Избегнув чар Сократа - Астра

Лишь в конце месяца они, наконец, встретились и дружески обнялись. Никто не обратил на это внимания, в геопартии было принято провожать и встречать с поцелуями. Но, посидев над сводными планшетами, Окаста наметил два новых маршрута с взаимным пересечением километрах в тридцати от лагеря; долгий семидневный, с двумя нелегкими перевалами — для себя, короткий, на четыре дня по горной долине с притоками назначил ей. С условием встречи на развилке.

— Необыкновенно, — посмотрела она.

Корниенко задрал брови и пошел по тропинке, попыхивая трубкой; он всю жизнь мотался по экспедициям и давно уже ничему не удивлялся.

Из лагеря Окаста вышел первым. Еще раньше он перевел к Астре старого Тандын-Оола, охотника-рыболова-конюха, и теперь с ним был Эрсол, неунывающий «новобранец», смуглый, с узкими глазами, с торчащими как у ежа, черными волосами, ожидавший осеннего призыва в армию.

Первый перевал они взяли к исходу третьих суток. Это было сложное место. Лет пять назад здесь отшумел лесной пожар, и с тех пор по всему склону лежали вповалку, по два-три друг над другом, обгоревшие деревья с черными сучьями, уже утонувшие в красновато-лиловых зарослях вероники. Под сапогами трещали черные, будто шелковистые, древесные угли, проходимость с лошадьми была ничтожной. Они так и заночевали без воды среди обугленных головешек. Зато наутро внизу их поджидало такая топь, что пришлось гатить настил, чтобы не увязнуть с лошадьми в зеленой тине. В условленную долину они «свалились» день в день, но на другом берегу.

Освежились, побрились. Вехов набрал цветов.

Ее отряд был на месте. За серой галечной отмелью виднелась палатка, паслись стреноженные кони, возле них на корточках сидел старый Тандын и осматривал копыта. В палатке головой к свету писала в тетрадке она сама.

Эрсол схватил ракетницу, направил дулом в небо.

— Пальнем?

— Я тебе пальну, — но зеленая вестница уже повисла между высокими склонами.

Всматриваясь в дрожащие сквозь поток валуны, кони вступили в ручей, пошли, внимательно выбирая дорогу. Веером расплывались хариусы и ленки.

Держа букет в правой руке, повод в левой, Окаста смотрел на Астру. Она улыбалась, глядя на него, на его лошадь, на ее ноги.

— Привет! — соскочил он на прибрежную гальку.

— С прибытием, — отозвалась она.

Тувинцы, радостно смеясь, хлопали друг друга по плечам.

После совместного угощения рабочие отправились ловить хариуса с дальнего утеса. Окаста и Астра остались вдвоем. Астра сидела на расстеленном брезенте, покусывая травинку. Окаста лежал возле. Было скверно. Опершись на локти, он смотрел на нее снизу и мучился. Прохваченные солнцем волосы ее светились на голубизне неба. Было скверно и непонятно — почему? Ей тоже было неловко, и она говорила о чем-то, говорила, говорила, просто так, «чтобы не создалась обстановка». Он сжал ее пальцы, поднес к губам. «Позови меня. Сама. Я тебе весь, весь отдамся». Со стеснением она отняла руку и вновь говорила, говорила. «Обстановка» не создалась. В душе начиналось потрескивание.

— У меня нет ключей к тебе, — рванулся он и ушел в палатку.

… «Они» налетели мгновенно и сокрушительно. Стиснув зубы, он лежал навзничь, а «они» крушили грудь, не оставляя никаких надежд.

…. Что Астра уже не соперница, Алевтина определила с первого взгляда. Переведенная из другого отдела с понижением за неуживчивость нрава, горячая, хозяйственная, очень способная, она ощущала себя слишком неуютно, чтобы не искать опоры на новом месте. Сейчас она уверенно раскинула сети.

Окаста пал сразу. Прихватил Алевтину и запас спиртного в свою палатку, и отключился.

Для Корниенко наступили черные дни. Экспедиция к приграничным участкам, целый караван, в который входили Астра и все рабочие, и который должен был возглавить Окаста, был уже готов, разрешение у пограничников получено, и вот бесценные погожие деньки уходили один за другим, и все рушилось грех сказать из-за чего!

И тогда, сообразуясь с обстоятельствами, главный геолог расписал Алевтине и радисту подробные руководства и отправился сам.

Окаста пил. Пил с утра, натощак, худел, чернел, становился страшен. Уже представлялось ему, что он тигр, гибкий и сильный, что идет по рельсам, и все стаскивает и стаскивает с них свой тяжелый полосатый хвост. Обыкновенная водка уже не брала, он мешал ее со спиртом. По небритым щекам от глаз к подбородку прочертились две изломанные черные морщины, со своей стрижкой он стал похож на уголовника. Подруга боязливо прислуживала ему, но все чаще уходила к себе. Стояла тяжелая позднеиюльская духота с яркими ночными грозами, артиллерийским громом и блеском. Такой же почти военный грохот не утихал и днем при полном солнечном сиянии. Окаста пил уже чистый спирт, он шел к своей точке. Новый бред разрастался в сознании, доисторическая память о краже заветных бирюзовых пластин из родового тайника. И страх, страх, иглы страха. И огни, огни погони сквозь частое черно-зеленое, и новый страх, ножевой, обливной, страх-глодание, страх-сквозняк по коже… И сбег, побег, бессильный бег сквозь гиблую черно-зеленую оплетающую траву.

Был светлый день, когда Окаста пришел в себя. Он лежал на боку, неудобно подломив руку. Вокруг валялись окурки, бутылки, грязный бумажный мусор. Тело ныло как от побоев. Он выбрался наружу. Перед глазами поплыли деревья, горы. После обжигающего ледяного мытья в ручье с солдатским тщанием он собрал и закопал обрывки и осколки, весь хлам внутри и снаружи, выбросил вон алевтинины шмотки.

— Чтобы тебя здесь больше не было, — и переставил палатку на свежее место.

Она обмерла. С пылающим лицом убежала в чащу, плакала, обнимала, целовала шершавые древесные стволы.

К вечеру другого дня в воздух взлетела зеленая ракета. Это вернулся караван, а с ним и ровное многосложное спокойствие от присутствия милых людей, работы, мыслей. Все успокоилось, восстановилось, окрепло. Но вечерком попозже в просвете палатки появилась Алевтина. Она пришла с добром, а он нагрубил ей, и тогда услышал такое, от чего кубарем покатился к самому подножью хваленого своего спокойствия. А он-то уже считал себя неуязвимым! Наступившая ночь стала ночью поражения. Вновь очутился он под обломками вчера еще стройного мироощущения, вновь дохнуло серьезом, о котором в последние дни стало как-то забываться.

Жажда простой чистой истины стала нестерпимой.

— О, шут, я сойду с ума!

В лагере еще спали. В «лисьих» сумерках перепархивали птицы, и роса клонила гибкие травы, а он пропадал-погибал, ощущая в себе свершающееся «ничто»… Как вдруг увидел «это», простое и чистое. Двое, ручной коршун, принесенный птенцом, подросший среди палаток, и лобастый матерый шоферский кот бесшумно бились у остывшего кострища; нависая тяжелыми крыльями, коршун уверенно теснил кота, а тот с беззвучным шипом пятился на трех лапах и часто, и больно цапал противника веером кривых когтей.

«Это же природа, природа…» — Окаста ощутил себя вернувшимся.

После обеда Корниенко собрал собрание. За столом, на пеньках, на траве под кроной лиственницы, откуда то и дело падали мелкие желтые гусеницы, разместилась вся геопартия. Время было ленивое, послеобеденное, кто-то лежал, кто-то чинил одежду, кто-то возился с ремешками упряжи. Лишь Алевтина отчужденно посматривала на всех с краешка скамьи.

Первым говорил Вехов: о хороших результатах половины сезона, о деньгах, которые уже в сейфе, о вертолете, который заказали для недоступных участков высокогорья, — после чего полулег на траву, опершись локтями за спиной, разбросав ноги в тапочках, в полнейшем спокойствии.

У Корниенко были свои темы: сжатые сроки, надвигающиеся дожди, перекочевка на новое место для приема вертолета, нехватка людей.

— Еще бы один отряд, и мы спасены. Кто-то должен был подъехать, и нет его, нет и нет. Спасибо, Астра Романцева быстро освоилась и включилась в работу.

— Благодарю на добром слове, — рассмеялась она от неожиданности.

Обсудили приграничные исследования, добродушно поговорили о том, о сем и поднялись было расходиться, как вдруг слово взяла Алевтина. И запальчиво, путано, не выбирая слов, понесла горячку и вздор, причина которых была ясна каждому. Все томились, всем было неловко. Астра тихонько поднялась и ушла. «Умница, — закинув голову, проводил глазами Окаста, — не нужно тебе нашего…» Усмехнувшись на обвинение в самоуправстве и нарушении финансовой дисциплины, он ждал окончания, как вдруг прозвучали слова «об интимных встречах на маршруте».

Все замерли.

— А разве нет? — возразила она, с ужасом ощущая, что занеслась «не туда». — Разве не так? Уходят как будто в разные стороны, в разное время, а там встречаются, где поукромней.

— Молчать!! — Окаста страшный, косолапый, тучей надвигался на нее. Она встретила его темным немигающим взглядом, наткнувшись на который он отвернул в сторону и пошел прочь, загребая руками и бесчувственными неуклюжими ногами, медленно и странно, будто против течения; его и впрямь несло в потоке, сносило как в половодье, мимо кустов остережения, мимо последних запретов к чему-то немыслимому, грандиозному, безобразному.