его трепещущие одежды развевались точно полотнища знамён.

— Ну вот мы и пришли, — торжественно сказал Ангел Смерти. — Здесь тебя ждёт интересная встреча.

Я перевёл взгляд на безмятежный закуток жизни, к которому вела лесная тропинка. Не верилось, что там, в покое и отрешённости меня ждёт роковое испытание. Что ещё могли означать его слова? Ладно, будь что будет. Я пошёл вперёд. Потянуло дымком. Берёзой топят. Только её дрова дают такой сладкий припашок. Вот уже видно, как из дымового оконца тянется к небу дымок. Кто-то хозяйничает во дворе. Чушки берёзовые рубит. Схоронившись за могучей, разлапистой ёлкой, ухватив рукой ветку, я присматривался к происходящему на лесном подворье. Вот показался человек с берёзовыми околками в руках. Он подошёл к низенькой двери, подцепил её ногой, удерживая свою ношу и повернулся ко мне лицом. Дверь скрипнула, и человек пропал за порогом. Я перевёл взгляд на демона. Тот, видимо, получал удовольствие от того, какое впечатление на меня произвело увиденное.

— А скажи-ка, — начал я, — ты, вроде бы, сказывал, что товарищей моих забрал?

— Забрал, ну и что?

— А скольких ты забрал? Помнится мне, что упомянул ты только двоих?

Если б у него было лицо, должно быть, в этот момент, он улыбнулся. Я это чувствую. Значит, я прав. Он качнул головой. Мы поняли друг друга.

Снова скрипнула дверь. Человек вышел во двор. Остановился и, заломив руки за голову, широко потянул плечами. Умаялся, видно. Я отпустил ветку. Она прыгнула вверх, и он посмотрел в мою сторону. Проклятая ветка! Вот он поднимает с земли топор и настороженно ступает в мою сторону. Это — Мелетич. Он жив. И не в городе сейчас воюет, а хоронится в пустом и тихом лесу. Вот почему сторожей обложили кольцом и тихо вырезали. А он, значит, здесь. Ах, Мелетич! И всё-таки в это не верилось. Я знал Михалко Мелетича почти два года. Он был и при прошлом наезде владимирцев и воевал с ними. Ведь воевал! Да, Мелетич, жаден ты до многого. И жить любишь не малым. А тот, кто жить любит не малым, всегда найдёт кому, когда и за сколько совесть свою продать. Теперь Мелетич шёл мне навстречу, ещё не зная, кого ему послала судьба. Нас разделяли десятка два шагов, не больше. Ну, теперь не ошибиться. Я выхожу вперёд, и оттягиваю на себя единственную разделяющую нас ветку.

— Ты? — чуть не вскрикивает Мелетич.

Какое-то время он смотрит на меня немигающим взглядом, потом украдкой оглядывается по сторонам. Боится чужих глаз? Даже здесь, в этом пустом лесу? Вот и выдаёт себя. Одним только вороватым оглядом. Теперь у него горят щёки. Должно быть, решился. Он весь напружинен. Вцепился в топор и напористо идёт на меня. Я считаю разделяющие нас шаги. Восемь, семь, шесть, пять… И тут я говорю с надломом в голосе:

— Знаешь, а ведь это я вас выдал!

Попало! Он оцепенел. Сделал ещё шаг, ещё, и остановился, обалдело глядит на меня. Пытается осознать вероятность услышанного. Сейчас поймёт, что его дурачат. Между нами только ветка, которую я натягиваю всеми силами. Если мне и не жить, то этого я утащу с собой. И я бью. Мелетича ногой в живот. Из-под ветки. Так бьют только тогда, когда хотят кого-то утащить с собой. Мелетич скрючивается, и я отпускаю натянутую ветку ему в лицо. Хороший удар! И прикрыться противник мой не смог — слишком крепко топор держал. От удара Мелетича сбило с ног. Я поднял оброненный им топор и встал над лежащим. Тяжёлый топор у Мелетича. И слабыми своими руками держу я его над головой предателя. Держу, а ударить и силы нет. Но тут Мелетич приходит в себя и вскакивает точно ошпаренный. Тяжёлый топор у Мелетича…

Я сажусь на траву перед лежащим. Нелепо всё получилось. И тут я замечаю на ветке, что мне жизнь спасла, могучего ворона. Такого матёрого, смального. А демона-то и нет нигде. Оглядываюсь. Нет! хотел я было ворона спугнуть, но что-то рука на него не поднялась. А он вдруг вспорхнул с ветки, да прямо к Мелетичу. Я аж зажмурился. Сел ворон Мелетичу на грудь и крыльями его прикрыл. Ух, когтищи-то какие! Видел я их уже над собой. Приходилось. Мелетич дрогнул, застонал и дух испустил. Ворон сверкнул на меня глазами и поднялся над лесом, тяжело и осадисто полоща сильными крыльями. Покружил над поляной, посмотрел на меня сверху и подался прочь. Получил своё.

Дом у дороги

Река шумит. Выкатывает и разбивает волну по песчаной отмели. Гулко, с подвоем и тревогой. Со стороны залива поднимается ветер. Пристань и окаменевшие мостки протягивает брызгами. Их разносит далеко, до самого пригорка, где чернеет пустая и заколоченная будка со ржавой вывеской «МЕЗЕНЬ».

Парома не будет. Волна бьёт в пристань, и на полвзгляда вперёд уже ничего не разобрать. Сырое месиво реки и ветра. Понятно, что парома не будет. Да и кого везти? Одного меня, больше некого. Сердце скулит побитым псом. Надо было ехать до города, а оттуда на электричке. И что меня сюда потянуло? Необъяснимо. Просто провал рассудка.

Начинается дождь, а парома не будет. Маленькая, умирающая пристань на широкой, как дорога, реке. Просто остановка, никому не нужная на этой дороге. Совершенно обречённая бесполезность. Похожая на трагедию. Единственный, кто оправдывает её существование — это я. Сейчас, здесь, среди дождя и ветра. А может быть, наоборот? Может, это она оправдывает моё существование, обречённая и бесполезная пристань?

Я ухожу. По скользкому настилу окаменевших досок. По сходням, переброшенным через гнилую воду отстойной канавы. По мосткам, вбитым в песок. Я ухожу, но идти мне некуда. Но лучше идти никуда, чем верить и ждать чего-то, что никогда не произойдёт.

Дождём располоскало дорогу. Я ступил на травяной прокос, что привалился к дороге, и двинулся навстречу неизвестности. Где-то должна быть деревня. Не могла же пристань находиться далеко от деревни. Однако странная логика нашей сельщины скоро доказала мне противоположное, — деревни не было, а дорогу мало-помалу забило травой. Нехожень. Куда ни посмотри, нехожень. И тут я заметил едва приметную тропинку. Даже не тропинку, а так, след на недокосе, протоп. Человек шёл торопливо, широко. И траву он подбил только носочком. Точно не шел, летел. Вдали от жилья так не ходят. Значит всё-таки есть деревня. И когда за пригорком открылась луговая низина, я увидел огонёк. Ясный и теплый, как осколочек солнца. А если не пустят? Народ-то разный. Или просто побоятся. Что-то очень тихо. И собаки не дёргают слух своей хриплоголосой, дежурной злостью.

Сквозь завись дождя проступило неясное, размокшее очертание жида. Его прожигала горящая на крыльце лампочка. Однако в доме было темно. В деревнях ложатся рано. Хлюпая сапогами по затопленой траве, я дрался до крыльца. Крепкие ступеньки отзвучили мой шаг. Я замер у двери. Вдохнул сырого воздуха и постучал. В сонную тишину дома обрывисто и тревожно ворвался мой натиск. Рука в ожидании сдержала кулак. Интересно, что там сейчас происходит. Какая-нибудь беззубая старуха, едва шевеля полуживыми, выцветшими глазами, обратила своё удивление к запертой двери. Должно быть, решила, что это стучит её одиночество рукою обмана в забитые тишиной уши. Я постучал громче и настойчивей. И снова мне ответила тишина. Нет, это стучит моё одиночество по запорам этой затерянной в дожде пристани человеческого тепла. Стучит зло и настойчиво. А что там? Старуха, должно быть, свесила с палатей свои разопревшие лодыжки и, чертеня незваных гостей, слезает на лавку. Давай-давай, пошевеливайся! Выждав какое-то время, я нетерпеливо дернул за дверную ручку и, к моему полному удивлению, дверь открылась. Она была не заперта! Да, деревня честнее города и достойнее.