В поисках равновесия. Великобритания и «балканский лабиринт», 1903–1914 гг. - Ольга Игоревна Агансон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поддержка Порты и взаимодействие с Австро-Венгрией являлись традиционными инструментами в арсенале британской дипломатии, когда речь шла о противодействии России на Ближнем Востоке. Однако Форин Оффис не ограничивался исключительно этими методами. Внешнеполитический курс Лондона на Балканах отличался известной гибкостью. В этом, несомненно, присутствовала заслуга и Р. Солсбери – талантливого и дальновидного дипломата. Будучи прагматиком, маркиз адаптировал некоторые внешнеполитические идеи Гладстона и его последователей: он исходил из того, что христианские государства полуострова имели гораздо больше возможностей для динамичного развития, чем вступившая в пору своего заката Османская империя[202]. Непосредственно участвуя в разработке Берлинского трактата, постановления которого оказались столь неблагоприятными для Болгарии, Солсбери под воздействием событий 1885–1886 гг. переоценил ее значение для расстановки сил в регионе и балканской политики Лондона. Внутреннее, не спровоцированное внешним вмешательством, движение за объединение Болгарии и Восточной Румелии, ссора болгарского князя Александра Баттенберга с Петербургом, убедительная победа над сербами в войне 1885 г. продемонстрировали Европе, что правящие круги княжества были способны принимать самостоятельные внешнеполитические решения. Расширившаяся Болгария, стремившаяся избавиться от опеки России, вызывала благосклонное отношение Англии[203]. Британский посол в Константинополе сэр Уильям Уайт довольно красноречиво выразил английское видение болгарской проблемы: «эти недавно освободившиеся народы (т. е. болгары – О. А.) хотят вздохнуть полной грудью, а не через ноздри России»[204]. При содействии британской дипломатии было заключено турецко-болгарское соглашение, в соответствии с которым султан назначал болгарского князя губернатором Восточной Румелии. Таким образом, Болгария, на взгляд Форин Оффис, превратилась из сателлита России на Балканах в преграду на пути ее продвижения в Восточное Средиземноморье.
Обозначенные выше методы британской политики на Ближнем Востоке оказались эффективными только в условиях благоприятной международной обстановки, но в последнее десятилетие XIX в. ситуация изменилась. Во-первых, это было связано с событиями, разворачивавшимися в самой Турции: преследование армянского населения в Константинополе и Малой Азии в 1894–1896 гг., восстание на Крите 1896 г. и последовавшая за ним греко-турецкая война 1897 г. спровоцировали на Ближнем Востоке серьезнейший международный кризис. Официальный Лондон (сначала в лице либерального кабинета Розбери, затем консервативного – Солсбери), побуждаемый общественным мнением, был вынужден задуматься о целесообразности поддержки Османской империи. Ведь меры, к которым прибегал султан для усмирения национальных окраин империи, будь то Балканы или Армения, свидетельствовали о том, что Порта реально теряла власть над своими владениями, т. е. была близка к состоянию коллапса.
Во-вторых, на региональную политику Лондона оказывала влияние перегруппировка сил на международной арене: политическое равновесие, зиждившееся на британском лидерстве, начало размываться. В 1891–1893 гг. был оформлен военно-политический союз между Францией и Россией, имевший, помимо антигерманской, также и антибританскую направленность. Новым вызовом для Лондона явилась амбициозная внешнеполитическая стратегия Германии – Weltpolitik. Сигналами, предупреждавшими Англию об опасности замыслов рейха, стали его программа строительства военно-морского флота и стремительное проникновение на Ближний Восток.
К концу XIX в. германское влияние сделалось преобладающим в Константинополе. В качестве основных слагаемых успеха политики Берлина в Османской империи можно выделить три момента: реорганизацию турецкой армии, масштабные финансовые проекты, политическую поддержку Порты.
Прежде всего немцы сосредоточили свое внимание на оздоровлении и модернизации вооруженных сил Османской империи. С этой целью в Константинополь была направлена военная миссия генерала К. фон дер Гольца. Как отмечает советский историк А.С. Силин, длительное руководство фон дер Гольца и других немецких офицеров турецкими военными школами, а также практиковавшаяся с 1882 г. посылка турецких офицеров в Германию привели к образованию среди них большой группы приверженцев ориентации на рейх. Воспитанные в духе прусской дисциплины и военных уставов, а также под непосредственным влиянием немецких офицеров, они впоследствии составили весьма значительную прогермански настроенную прослойку в высшем командном составе турецкой армии: многие лидеры младотурецкой партии были учениками фон дер Гольца и выпускниками руководимых им прежде военных школ (например, Махмуд Шевкет-паша, Иззет-паша, Махмуд Мухтар-паша)[205]. Довольно быстрыми темпами проходило перевооружение османских войск. Для фирм Круппа, Маузера Турция превратилась в один из главных рынков сбыта их продукции[206]. Германские военно-промышленные и политические круги задались целью создать дееспособную и в достаточной мере эффективную турецкую армию, чтобы она могла противостоять центробежным тенденциям внутри самой империи, давать отпор соседним балканским государствам, стремившимся отвоевать у нее территории, населенные их собратьями по крови и вере, и обороняться от посягательства великих держав, намеревавшихся поделить наследство «больного человека Европы».
Происходило интенсивное экономическое «освоение» Османской империи германскими промышленниками и финансистами. По словам американского историка Э. Эрла, Турция была «обречена» попасть в орбиту влияния индустриально высокоразвитой Германии: за Босфором лежали земли, богатые нефтью и металлами, способные обеспечить германскую текстильную промышленность милями хлопковой ткани отменного качества, земли, которые в древности давали баснословный урожай[207]. Особой масштабностью отличались германские железнодорожные проекты. Так, к 1914 г. немцы владели 48 % строившихся или находившихся в эксплуатации турецких железных дорог, обогнав своих основных соперников французов и оставив далеко позади англичан[208].
Олицетворением возросшего влияния Германии на Ближнем Востоке явилось дарование в 1899 г. султаном Абдул-Хамидом II «Дойче банк» предварительной концессии на строительство Багдадской железной дороги, которая, по точному определению американского историка Б. Шмитт, «должна была стать нервом турецкого экономического развития, предоставив Германии мощные рычаги воздействия на политику османского правительства»[209].
Естественно, что, сделав Османскую империю форпостом своей восточной политики, Германия выступала однозначно против каких-либо преобразований, которые ущемляли бы суверенную власть султана. На Вильгельмштрассе рассматривали целостность и неприкосновенность Османской империи в качестве залога успешного осуществления германских замыслов на Ближнем Востоке. Именно такими мотивами руководствовались немецкие дипломаты во время ближневосточного кризиса 1895–1897 гг. Уже в самом начале разыгравшихся событий германское правительство заняло позицию подчеркнутого невмешательства в турецко-армянские дела[210]. Кайзер и его чиновники перекладывали всю ответственность за резню армян на англичан, которые, по их уверениям, внушили турецким христианам ложные надежды, а султану опасения за свою власть[211]. Маршалль фон Биберштейн, возглавлявший в то время внешнеполитическое ведомство Германии, заявил о том, что Берлин одобрит только такую схему реформ, разработанную «европейским концертом», которая будет ограничиваться лишь «моральными средствами воздействия» на султана[212]. В глазах Абдул-Хамида Германия ассоциировалась с главным защитником интересов Османской империи, тогда как политика Англии, по контрасту, приобретала враждебный характер. Столь невыгодное для Британии изменение соотношения сил в Турции наглядно продемонстрировало Форин Оффис, что бессмысленно строить свой внешнеполитический курс на Ближнем Востоке и в Юго-Восточной Европе, ориентируясь на Порту, все
