Логово льва - Андрей Бондаренко

Шанс был мизерный и призрачный — до полной невидимости, но других-то вариантов совершенно не просматривалось.

Вогул осторожно, явно опасаясь подвоха, подошёл к Нику, запустил ладонь с давно нестриженными ногтями в карман его штанов, немного повозился, освобождая искомый предмет из-под толстой верёвки.

Вытащил руку из кармана брюк Ника, разжал кулак — на жёлтой морщинистой ладони шамана удобно устроился маленький, искусно вырезанный из голубовато-сиреневого халцедона белый медведь, подаренный недавно Айной.

Вогул так долго смотрел на фигурку белого медведя и так непонятно улыбался при этом, что Ёнька занервничал, недовольно и боязливо запыхтел за его спиной.

Шаман посмотрел Нику в глаза. Тепло так посмотрел, с явной приязнью, спросил негромко:

— Как там Афоня поживает?

— Очень даже хорошо поживает, — ответил Ник. — Вот год назад дедушкой, наконец, стал. Пожалела его Светлая Тень, простила старые грехи. Внук и внучка теперь у Афони есть, близнецы.

— Это хорошо, что близнецы, — согласился Вогул и замолчал, задумчиво прикрыв глаза.

Минут через пять опять нетерпеливо заныл Ёнька:

— Вогул, товарищ Озеров, твою мать! Ты же обещал мне отдать девку! Чего тянуть-то? Можно, я к ней пойду, пока ты разговариваешь с этими псами? Можно, а? Так я пойду?

— Иди, — равнодушно разрешил шаман. Не торопясь, взял в руки карабин, прислонённый к берёзовому пеньку, развернулся и выстрелил уходящему Ёньке в спину.

Отзвучало долгое протяжное эхо. Вогул снова, будто совсем не умея торопиться, осторожно прислонил карабин к молодой сосёнке, внимательно посмотрел Нику в глаза, укоризненно покачал головой:

— Почему раньше не показал? Всё совсем по-другому могло быть. И Ёнька пожил бы ещё. Бегал бы сейчас в стойбище за оленихами. Глядишь, и поумнел бы — со временем…

— Зачем же ты его убил? — уточнил Ник. — Я же тебя об этом не просил, мог бы и не стрелять.

Шаман только печально улыбнулся и снисходительно, словно малолетнему несмышлёнышу, объяснил:

— Его уже было не остановить по-хорошему. Больно уж приглянулась ему девчонка ваша заграничная. Кстати, плечо-то ей Ёнька тогда и прострелил. Думал, что ты её обратно отправишь, а его назначишь в провожатые. Если бы Ёнька узнал, что всё отменяется, сам бы нас всех порешил. И даже не поморщился бы.

Тело Ёньки положили под корневище-выворотень и забросали камнями. Переместили лагерь километра на два в сторону, развели новый жаркий костёр. Банкин сидел возле дрожащей Мэри, нежно гладил её тонкие руки, что-то ласково шептал по-английски.

Чтобы не смущать влюблённых (а всё шло к тому), Ник и Вогул устроились по другую сторону костра, неторопливо, как и надлежит солидным, знающим себе цену людям, повели деловой разговор.

— Значит, тебе нужен Синица, — уточнил шаман, лениво дымя своей старой трубочкой.

— Непременно нужен, — подтвердил Ник, прикуривая папиросу от маленькой горящей ветки, ловко вынутой из костра.

— А зачем?

— Вещь одна пропала. Барченко тогда её взял из капища, да и продал, гад, какому-то иностранцу. Синица точно знает — кому. Вот пусть и расскажет.

— И всё? — недоверчиво прищурился Вогул. — Больше ничего тебе не надо там, на Сейдозере?

— Больше ничего, — подтвердил Ник. — Даю честное шаманское слово.

Помолчали, скупо пуская в небо табачный дым.

— Значит, Чашу хочешь найти и в Москву желтоглазому человеку отвезти, — уверенно подытожил шаман.

Ещё помолчали.

— Ты это про товарища Сталина? — как бы между прочим спросил Ник.

Вогул лишь поморщился.

— Не, этот тут не при чём. Там другой есть — с волчьим именем, с год назад в Кремль переехал — на постоянное место жительства. Это его вещь.

«Афоня тогда в чукотской тундре говорил про волчью кровь. Капитан Курчавый что-то про волчий ум поминал мимоходом. И эти глаза жёлтые, мелькнувшие за затемнёнными стеклами «чёрного воронка», и ещё раньше — за стеллажом на Металлическом заводе… — старательно вспоминал Ник. Мысли завертелись как белка в колесе: — Этот шаман про волчье имя талдычит. Кто же это? Кто? Мать моя женщина, какой же я дурак! Это же они про Вольфа Мессинга! Что я знаю про него? Надо всё вспомнить! Обязательно — всё! Итак…»

— Эй, начальник, ты где? — вернул его на землю насмешливый голос Вогула. — Потом подумаешь обо всём. В тишине, когда ночью будешь дежурить у костра. Сам чего не поймёшь — Небесная Тень подскажет. Сейчас давай о деле поболтаем. Согласен?

— Согласен! — благодарно улыбнулся Ник. — Кстати, большое спасибо тебе, Вогул! Подсказал ты мне здорово, надоумил, так сказать.

— Какие счёты, мы же с тобой — почти братья. В одной лодке сидим. Веслами гребём. Страннику помочь — честь для знающего! Давай, говори — что надо.

— Раз мы с тобой братья теперь, то, может быть, прямо по Тайболе отведёшь нас к Сейдозеру?

Шаман помрачнел.

— Извини, не получится. Три Больших Солнца назад… Не хочу говорить «три года», буду говорить, как раньше у лопарей было заведено! Так вот, три Больших Солнца назад я на выходе из Тайболы к озеру волков привадил. Несколько молодых волчат на привязи держал, подкармливал. Теперь там целая стая. Может, и две. Крови отведали — не слушаются больше меня. Всех, кто по ущелью спускается к озеру, в клочки рвут. Всех!

— Волки же не любят долго охотиться на одном месте. А ты говоришь, что они от озера не отходят уже три года, — засомневался Ник.

Вогул голову в руки спрятал, размеренно закачался из стороны в сторону.

— Страшное я дело совершил. Непоправимое. Нет мне прощенья. Там, на берегу Сейдозера, солончак. На Терском берегу нет других. Только этот. Олени, лоси всегда туда ходили, сотни Больших Солнц. И сейчас ходят. Знают, что там волки, а всё равно идут, так соли хотят. Страшное я дело совершил, начальник! Через два Маленьких Солнца выйдем на берег озера — всё сам увидишь…

Не получилось — поразмышлять в тишине у костра. Неожиданно со стороны Белого моря приползли низкие серые тучи, пошёл крупный снег. Бывает такое на Кольском полуострове, последняя декада апреля — самое коварное время года: кажется, что лето уже стоит у порога, а зима нет-нет, да и напоминает о своём могуществе. Заполярье, мать его, что вы хотите!

Поднялся сильный ветер, началась метель. Или вьюга?

А может, и пурга, кто его разберёт с непривычки…

Больше суток просидели в брезентовых палатках, не высовывая носа наружу.

Казалось бы — ерунда, лежи себе в палатке, да и думай свои заветные думы под нудные завывания пурги.

Но Ника неожиданно посетил каприз, не хотелось ему — под завывания пурги, или там — вьюги.