Прекрасная Отеро - Кармен Посадас

Таковы были манеры Каролины Отеро. Правила поведения светской дамы, привитые ей в моем доме, были всего лишь лаком – блестящим лаком, это верно, но еще более фальшивым, чем ее талант».

Ложь! Ложь, ложь! Все, что ужасный маэстро Беллини рассказал о моих плохих манерах, – клевета. Это правда – у меня экстравагантный и вспыльчивый характер, который я проявляла всегда, когда позволяли обстоятельства. Кроме того, я действительно часто демонстрировала «неистовую андалусскую гордость», как выражались мои поклонники. Но таким способом я пыталась соответствовать образу огненной женщины, какой все хотели меня видеть. О моей дерзости рассказывали истории, действительно имевшие реальную основу: например, как я вызвала на дуэль на саблях свою соперницу, имевшую наглость пародировать меня в низкосортном театре; как танцевала на столе в ресторане в присутствии двух монархов; как меня вынесли обнаженной на серебряном подносе в Москве. Однако зачастую мне приписывали поступки, которые никогда бы не допустила моя «неистовая андалусская гордость». Я имею в виду тот скандал, о котором много сплетничали здесь. Как утверждали злые языки, однажды на Лазурном берегу Белла Отеро, которой было уже за пятьдесят и которая была уже разорена, оставшись без гроша за игорным столом, попросила главного крупье дать ей в долг; когда же он отказал, она встала на стул, подняла юбки и показала ошеломленным посетителям казино свой зад («Такой белый, как только что испеченный хлеб», – осмелился добавить сочинитель этой сплетни); Белла стала вертеть им, крича: «Разве «это» ничего не стоит, сборище идиотов?»

Ложь, больше, чем ложь, – низкая клевета, как и рассказ о плевке в маэстро Беллини! Прежде чем мои медленные шаги приведут меня на второй этаж рю Де Англетер, с багетом и двумя яйцами в плетеной сумке, хотелось объяснить причины возникновения слухов о моем ужасном характере – уверяю вас, никогда не переходившем в действительности установленных мной границ. Я рано научилась понимать, когда и где могу себе позволить приступы ярости. Капризы и чудачества любого человека подобны жидкости: они занимают все пространство, предоставляемое им сосудом. Иными словами, эксцентричный человек эпатирует окружающих до тех пор, пока его терпят. Единственная разница между нами, избранными (красивыми, богатыми, могущественными), и простыми смертными состоит в том, что для первых сосуды терпения намного вместительнее, так что иногда от нас терпят даже невыносимое. Но даже в этом случае только законченные глупцы переходят определенные границы.

Любой, даже самый экстравагантный человек, в глубине души понимает, что можно дойти до самого края чужого терпения, но нельзя позволить перелиться и капле, потому что тогда возникает отвращение. Я доводила до пароксизма мои причуды и приступы гнева (это нравится мужчинам), но всегда внимательно следила за тем, чтобы не выйти за рамки допустимого. Трудно поверить в это, зная мои похождения? Отнюдь. Дело в том, что в, с жизни попадаются сосуды различного размера. Некоторые очень маленькие, как ликерные рюмки, и нужно быть очень осторожной, чтобы они не переполнились от первого каприза, тогда как другие… Да что это я? К чему вся эта глупая болтовня? Хватит, Лина, вот ты уже у двери своего дома. Перестань нести вздор, пора вернуться в мир (все еще) простых смертных.

Сиеста

– Bonjour, mam'zelle.

Это управляющая домом мадам Депо, старуха, не имеющая понятия о женских капризах и хитростях: удовольствие всей ее жизни состоит лишь в том, чтобы собирать квартирную плату с жильцов в красный бархатный мешочек, как у ризничего. Я доставляла ей много неприятностей в том, что касается оплаты. Мы годами не разговаривали друг с другом. В период очередной полосы невезения она даже отключала мне свет и отопление на несколько месяцев, будто это могло сломить Беллу Отеро! А потом произошел тот небольшой инцидент, когда я, пустив в ход свой знаменитый «андалусский темперамент», кинула ей в голову пустую бутылку из-под шампанского. Но это уже в прошлом. Сейчас все идет лучше, меня даже не раздражает, как прежде, ее манера проглатывать слоги и поджимать губы, когда она произносит «mam 'zelle» (есть люди, в которых вызывают отвращение даже незначительные мелочи). «Добрый день», – говорю я ей, и Депо, деловито обмахивающая тощей сметкой из перьев ящики для ключей, оборачивается, добавляя легкий наклон головы к своему приветствию. Я улыбаюсь. Меня так утомила прогулка, что я, даже не подумав, говорю ей: «Послушайте, Депо, я очень занята в эти дни, но, думаю, у меня будет кое-что для вас в понедельник. Зайдите тогда ко мне, и я вам заплачу».

Она снова почти вежливо наклоняет голову. «Да, mam 'zelie, когда вам удобно, mam 'zeile», – говорит она. хотя прекрасно знает, что я не пущу ее за порог своей квартиры. Дверь Беллы Отеро стерегут четыре надежных замка, и она закрыта для всех. Ну, почти для всех…

Мадам Депо перестает работать сметкой и заговаривает со мной о погоде, как человек, старающийся продлить разговор исключительно из вежливости. «Свежо, не правда ли?» – говорит она, показывая в улыбке гнилые зубы. Мадам Депо, как и многие мои соседки, думает, что я где-то скрываю свой капитал. К сожалению, она ошибается, но мне всегда нравилось поддерживать это заблуждение, и я до сих пор делаю это при удобном случае. Например, втайне от всех я время от времени отваживаюсь посетить казино, а недавно, благодаря почти забывшей меня удаче, я выиграла довольно крупную сумму. Мне жгло пальцы так же, как тогда, когда я ставила миллионы, и дрожание губ было тем же самым… Только теперь я играла на пенсию по старости, получаемую ежемесячно, – горстку франков, которые не покрыли бы недельного расхода на шпильки в годы моей славы. Но разве не больше величия в том, чтобы ставить на каргу все, что имеешь, в последние годы жизни?

И я выиграла. Где-то около шестисот франков. Тогда мне пришла в голову идея оживить легенду обо мне и заблуждения на мой счет. Однажды, придя за покупками в «Тут-э-ля», я показала хозяину, славному Марселю Антрессанглю, толстую пачку банкнот, прежде чем снова потерять их с той легкостью, с какой они были выиграны. Мой трюк сработал, и сплетня разнеслась по кварталу. «Отеро богата», – убеждены теперь мои соседи, а вместе с ними и управляющая домом. Отлично, это обеспечит мне несколько недель, а возможно, и месяцев передышки. А потом что Бог даст.

«Что Бог даст» – это не более чем клише, naturellement. Мне никогда не нравилось просить что-либо у Провидения, мы слишком долго с ним боролись и теперь относимся друг к другу с взаимным недоверием. Однако теперь я вынуждена обратиться к нему с просьбой: перестать изводить меня воспоминаниями. Это несправедливо. За исключением этой детской глупости – касания ногой той плитки на площади – я ничем не провоцирую тени, абсолютно ничем…

«О, мадам Депо, как это любезно с вашей стороны, Бог мой!» – говорю я управляющей и с удивлением вижу, как старуха, выйдя из-за стойки, предлагает мне донести до комнаты сумку с покупками. По-видимому, слухи о моем новом богатстве смягчили сердце этой ростовщицы. «С удовольствием приму вашу помощь, мадам. Покупки совсем нетяжелы, но затащить их на второй этаж – настоящий подвиг для моих старых ног».

«Мне это в радость, mam'zelle… вы сегодня как будто в полусне, позвольте вам заметить». И я ей это позволяю.

Около пяти часов ко мне обычно заходит Ассунта Джованьини, единственный человек, имеющий ключи от моей двери. Она называет себя моей «лучшей подругой», и я не возражаю против этого: почему бы и нет? Ведь нужно же кому-то доверять. Ассунта хорошая женщина, ей принадлежит небольшой чистенький ресторанчик на соседней улице под названием «Ле Кольбер, экономные блюда». Каждый день она терпеливо помогает мне стелить постель и убирать со стола после обеда. Наверное, она тоже думает, что я где-то прячу свое состояние, и надеется стать моей наследницей… Я недоверчива, и мне порой кажется, что это и есть причина ее расположения. Кроме того, ею движет тщеславие, поскольку люди считают ее человеком, много знающим обо мне. «Расскажите мне что-нибудь о своем прошлом, мадам», – не раз просила она меня, но я не поддаюсь, показываю ей десятки фотографий, которыми обклеена моя комнатка, и пожимаю плечами: «Здесь все, Ассунта, смотрите сами». Думаю, моя соседка жаждет узнать о каком-нибудь величайшем секрете или по крайней мере услышать интересную сплетню, чтобы потом рассказать об этом своим приятельницам. Но мне уже в течение многих лет – за исключением этого глупого утра – удается уклоняться от расспросов, будто четыре замка на моей двери не пропускают воспоминания. С какой стати я должна рассказывать, например, о своем обучении у маэстро Беллини или последующем триумфе в нью-йоркском «Эден мюзе»? В моем возрасте не стоит говорить о прошлом, и не только потому, что больно вспоминать невозвратное, но и потому, что воспоминания блекнут, когда их часто беспокоят, теряют ценность. Нет-нет, никаких излияний. «Пожалуйста, расскажите нам, что делала Белла Отеро в последние годы? Часто ли она вспоминала времена былой славы? Сколько пикантных секретов она вам доверила?» Наверное, об этом будут спрашивать журналисты мою подругу Ассунту Джованьини после того, как я умру. Но, если Ассунта честна, она сможет оказать лишь то, что я была очень замкнута, ни с кем не делилась воспоминаниями, даже с ней, и целыми днями раскладывала пасьянс, слушая радио, или читала романы, сидя на софе. Или чтобы добавить любопытный штрих, она может с полным основанием поведать, как много времени посвящала я своему туалету, – бесконечные часы, это правда. И вполне естественно. Я всегда считала, что следует выглядеть ухоженной, готовой к любому непредвиденному визиту, даже когда не ждешь никого, кроме Смерти.