Гурман - Александр Варго

— Почему ты считаешь, что эти жмурики были вооружены?

— А ты веришь, что Федорыч их на чай пригласил? У них пустые карманы, ни документов, ничего! Они ехали сюда с конкретной целью. Я уверен, что знаю, с какой именно.

— С какой же? — напрягся майор.

Виктор посмотрел в сторону леса, на тропу, по которой пришел сюда пару часов назад.

— Егерь нашел Малышева и решил сдать его Пирогову. Точнее, продать. Он каким-то образом узнал, что Александр давно точит зуб на Малышева. Тот приехал с охраной. Но что случилось дальше, могу только предполагать.

— Ладно, это вопросы следствия, — сказал Владимир.

Ему не нравилось выражение лица Виктора. Он словно глядел в темный омут, из которого в любой момент могла выскочить костлявая рука и утащить его под воду.

— Что ты собираешься делать?

Виктор усмехнулся, и это не понравилось майору. Его бывший шеф изменился с той поры, когда он видел его последний раз.

— Витя, не мне тебе говорить, что бывает за самосуд, — почти шепотом произнес полицейский. — Подумай о дочери и жене. Не позволяй этой гадине ломать свою судьбу. Сиюминутная радость от его смерти будет стоить тебе больших проблем…

— Все! — резко оборвал его Виктор. — Мне пора.

— Товарищ майор! — К Шаламову подбежал тот самый лейтенант. — Только что передали по связи — в шести километрах отсюда нашли белый внедорожник «Ниссан».

Виктор замер.

— В машине обнаружен труп. Это сержант Левадин. С ним был старший сержант Приходько, местонахождение его пока неизвестно. Они из областного отдела, только утром заступили на дежурство. Служебная машина тоже исчезла, — добавил лейтенант.

Боков медленно повернулся к полицейским. На «Ниссане» в городе ездил только один человек. Вне всяких сомнений, джип принадлежал Александру Пирогову.

— Поздравляю вас, — сказал Виктор, как только лейтенант открыл рот, чтобы добавить что-то еще. — Теперь им ничего не стоит выехать отсюда. У них полно стволов, полицейская машина и, возможно, заложник из ваших. Если вы не найдете его труп позже.

«Он был необычайно нежен с нею. Хэйранд обращался с Гайей так, словно шел по краю самого глубокого ущелья Сайламма, держа ее на руках, а хрупкое тело Гайи было вырезано из горного хрусталя».

Катя отложила листок в сторону, наморщила лоб и стала смотреть в окно. Ей кажется, или после чтения произведений Олега у нее и вправду начинает стучать в висках?

Нужно выпить таблетку.

Она встала с дивана, нащупывая ногами тапочки, и подумала:

«Дело не в таблетке. Тебе это известно».

Девушка действительно знала это. После того ужасного случая, когда она несколько минут провела между жизнью и смертью, что-то изменилось. Катя читала, что во время клинической смерти в коре головного мозга и в центральной нервной системе могут произойти необратимые изменения. Врач намекнул ей, что ослабление памяти и депрессия могут быть самыми безобидными их проявлениями.

«Лучше бы я умерла», — внезапно подумала Катя, почувствовала, что в ее глазах скапливаются слезы, и торопливо вытерла их.

С момента смерти родителей прошел почти год, но она до сих пор не могла принять это как данность. Ей не давала покоя причина их смерти. Слезы, порожденные слепым горем и бессилием, снова и снова выжигали ее глаза.

В тот день родители отдыхали в Санкт-Петербурге. Мама давно упрашивала отца устроить эту поездку. Он обещал, но в силу своей занятости на работе все время переносил сроки отпуска. Когда отец наконец-то взял билеты на самолет, мама разве что от счастья не прыгала. Катя радовалась с ней заодно.

А через четыре дня их не стало. Они погибли дико, нелепо. У смерти в отличие от людей отпуска и выходных нет. Она притаилась в том самом ресторане, который они посетили, и высматривала, кого бы утащить с собой в этот раз.

Так случилось, что за соседним столиком расположилась небольшая группа выходцев с Кавказа. Они почти ничего не ели, пили чай и что-то обсуждали вполголоса.

Вот тут-то и появился этот парень. Несмотря на жаркий летний день, на нем был длинный плащ. Он расстегнул его, достал укороченный автомат Калашникова и принялся поливать огнем всех подряд, сея вокруг смерть. Когда рожок опустел, он хладнокровно вынул из кармана второй, заправил его в автомат и с тем же каменным выражением лица продолжил расстреливать посетителей.

Потом выяснилось, что целью киллера был один из тех южан.

Отец погиб сразу, мама была еще жива, хотя пуля попала ей в шею. Истекая кровью, она пыталась привести в чувство папу, еще не зная, что он уже мертв. Под крики боли и ужаса и непрекращающуюся стрельбу мама потащила его наружу, там вызвала «Скорую» и упала без чувств.

Она умерла через четыре дня. В какой-то момент у нее даже наступило заметное улучшение, и к ней пустили Катю с Милой, близкой подругой мамы, а вечером ее не стало.

Правда, девушка не осталась совсем одна. У нее была бабушка, но Катя интуитивно чувствовала, что смерть матери воздвигла между ними невидимую стенку. Она пыталась помогать Надежде Ивановне. Та на словах всегда была вежлива и ласкова, но держала дистанцию.

Был еще и дядя Павел, но Катя видела его лишь однажды. Все остальное время он проводил в местах не столь отдаленных. К слову, для матери это была больная тема. Она как-то обмолвилась, что тот с ранних лет испытывал к ней только зависть.

Катя проглотила лекарство, запила таблетку водой, потом вернулась в комнату и поглядела на стопку листов, полученных от Олега. В общем-то неплохо, но слишком уж предсказуемо, как-то по-детски.

Катя убрала шедевр Олега в стол.

Ее влекло к этому необычному парню, но смущало, что в последнее время все их разговоры неизменно сводились к обсуждению тех или иных ужастиков, которые он прочитал и взахлеб ей пересказывал. Ужасы, насилие. Есть в этом что-то ненормальное. Как он там говорил? Сплаттерпанк?

Вспоминая мудреное слово, она рассеянно посмотрела в окно и увидела, как по дорожке к ее дому идет женщина. Темные волосы стянуты в пучок, старенькое, но чистое, аккуратное платье. Никакой косметики и бижутерии. Это была Мила, подруга мамы.

После того как мотоцикл Гунна был отогнан в сервис, байкеры отправились в «Берлогу», свой клуб. Место для этого заведения было выбрано идеально — вдали от города, на самом отшибе, на холме, который огибала стремительная речка Кайра. В нескольких шагах начинался лес. Тем людям, которым удавалось застать рассвет в этих местах, открывался бесподобный вид. Сонные горы постепенно окрашивались золотом восходящего солнца. Весь мир вокруг преображался в предчувствии нового дня.

К клубу вела одна дорога, и случайных визитеров здесь никогда не было. Мало кто из посторонних рискнул бы ночью наведаться в логово байкеров. «Берлога» была частным заведением. Если гости здесь и появлялись, то проходили внутрь клуба исключительно в сопровождении тех, кто их пригласил. За любые косяки чужаков несли ответственность члены клуба, поручившиеся за них.

Первое время сюда частенько наведывались представители правоохранительных органов, в том числе наркоконтроля, но благодаря грамотной политике Дантиста, его умению улаживать, казалось бы, самые тупиковые конфликты проверки быстро сошли на нет. Да и наркотой никто тут не баловался. Выпить — пожалуйста, но только после того, как твой байк окажется в гараже или на стоянке.

Внутреннее убранство клуба напоминало средневековый замок. Все завешано шкурами и черепами оленей, медведей, кабанов, волков, даже бизоний был. Его подогнал Гаучо.

Над сценой, под самым потолком на толстых крючьях висел обгорелый «Урал». На нем восседал манекен, облаченный в потертую кожу, вместо головы — череп, искусно вылепленный из гипса, макушку которого венчала ковбойская шляпа. На спине манекена красовалась фосфоресцирующая надпись: «Нас помнят, пока мы мешаем другим».

На маленькой сцене бесновалась местная хард-роковая группа. Их гитары визжали и хрипели, по звуку и громкости мало отличаясь от голоса вокалиста, бритоголового здоровяка. Он ревел, брызгал слюной на микрофон, но его попытки завести посетителей бара были не очень успешными.

Гунн сидел за одним столом с Дантистом. Настроение у вице-президента клуба было паршивое. На грубо сколоченном столе, сплошь исцарапанном ножом и прожженном окурками, стоял полулитровый графин с ярко-оранжевой мутноватой жидкостью. Это был фирменный шестидесятиградусный самогон байкеров, который мать Эстета настаивала на апельсинах. Свое название он получил, как ни странно, из уст Слона, который окрестил его с похмелья коматозным солнышком.

К слову, Эстет получил свое прозвище за сумасшедшую тягу к мотоциклам. Карбюраторы и цилиндры возбуждали его похлеще обнаженных девок. Не было такого аппарата, в котором он не разбирался бы лучше любого другого члена клуба. Все его темы неизменно сводились к байкам, точнее, к их устройству.