Батальон смерти - Игорь Родин

Тут я увидела удивительную сцену суда преступников над преступником. В уголовном мире существует столь же строгий кодекс морали, как и в любом нормальном государстве, и точно такое же неукоснительное судопроизводство. Всех оповестили, что состоится суд, и уголовники в кандалах, пользовавшиеся особыми правами, были избраны судьями. Вызвали обвинителей, предъявивших свои доводы в присутствии всей партии. Они рассказали, как обвиняемый предал своего подельника во время ограбления несколько лет тому назад.

– Убейте его! Убейте! – раздались крики. – Это предатель!

Таково было обычное наказание, если ответчика находили виновным. Что же до властей, то по обычаю они только наблюдали за процедурой, но никогда не мешали исполнению приговора. Когда толпа стала надвигаться на обвиняемого, у меня упало сердце, но судьи потребовали соблюдения порядка и предоставили ему возможность рассказать свою историю.

– Нас было двое, – начал он, – и мы затеяли ограбить банкира. Решили, что я проберусь в дом через окно, спрячусь внутри и в подходящий момент подам сигнал подельнику. Было известно, что в тот вечер банкир уехал в свой клуб, и потому я спрятался в уборной, ожидая его возвращения. Мой подельник стоял на шухере часа два и не слышал никаких сигналов.

Когда банкир вернулся домой, – продолжал он, – то послал своего слугу зачем-то в уборную, где я прятался. Он меня там обнаружил и поднял шум, а кто-то из прислуги бросился на улицу звать на помощь, и это случилось как раз тогда, когда мой подельник собирался войти в дом. Его поймали. Я же сумел выбраться через окно в сад. Братки, я же невиновен. Я же в деле уже много лет, и у меня все чисто и достойно!

Затем он стал перечислять наиболее крупные достижения в своей воровской карьере и называть вожаков и главарей банд и шаек, под началом которых работал, а также имена тех грабителей, с которыми сотрудничал в прошлом.

Он, очевидно, упомянул такие известные в уголовном мире имена, что в его пользу тут же раздалось немало голосов. Некоторые встали и начали превозносить связи обвиняемого, тогда как другие стали его экзаменовать, задавая вопросы. Разбирательство продолжалось несколько часов и завершилось оправданием этого человека.

Когда отдых в Качуге закончился, всю партию ссыльных погрузили на огромную крытую баржу. Тюрьма в Александровске и пересыльные пункты показались раем в сравнении с этой невообразимой рукотворной норой. Там не было ни воздуха, ни света. Вместо окон имелись только маленькие отверстия в крыше. Многие заболели и лежали без всякого присмотра. Некоторые умирали. Там было так тесно, что мы спали почти друг на друге, дыша неимоверной вонью. Каждое утро нам разрешали выходить на палубу баржи, которую тянул буксирный пароход.

В нашей группе была и моя знакомая Китова с мужем и двумя детьми. Мы вместе готовили пищу и ели, терпя постоянные издевательства со стороны уголовников. Среди последних были и спокойные, добрые люди, и они также страдали от причуд своих вожаков и их лакеев.

Был случай, когда один такой человек пересек дорогу матерому уголовнику. А тому просто не понравилось, как он посмотрел на него, и бедолагу избили и без всяких церемоний выбросили за борт. Человек утонул, а нас в наказание заперли внутри баржи и запретили выходить на палубу. Это было самое жуткое наказание, хуже, чем даже долгий срок тюремного заключения.

Несколько раз мы пересаживались с одной баржи на другую, пробыв на воде около двух месяцев и проделав более трех тысяч верст пути, прежде чем добрались в конце июля до Якутска. Пристали к берегу ночью, но было светло, как днем, хотя и гораздо холодней.

Радость при выгрузке трудно описать. Нас пришли встречать местные политические ссыльные. Потом всех поместили в якутскую тюрьму, где сделали перекличку. Здесь женщин отделили от мужчин, а тех, кто добровольно сопровождал в ссылку своих мужей, отпустили на свободу.

Я сразу пошла в контору выяснить, какая судьба ожидает Яшу, и мне сказали, что его, по всей вероятности, отправят дальше на север. Обо мне позаботились здешние политические, приютив и выдав новую одежду и деньги, чтобы покупать продукты и варить обед для Яши.

Якутск – столь отдаленное место, где заключенным предоставлена значительная свобода. Начальство благожелательно отнеслось к тому, что я принесла Яше котелок с едой, и позволило мне оставаться с ним сколько пожелаю, и даже наедине.

Вскоре Яше сообщили, что местом его ссылки будет Колымск, поселок в сотне верст от Северного Ледовитого океана, где снег никогда не тает, а зима не выпускает землю из своих цепких объятий. Эта новость была для нас как гром среди ясного неба. Неужели придется похоронить себя в какой-нибудь хижине, доверху занесенной снегом?! Зачем? Ради чего? Жить, подобно скотам, в этом необитаемом краю, откуда лишь немногие возвращаются к нормальной жизни!

Был у нас, правда, маленький лучик надежды. Якутский губернатор Крафт слыл очень добрым человеком и, если бы я попросила его, мог бы изменить место ссылки для Яши. Яше посоветовали обратиться к губернатору, и он послал на это дело меня.

Канцелярия губернатора располагалась прямо у него в доме. Он принял меня очень вежливо, даже пожал мне руку и пригласил сесть. Это был высокий, прямой и статный чернобородый мужчина среднего возраста. Он с серьезным участием выслушал мою историю. Я пообещала ему открыть в Якутске мясную лавку с санитарной проверкой качества, если он разрешит Яше остаться здесь, потому что местные мясные лавки были невероятно грязными.

Он сначала отверг мое предложение, но, подумав, попросил пройти с ним в его квартиру, где усадил меня за стол и, налив два бокала вина, пригласил выпить с ним. Я в недоумении отказалась. «В чем причина такого исключительного дружелюбия губернатора к моей персоне?» – думала я. Он вдруг придвинулся ко мне, положил мне руки на плечи и снял с меня пальто. Прежде чем я успела опомниться от удивления, он схватил мою руку и стал ее целовать. Ни один мужчина прежде не целовал мне руку, и я решила, что подобный прием должен означать не что иное, как неприличные намерения. Испуганная и возмущенная, я вскочила.

– Я дам тебе тысячу рублей, место для мясной лавки на базаре и оставлю твоего мужа в Якутске, если ты согласишься стать моей, – говорил губернатор, пытаясь успокоить меня.

Я потеряла контроль над собой:

– Негодяи! Звери! Все вы, мужики, одинаковы! Все-все-все! Хоть благородные, хоть низкого звания – вы все бессовестные сволочи!

И, схватив свое пальто, я выбежала из этого дома так быстро, что губернатор не успел произнести ни слова. Я бросилась к своему временному жилью, заперлась в комнате и проревела всю ночь. Выполнить поручение не удалось, и теперь мне самой нужно было решать, должна ли я заживо похоронить себя ради Яши или продаться. В голове вставали картины Колымска, поселка из нескольких разбросанных далеко друг от друга хижин, населенных туземцами, затерянных в необъятных просторах заснеженной тундры и месяцами погребенных под снежными сугробами. Я почти слышала завывание полярного ветра и страшный рев белых медведей.